...То, в чем ты признался - не новость для меня. Это рок нашего Дома. Он пророс судьбами смертных, как трава прорастает сквозь кости павших. Ее мать выбрала супругом того, в ком была половина этой крови. Сама она выбрала того, кого эта кровь уведет за круги нашего мира. Она будет вынуждена принять смертную долю.
Что мне сказать ей? Любовь всегда подобна смерти. Мой вечер приближается неумолимо. Я остаюсь одна. Все мои братья погибли из-за смертных. Они любили их - и разделили их удел. Этот замысел настолько ясен, неумолим и безупречен, что нет смысла обманывать себя, сопротивляясь ему.
Мое грядущее одиночество - моя расплата, моя непроросшая трава.
Ты счастливее меня. Меня, которую смертные зовут Андунэфаэль, западным блеском. Но я знаю другое значение этого прозвища - закатный блик. Последний проблеск былой славы и былого могущества, последний свидетель, последняя ветвь Золотого дома. Ветвь, которая больше никогда не зацветет.
...Когда твоего народа еще не было на свете, у меня было четыре брата. Все они были похожи на меня, златовласые принцы, любители книг и сложных решений. Все они были стремительны и любопытны, и лица их сияли, как рассвет. Наша мать - дочь белых Гаваней - больше всего любила море, и в каждом из нас жила песня воды. Цвета моря носили мы - белые, как пена, синие, как волны, серые, как рифы, золотые, как брызги на свету. Мои младшие братья носили золото и были подобны пламени. Мой средний брат носил серое и был подобен сгустку тумана. Мой старший брат носил синее и был подобен подводной бездне. И наши голоса летели над прибоем, сплетаясь на дорогах ветра.
Голоса моих братьев я до сих пор слышу в струях воды. Они доносятся до меня из прошлого, с другого берега земли, через лиги морской соли, что нас разъединяет. Я смирилась с потерей. Она была трехкратной, по числу камней, что были причиной древней войны, по числу колец, сокрытых моим народом. Мои младшие братья погибли первыми. Один из них любил женщину твоего народа. Он был первым, кто познал наш рок. Их судьба не осуществилась, и он погиб в огне с ее именем на устах, а с ним - все его союзники. Мой средний брат погиб туманным утром, когда северный ветер разметал гранит его владений. Он был привязан к воину твоего народа, и этого воина любила его дочь. Для защиты своего покровителя и его чертогов этот воин возвел каменный мост через непроходимую реку - и именно этот мост стал дорогой врага. Из его соплеменников никто не остался в живых. Так наш рок осуществился вторично. Мой старший брат вышел живым из огня и отрекся от своих чертогов. У него не было ни дочери, ни возлюбленной. Он погиб страшнее всех.
Ты знаешь эту историю, о ней сложено много песен, в которых звучит вся тоска и вся надежда падшего мира. Ни одна другая песня не будет столь горька, столь пламенна и столь легка. Для меня же ни одна не будет столь безутешна.
Я хочу рассказать тебе о моем старшем брате, потому что в той, которую ты любишь, течет та же кровь, а в тебе - кровь того, кто предал его земле.
Из всех моих родичей его я любила больше всех. Я так любила его, что не могла найти себе супруга - любой в моих глазах проигрывал ему либо в весельи, либо в уме, либо в решимости. В детстве я хотела быть похожей на него, я овладела всеми его привычками, его искусством стрельбы - чтобы сопровождать его на охоте, искусством гранить камни - чтобы быть ему подспорьем и соперницей, его искусством молчания - чтобы делить с ним тишину. Он умел читать по воде прошлое и будущее, он прозревал настоящее - и я тоже обучилась этому. Он умел вызывать к себе любовь - и эта наука далась мне наиболее тяжело. Он был единственным, кого я любила только сердцем, с закрытыми глазами, бездумно. Поэтому я не видела, каков он на самом деле.
Край, который вы называете Прекрасным и Блаженным, в который для вас закрыты пути - он влечет вас тем, что недостижим. Для нас он был домом, и был обыденным, хотя и родным. Я провела в нем счастливую юность, и я была богата. Но прекрасной и недостижимой для меня всегда была только эта земля - на которой мы стоим сейчас под неверным светом ночного светила. Я стремилась сюда - и думала, что мой брат разделяет мои мысли. Но мои вопросы об этом он всегда оставлял без ответа. Один раз мы сидели на высоком берегу, глядя на море - скалы сверкали под нашими ногами, рифы золотились в свете, что шел отовсюду и ниоткуда - свет Благословенного края столь ярок, что в нем нет теней - нет ни тьмы, ни ночи, ни сумерек, этот свет разлит в воздухе, словно аромат - и я спросила: «Почему мы не можем покинуть этот берег и увидеть земли, в который родились?» Мой брат ответил: «Мы можем все, но в землях за морем нас ждет смерть.» «Она ждет нас там, чтобы мы не смели ступить туда, испугавшись ее?» «Ты разве боишься?» - спросил он. «Нет, потому что я знаю, что смерть нам не грозит, это не наш удел.» «А я думаю иначе, - возразил он, - я думаю, смерть обитает там оттого, что там ее родина, также как здесь - родина бессмертия. Пока здесь наш дом - мы принимаем бессмертие столь же естественно, как саму жизнь. Если нашим домом станут земли за морем - мы подчинимся смерти. Это не угроза, это закон.» «Откуда ты знаешь? Тебе рассказал об этом отец нашего отца?» «Нет, я просто это знаю. Мое сердце говорит мне это.» «Сердце может ошибаться». «Когда твое сердце заговорит, сестра, ты поймешь, как отличить ложь от правды. Для меня абсолютная правда - то, что в землях за морем я узнаю смерть. Я видел ее». «На что она похожа?», - спросила я, хватая его за руку - меня вел страх и интерес, поскольку никто кроме него не говорил со мной о смерти, она не была частью нашего мира. «Она похожа на одиночество, - сказал он, - и это меня с ней примирило». Я ничего не поняла, и просила растолковать, но он засмеялся, мотнув головой - и наваждение рассеялось.
...Для вас наш дом - звездный свет, вы сопрягаете нас с холодными светилами и сумраком ночи. Но никто из моих родичей до определенного часа не видел звезд. Мы родились в свете. Чтобы увидеть звезды - нужно было отойти очень далеко от полуденного города, дорога занимала много лиг. Смотреть на звезды с кем-то - значило уехать с этим кем-то из дома и провести с ним достаточно времени, чтобы понять, кто вы друг другу. Это было путешествие в темноту и тайну cобственного сердца. Когда желали ясности или объяснения, или правды - отправлялись смотреть на звезды. В каменистые пустоши севера, в заселенные лишь ветрами пределы... Мой брат часто ездил туда один. А потом он ездил туда с девой, чьи кудри были подобны кольцам дыма - и так я узнала, что в сердце моего брата вошла любовь.
Я тоже ездила с ним туда. Ездила, чтобы говорить о смерти.
- Почему нам не живется, брат, как всем прочим? - говорила я, пока многоярусный свод ночи, полный небесных огней, падал на меня. - Почему ни в ком, кроме тебя, я не могу найти собеседника? С нами что-то неладно?
- Что с нами может быть неладно? - шептал он, и волосы его шевелились под вздохами ветра. - Нам интересна смерть как одна из составляющих мироздания. Мы не убийцы и не преступники. Это бескорыстный интерес...
- Может быть, это злорадный интерес? Легко говорить о том, что никогда не испытаешь.
- Легко, - он заслонял лицо рукой, копируя певцов печальных баллад, что поют о бурях и несговорчивости возлюбленных, и, выпростав другую руку в пустоту, затягивал: - О! Сколь она ужасна! Худая гибель с желтыми глазами, что рвет мою измученную плоть, о! смертный ужас, о! зубовный скрежет, о! мука немоты неотвратимой, творенью искаженному сестра - приди, приди к кому-нибудь другому! Я тот, на ком сломаешь ты клыки... - и хохот наш был зол, громок и вызывающ.
- Ты первый поэт на этом берегу! - кричала я, смеясь - ты лучше Макалаурэ! Покажи его!
- Ты скажешь ему - да, нет, не знаешь? Скажешь ему, что я езжу смотреть на звезды, чтобы быть похожим на него!
- Никогда! Хоть его братья всемером заявятся просить об этом! Давай, покажи его!
- Дева приветная, тени видение, в пене горящая... - величаво вставал он, поднимая руки и шевеля ими, словно призывая всех в свидетели, - смерть моя светлая, смерть беспричинная, смерть настоящая... Где ты, откликнись, сверкни на мгновение золотом кос своих, жемчугом рук своих, жаром колец своих..
- ...колен своих!
- Кто певца перебивает, тот вина не допивает, и обиженным бывает... Гибель полночная - дева сияния, сумраком скрытая - смерть непорочная, дай мне лобзание, всеми забытому...
- ...чаша - испитая, сердце - разбитое!
- Слезы - пролитые, песни - избитые...
Мы смеялись так, что казалось - сорвется дверь небес - и падали в траву, во врата земли, и жалели, что некому оборвать нас, мы были свободны и искали этой свободе пределы. Потом во внезапной тишине никто из нас не смел дышать - по разным причинам. Братья Макалаурэ презирали нас. Их отец был родным братом нашему - но они презирали нас. Из-за матери. Мы мстили. Что же до детей другого брата нашего отца - они вели с нами странную дружбу, основой которой были жалобы на старших родичей. Ни о чем, кроме этих обид и лошадей, говорить с ними было невозможно. Они вечно торопились. А потом искали в нас сообщников. Мы мстили.
- Скажи, - привстала я, - ты смог бы спеть это перед Владыкой Судеб? Чтобы посмотреть, что он ответит?
- Даже не пытайся, - увернулся он. И вдруг замер: - Кстати... ты видела палаты Владыки Судеб? Видела?
- Видела. Они пусты.
- Для кого?...
Действительно - для кого?..
Гонимый равниной ветер прошел по моей спине - и мне почудилось, что мои волосы тоже шевелятся, словно водоросли.
- Слушай, - продолжал мой брат, - есть одна вещь, которую я не могу понять... Это имена Изначальных Владык. Их царства словно находятся не здесь или еще отсутствуют... Где царство Владычицы Скорби? О чем она скорбит? Где царство Владычицы Исцеления и Забвения? Что надобно забыть? От чего исцелиться? Где царство Владыки Покоя? От чего можно устать? Где царство Владыки Памяти? Ничего не происходит...
- Еще произойдет! Ты сомневаешься? Не здесь. Там.
...Мы замолчали. Ветер скользил по нашим телам и в порывах его звезды мерцали, мы слышали их пульс. Он грел меня, пока в висках не застучало.
- Я не хочу вечность сидеть здесь, где ничего не происходит! Где нечего помнить и не о чем даже скорбеть! Я не хочу вечность созерцать Макалаурэ и его напыщенную родню, завести супруга и до скончанья дней торчать на причале, потому что все, кроме моря, режет мне глаза! Жизнь беспричинная, в пене горящая... достанься же кому-нибудь другому!...
- А мне - нет, - сказал мой брат.
- Что - нет?
- Мне не режет глаза родня Макалаурэ... И будущая супруга. Я хочу вечность торчать на причале. Какой ужас...
- Ужас. Ты совсем со мной не заодно!
- Да ты просто не любишь никого... Того, кто привяжет тебя к причалу...
- Спасибо! Мне такой даром не нужен. Любовь - это больше, чем дом, это совместное путешествие подальше от причала... Совместное. Прыжок в открытый мир.
- Такая любовь может закончиться только...
- Чем? - и, поскольку он замолчал, я взяла его за рукав: - Чем?
- Нет, ничем...
- Нет, скажи - мне важно знать, что ты думаешь об этом. Именно ты.
- Я думаю, что любовь - и есть дом, не больше и не меньше. Была бы меньше - это не стоило бы сердечного жара, не стоило своего имени. А больше - это разрушение... всего.
- Какой дом ты имеешь ввиду, брат? - мне стало не по себе, и голос мой дрогнул.
- Дом как все. Как мир. Как Творение.
- Я имела ввиду другое.
- Я понял. Но то, что ты сказала - очень интересно... очень смело.
- Ты услышал совсем иное... Что любовь может вести к разрушению мира...
- Я этого не говорил.
- Значит, ты всем доволен, ничего не желаешь и ни к чему не стремишься?
- Ты хочешь знать - нужен ли мне для счастья другой берег?
- Да.
- Нет.
- Да, нет... А я хочу оказаться там вместе с тобой! Я все равно буду там. Но я хочу быть там вместе с тобой.
- Давай лучше я покажу тебе Макалаурэ...
...Я вижу, что все то время мы кружили вокруг да около, топтались на одном месте, где был зарыт клад - и не видели его. Если бы нас слышал кто-то еще - он все понял бы раньше нас, сразу - и только мы брели по лезвию, смотря вокруг, а не под ноги.
- О чем ты говоришь со своей избранницей, когда ездишь сюда? - спросила я на обратной дороге.
- О разном... О будущем.
- Она понимает тебя?
- Не знаю. Я понимаю ее.
- Ты говоришь с ней так же, как со мной?
- Не думаю, что ей по нраву фиглярство.
- Значит, не по нраву... За что же ты любишь ее?
- Она нежна, чиста, весела и очень добра. Одним словом, она прекрасна.
- Пять эпитетов для хвалебной песни... оставь ее кому-нибудь другому...
- Тебя кажется - этого мало для любви? Давай, скажи мне.
- Отчего же, это в самый раз. Тебе нет дела, что у нее за душой, вы смотрите на звезды, беседуя об устройстве будущего дома, ей нет дела до того, что за душой у тебя, уверена - она считает, что ты очень добр, весел, нежен и прекрасен. Вы понимаете друга, соприкасаясь поверхностями... Да, именно это я и хочу сказать. Тебе от нее нужно только тело.
- Это обвинение, не так ли?
- Нет, я рада... Это значит, что когда она тебя утомит, ты придешь ко мне поговорить по душам. Я подумала было, что потеряю собеседника...
- Что-то мне не нравятся твои настроения, сестра. Где-то ты со мной не честна... Знаешь, где? Ты ревнуешь.
- Я!?
- Ну давай, признайся. Ты поехала выяснить, какое место тебе останется в моей жизни, когда я дам обет. Ах, любовь побольше дома, ах, любовь сильней покоя... Ты испытываешь меня? Зачем?
- Не знаю... Не знаю...
- Ладно, оставим это.
- Ладно, возможно, я сама не знаю, что творю. Но послушай - если ты ищешь в любви утешения - то от чего? Если спасения - то от кого? Не от себя ли самого? Если ищешь мира - то где ты сам? В мире ли? А если ищешь соединения - то она должна принимать в тебе все, без оговорок. Она должна понимать тебя, иначе дом ваш будет с изъяном.
- Арда тоже с изъяном...
- Давай, закончи - каждый из нас, все до последнего тоже с изъяном. Порченные тела спасает этот край, а порченные души - постоянное присутствие Изначальных Владык. Все пошло наперекосяк еще в глубокой древности, и это прекрасное оправдание, чтобы ни за что не отвечать!
- Уймись, прошу тебя. Кто должен, ответит. Все за все ответят. Один уже отвечает... Который источник Порчи.
- Много с того толка... Сделанного-то не воротишь. Вот он отвечает - а мне тревожно, на сердце непокой... Смута у меня на сердце.
- Ищешь во мне союзника?
- Конечно. Смута на двоих - это лучше, чем на одного.
- Утешься, сестра - ты меня смутила. Я не уверен ни в чем, а более всего - в моей возлюбленной. Надеюсь, мои терзанья доставят тебе немного радости.
- Не сомневайся.
...Мы вернулись в белый свет, но тревога моя не рассеялась. Странная игра слов... Для людей «белый свет» - это весь мир, мир живых... Наш мир был в два раза живее, наверное, или в два раза больше - там свет был действительно белый и был золотой... Но золотого ныне не поминают всуе.
Много раз свет менялся и смешивался, а я была тревожна... Я ждала, когда мой брат обручится, но время шло - и ничего не происходило. Гонимая предчувствиями прочь, я ходила к морю и слушала ветер. Волны были густы, тяжелы и вялы, они выносили на берег пустые раковины. Я входила в воду, чтобы глядеть в ее глубь, но видела лишь карее дно. И вода была карей, соленой, пустой, она бормотала только одно - «Ты дала брату дурной совет. Он не обручится. Она попросит его подождать. Потому что кто сомневается - тот ни на что не годен».
Я стояла в прибое, когда услышала его шаги - они прогремели для меня громче труб. Он вошел в воду и забросил в волны кольцо. Он улыбался.
- Что ты подарил рыбам, брат? - спросила я. - Не обручальное ли кольцо?
- Она не приняла его, - он зачерпнул воды и вылил себе на лицо. - Я сделаю ей другое.
- Когда?
- Когда она скажет.
- А что она говорит теперь?
- Говорит, что надо подождать и разобраться в своих чувствах.
- Чему ты улыбаешься?
- Тому, что ты оказалась права. Если б ты была не права, вышло бы, что ты желаешь мне худа, и тебя пора сажать рядом с источником Порчи.
- Узнаю нашу кровь - кто желает мне худа, должен быть изолирован.
- В тебе, сестра, одно меня гнетет - ты полностью лишена жалости.
- Ну, ты вовсе не жалок. И не вздумай...
- Как знать, как знать...
...Он никогда не был жалким. И я не хотела иметь повод жалеть его. Это значило бы, что он несчастен. Или слаб. Первого не могло бы вынести мое сердце, второго - моя гордость. И без того было достаточно тех, кто не упускал случая ставить нас на место. Особенно с тех пор, как источник Порчи бродил на приволье по всему краю, и наша родня внимала его речам. Мой брат тоже ходил к нему. Но вернулся разочарованным.
- Слишком много слов о силе и могуществе. Все, что он говорит, сводится к мощи. Это довольно скучно.
- А для него это неотторгаемая часть собственной природы, он же сам - Могущество...
- Я совершенно его не понимаю, но хуже то, что его отлично понимают наши братья. Он их учит власти над телом земли.
- А тебе не интересно.
- Да уж, после твоих речей меня все как-то к душе, к душе...
- Ну - власть над душой это как раз по части нашего Могущества. Надо было не теряться.
- Я и вопросил... мне не понравился ответ. Ну что это за ответ - власть над душой лежит через власть над телом? Хоть и поет он о мастерстве и душе подземных недр, о том, что этому у нас научатся идущие следом, над которыми мы станем истинными королями, слов из данной песни не выкинешь.
- А братьям нравится.
- Братьям нравится.
Подчинить тело - завладеть душой: этому учил нас Враг. Среди белого света и света золотого. И никто не понимал. Шел по лезвию - а не понимал. Мы с братом были как два заговорщика. Мы посещали увеселения, словно не о чем тревожиться. А тревожных знаков было все больше.
Наши родичи на увеселениях были впереди всех. Их одежды стали роскошны, осанки горды, речи насмешливы. Они первыми начали украшать себя гербами и оружием. При зравствующем главе Рода они соревновались в первенстве перед его глазами и перед его наследием. На них было больно смотреть.
- Ты видел наших обидчивых тихонь, видел? Словно тетерева на току!
- Оставь. Они утомились овладевать телом земли и желают развлечься.
- Посмотри на отца Макалаурэ - что это у него на голове?
- Звезды небесные... нет... это те самые камни...
- И твои друзья ими поглощены... Смотри, они даже не замечают нашего отца!
- Оставь моих друзей в покое. Им нелегко.
- Очевидно, нам надо вышить по десятку гербов на каждого, чтобы стать для них достаточно заметными.
- Неужели ты на это способна?..
Тем временем начались хвалебные речи, застолья и танцы. Золотое вино ударяло в головы, завязывались споры, змеились недобрые усмешки, одежды в танцах свистели, как клинки. Что-то худое назревало, и было тягостно ждать часа, когда оно вызреет и упадет. Младшие сыновья братьев нашего отца схватились в силовом поединке - их семьи соперничали, и последним выходом этого соперничества были узаконенные драки. Они зашли дальше, чем можно было ждать - родичи кинулись их разнимать, но ввязались сами - и на глазах всего народа два Дома встали друг против друга. Все мои братья немедленно бросились в гущу - а старший впереди всех. Тогда, подняв руки и вынув из ножен свежескованные мечи, вышли Главы Домов. Они вышли, чтобы урезонить своих детей, но казалось - еще миг, и они бросятся друг на друга, защищая потомство. Они долго топтались втроем в тесном круге, откуда доносились лишь вскрики. Наконец, Главы Домов развернулись - и круг распался. Многие вздохнули с облегчением, и залили облегчение золотым вином. Лицо моего брата было мрачным. И тут встал Макалаурэ - его родня расчистила ему место. Он был бледен и одет в алое. Его было видно издалека - но его родня расчистила место, чтобы никто не усомнился, кто здесь владыка умов и сердец. Макалаурэ бросил наземь кубок. Родня решила продолжить соперничество на новом поле. Песнь Макалаурэ была о верности Государю, лишениях во имя этой верности и радости служения.
Он пел прекрасно, с ним нечто случилось, отчего песни его стали жестки и солоны, из них пропали слезы напоказ и вздохи напотребу. Но жесты его остались прежними. Он пел с опущенным лицом, почти скрытом волосами - словно сам себе, через силу и муку, и каждый чувствовал себя свидетелем чего-то крайне личного. Все девы вытянули к нему шеи, как лебеди к треске. Закончив петь, он запрокинул лицо. Даже у меня в груди что-то сжалось. И тут же разжалось - потому что вышли его братья и сказали: «Кто сравнится в искусстве с Золотым Голосом Тириона? Кто посмеет ответить нашему брату и Первому Дому?»
Это был вызов, и желающие нашлись. Слова были обращены ко всем, но задетыми себя посчитали дети второго брата нашего отца, из тех, что всегда торопятся и долго хранят обиду. Его старший сын принял вызов. Он был не столь затейлив, потому что посвящал свое время не музыке, а конюшне. Он спел балладу о радостях охоты на лис, она шла с нарастанием темпа, и в ней слышался звук рога, топот копыт, азарт преследования, лай гончих, треск веток, свист стрелы. Ее ускорение действовало всегда одинаково - слушатели не могли усидеть на месте, начинали притопывать, щелкать пальцами, стучать по коленям, одним словом участвовали в лове. Наконец, цель была поражена и наградой певцу послужили ликующие крики мужчин. Девы втянули шеи и окаменели. Снова встал Макалаурэ. Он окинул взглядом пространство, прижал руку к груди и запел. Это была старая песня про любовь, с прихотливыми эпитетами и сердечной раной - он остается под звездами сирых земель, она уходит в свет, баллада у Вод Пробуждения. Слова «Прощай, неспетая любовь, прощай, сестра моей печали, в ночи рыдает соловей, он не поет при свете дня» действуют безотказно. Девы уронили слезы. Кто примет вызов следующим, было очевидно - а делать вид, что нас это не касается, уже невозможно.
- Тебе нравится, как поет Макалаурэ? - обратилась я к брату, - Видишь его свиту? Прошу тебя - пойди и покажи им, кто первый поэт на этом берегу!
- Я не хочу. Мне нравится, как поет Макалаурэ.
- Давай - выйди и покажи им. Ну - ради чести нашего Дома.
- Погоди, еще не вся родня высказалась.
- Она выскажется так, что разгорится ссора. А Макалаурэ неуправляем. Видишь, как плачут девы?
- Им тоже нравится, как поет Макалаурэ.
- Пойди - и покажи им, как надо петь про любовь.
- Я не знаю ни одной песни про любовь.
...Певец умолк, в него полетели цветы. Его родичи вскинули руки - кованые запястья сияли на черной ткани, и азартом сияли их глаза:
- Кто осмелится оспорить первенство Первого Дома?.. И победу Золотого Голоса Тириона?..
Мой брат перепрыгнул через стол. У него не было сверкающих запястий и тяжелых одежд, у него были только тяжелые волосы, и они сияли как огонь. Они так сияли - что братья Макалаурэ расступились еще шире. Не ожидали. Мой брат подошел к Макалаурэ, что-то сказал ему, они обменялись рукопожатьем.
- Песня про любовь, - объявил мой брат.
По рядам пролетел смешок. Его возлюбленной здесь не было, но только ленивый не знал, как она держит себя с моим братом. Он переждал веселье, остановил взгляд на мне - и начал:
Есть у любви сестра. Ее простое имя
Немолкнущий прибой выносит к берегам.
Оно - как крики птиц над дюнами пустыми,
Как терпкое вино - иссушенным губам,
Как резвому коню - препятствие пустое,
Тому, кто все сказал - веление молчать,
Есть у любви сестра. Но имени простого
Я не могу назвать. Я не могу назвать.
Когда моей любви одежды золотые
Осыпятся дождем на ветреный причал,
Появится она. И в сердце, как в пустыне
Поселится одна. И имя ей...
- ...Печаль! - ухмыльнулся Макалаурэ. Мой брат поклонился - и продолжил:
- ...Но весела любовь, ее златая россыпь
Венчает окоем забывчивого лба,
А у ее сестры медлительная поступь...
И каждый шаг - печать... и имя ей...
- Судьба! - закончил его родич. Мой брат поклонился и ему - и продолжил. Стало очень тихо. Мои глаза встретились с глазами поющего - он обращался именно ко мне, это я была его собеседником, а не Макалаурэ:
- На золото любви не могут бросить тени
Ни алая судьба, ни черная печаль,
И лишь ее сестра белеет на причале:
Она сама - предел, она сама -
- ...причал, - прошептал мой отец одновременно с несколькими голосами. Он смотрел на сына так, словно видел его впервые. Напряжение повисло в воздухе, никто не сочувствовал, не вытягивал шеи и не стучал ногами - все слушали. Это была загадка, и уже третий ответ на нее оказывался неверным.
- Есть у любви сестра, белы ее одежды, - мне казалось, все смотрят на меня, -
Сердец не затворить. Печати не стереть.
Под множеством имен ее узнали прежде...
Кто испытал любовь, обязан...
...Это каждый произнес про себя, но произнес - каждый. Я видела, как шевелятся губы в этом страшном слове: «умереть»...
...Тишина разлилась, как вода. Все замерли - потому что Глава Рода - отец нашего отца - встал и вышел за двери. Его первая жена очень любила его, так любила, что покинула мир живых. «Сгорела», - говорили о ней. Уход хозяина торжества был единственной наградой моему брату. И финалом поединка. Вышло, что мой брат победил.
- Довольна ты скандальною победой? - подошел он, потирая шею. Голос его был невесел.
- Ты думаешь, она несет нам беды? - отвела я глаза.
- Обидели мы деда и родню.
- Полезны шпоры резвому коню.
- Зачинщик - ты, сестра, платить - нам вместе...
- Позвольте, разве я там пела песни?
- Позвольте, кто подначивал меня?
- На то меня сподобила родня!
- Кто темный яд по капле влил мне в кровь?
- Но я хотела песен про любовь!
- Кто мне шептал в ночи: Любовь и Смерть?
- Кто знал, что ты об этом будешь петь?!
- Я исполняю обещания буквально, - прищурился он, - Надеюсь, именно этого ты и ждала.
...Неизвестно, чем отплатила бы нам родня за оскорбление - она видела оскорбление во всем - но после ухода хозяина торжества его дети и сыновья детей что-то окончательно не поделили меж собою. Мы остались над схваткой по чистой случайности, поскольку наш отец тоже покинули торжество, а вскоре началась настоящая рознь, и никто не помнил причины. Старшего брата отца изгнали из города, его родня последовала за ним в крепость на холме, и было ясно, что миром это не кончится, эта земля, благословенный край, не сносила нас. Близился час, когда она должна была нас из себя исторгнуть - час, который я чувствовала с детства. Разговоры об этом слышались все чаще и велись на повышенных тонах. «Похоже, сестра, твоя мечта исполняется», - усмехался мой брат. Он усмехался плохо, потому что в кузнях ковалось оружие, я слышала его лязг в шуме прибоя, в свисте ветра над скалами, в голосах всех, кто меня окружал. Мой брат был единственным, кто презрел дружбу и не пропадал в кузне во имя товарищества - он пропадал в Верхнем городе, у своей избранницы. А источник Порчи пропал вообще.
Наш отец совершал попытки замирения противостоящих сторон. Он был младшим сыном и в дележе авторитета участия не принимал. Глава нашего Рода считал себя обиженным всеми своими детьми, но младшими сильнее, и не прилагал к замирению усилий. Он не понимал последствий. Он пришел в этот край, преодолев море, когда никого из нас не было на свете, и он не видел того, что видела я. Он привел свой народ в Благую Землю - и не мог представить, что она может быть его народу тесна. Любые упоминания о другом береге в его присутствии были кощунственны. «На эту землю я лягу, - говорил он, - когда погаснет этот свет». Его судьба была остаться здесь навек, а наша судьба больше нас самих.
Так и случилось. Ведь ни одно брошенное нами слово не достается бризу - все они летят прямо в уши Владыки Ветров, Верховного Короля мира.
Верховный Король освятил своим дыханием годовщину нашего прихода в благословенный край - это самое крупное из наших торжеств - и все Владыки были на нем, и все Дома, и даже те, кто изгнан. Мир дороже ссоры - и ради этого дня ссоры вроде как забылись. Вроде как - да не полностью. Глава Рода не пришел. Вся прочая родня присутствовала - бледная, сжав кулаки, держа кинжалы под плащами. Мой брат стоял рядом со своей избранницей и родичами нашей матери, а я - рядом с отцом. Изгнанные братья замерли с каменными лицами - в порыве показной обиды они сняли с себя гербы и самоцветы, чтобы все видели, как с ними обошлись, и никто из нас не верил, что дело кончится добром. Это был последний мирный праздник благой земли. Вино лилось, осыпались лепестки цветов, музыка шептала о печали и радости - но никто ей не внимал. Воздух раскалился, что-то страшное происходило вокруг нас. Мой отец был натянут, как струна. Он смотрел только на своего старшего брата.
Когда мой брат подошел ко мне - я готова была разрыдаться.
- В чем дело, сестрица?
- Мне плохо. Давай уйдем.
- Нельзя. Неизвестно, как это будет воспринято.
- Мне все равно, я не могу это видеть!
Он распахнул плащ:
- Ну так не смотри!
Я уткнулась в его грудь и наслаждалась темнотой. И тут он вздрогнул. Так сильно, словно его ударили. Это была единственная моя мысль, и она меня взъярила - потому что это могла быть только наша родня. Я оттолкнула брата - и оцепенела. Я ничего не видела - меня окружала темнота. Непроглядный, густой мрак.
Я закричала. Не первая - многоголосый вопль влился в мой мозг.
- Что это? Что это? - хватала я брата за одежду.
- Не волнуйся... - обнимал он меня, - не волнуйся...
- Я ничего не вижу!
- Я тоже... Не бойся... Это всего лишь погас свет...
- Погас свет?! Он же не может погаснуть!..
- Здесь Изначальные Владыки, они сейчас все поправят.
- Но это невозможно! Так не бывает!
- Представь себе лица нашей родни - это тебя отвлечет.
- Это из-за них! - сказала я. - Не знаю, как именно это случилось, но это из-за них!
- Отлично. Ты сердишься - значит, ты не боишься.
И он отправился искать свою возлюбленную. Во мраке разгорелись огоньки редких свечей, взятых, чтобы запускать их по воде - раздался нервный смех. Единственным светлым пятном, позволяющим видеть хоть что-то, были фигуры Изначальных Владык, стремительно покидающих свой облик и наше собрание - они неслись вниз, где чернели остовы светоносных Древ. Один из них - Владыка Сновидений, прозревающий редко, но метко - пропел перед уходом: «Все хорошо. Это дело рук Врага».
Возможно, он пропел что-то другое, утешительное, но я услышала его именно так.
Мы тоже выскочили наружу - там было еще темнее, чем внутри. Душный мрак заполнил воздух, не видно было собственной руки, огоньки свечей мерцали призрачными точками. Разумеется, никаких звезд над нами не было. Весь свет благословенной земли в одно мгновенье был выпит, и свечи только сгущали мрак.
Мы вернулись. Неизвестно, сколько это продлится, но жизнь продолжается, и глупо сидеть во мраке. Мы растопили воск, разорвали плащи и сделали факела. Кто-то с факелом пошел в город - за лампадами и сырьем. Остальные ждали Владык. Они появились далеко не все.
Вошли двое - Верховный Король и его Королева. Все встали, словно готовились выслушать приговор. И услышали:
- Владыка Тьмы, который назывался другом, обманул нас. Он убил светоносные Древа, и возродить их нельзя. Но полный мрак постепенно рассеется. Мужайтесь.
Стало, кажется, еще темнее. Снаружи теперь бушевал ветер - тщился разогнать мрак. Это было самым страшным: даже Могущества ничего не могли поделать, и все мы равно оказались в руках Всевышнего.
- Единственный источник света в мире - камни Первого Дома, хранимые в крепости на холме. Они заключают свет Дерев. Если их свет перелить в Древа - те могут ожить. Мы просим Главу Первого Дома позволить нам воспользоваться камнями.
Старший брат отца вышел вперед и остановился, вперившись в лица Владык. Его спина была напряжена, словно он читал в этих лицах нечто особенное, требующее больших усилий. Наконец, он удовлетворил любопытство, поклонился - и сказал:
- Вы хотите отобрать у нас камни? Мой ответ - никогда!
- Одумайся, глупец! - крикнул ему второй брат отца, - Из-за твоей гордыни мы останемся во тьме!
- Не смей учить меня, как распоряжаться своим имуществом! - развернулся тот.
- Остановитесь! - крикнули им. - Неужели даже теперь, перед лицом Стихий и беды, ваш раздор дороже вам, чем участь нашего народа?
- Эти камни я сделал собственными руками, они мои, и я говорю: я их не отдам!
- Они заключают то, дитя, что тебе не принадлежит, - пропела Королева, - они заключают нетленный свет, и он создан мной.
- А я теперь его единственный хранитель! - расхохотался брат отца - и осекся. На порог вбежал его герольд, он был в крови и гари.
- Мужайтесь! - крикнул он, зажимая бок, - Братья, родичи! Глава нашего Рода убит. Черный Враг убил его и расхитил сокровищницу! Он взял светоносные камни...
Земля ушла у меня из-под ног. Этот чудовищный замысел - удар по всем планам - не мог созреть в тварном мозгу. В нем сплелось все - и нечаянно брошенные слова, и тайные страсти, и точный расчет, и жадная месть. Мой брат смертельно побледнел. И бросился вслед за родичами.
... Наши отцы застыли над мертвым телом - теперь просто братья, не соперники. Мы все окружили их широкой дугой - тоже братья друг другу, забывшие об обидах. Тот, кто не хотел покидать этот край, лежал в его сердце на пороге своего жилища - его грудь была разрублена с той силой, которая с головой выдает убийцу. Он лег на эту землю в тот час, когда погас здешний свет. Он бился за малую его толику - камни своего сына.
Страшны были лица его сыновей, когда они клялись над мертвым отцом - мстить до конца, до конца дней своих, до предела земель и до конца времен преследовать убийцу, вора, источника Порчи, отца лжи, предателя, противника света и всего живого, их личного должника, чье имя отныне отторгается, и кто отныне станет называться Проклятый, Черный Враг, Моринготто, - и ветер свистел, подтверждая слова клятвы, и кипела у пирсов вода. Весь Первый дом, омочив клинки в крови и скрестив их над головами, клялся вернуть светоносные камни и изгнать Врага, призывая в свидетели Владык, звезды, ветер, воды, свою кровь и самого Единого Творца. Мы тоже клялись - идти за нашими отцами и государями, мстить и гнать, и помнить. Наши безоружные вскинутые руки алели в свете факелов, и рука моего брата была сжата в кулак.
Много слез было пролито в эту бесконечную бессветную ночь, и лишь алая месть давала нам силы. Первый Дом облачился в траур - даже в скорби они желали быть первыми, и их черные фигуры были неразличимы во мраке, где они бродили, словно призраки.
Мы тоже походили на призраки, слоняясь во тьме и вглядываясь в мрак - не возникло ли в нем просвета. Время шло, а Тьма не уходила, и мы медленно осознавали, что пережили закат своей родины - прежней, даже при нынешних светилах, она не будет никогда. Но тогда мы не верили в светила. Первый Дом отказался пожертвовать нашей родине толику света, а когда открылась пропажа - проклял страшным проклятьем каждого, кто когда-либо возьмет их камни в руку. Теперь даже надеяться было не на что. Моя мать лила тихие слезы - ей казалось, что она никогда не увидит ни горизонта, ни пирса, ни паруса, а все ее братья-корабелы разобьются на рифах, если посмеют выйти в море. Свет нашей родины отныне стал факельным и красным, как жерло плавильной печи. Мы были свидетелями ее полудня, мы видели ее вечер, и узрели ее ночь - и оставались в ней. И именно эта ночь говорила голосом Главы Первого Дома, принявшим королевский венец:
- Мы клялись преследовать Врага и взять отнятое им! Почему мы все еще здесь? Здесь правят братья и сестры Врага! Он им родня - а мы все еще делим берег и землю с ними! Они нам не друзья, не господа и не заступники! Они такие же, как Враг! Они тоже хотят наши камни и наши жизни, и наши души, и все, что выйдет из наших рук! Если бы они не изгнали нас, а потом не приказали явиться увеселять себя - мы сохранили бы наши камни! Наш государь был бы жив! А теперь он мертв и не отомщен! И его венец жжет мне лоб! Надо идти туда, где укрылся Враг - пересечь море, и отомстить!
И все были согласны. Надо уходить из склепа туда, где жизнь, туда, где мало-мальский свет, туда, где хитрый Враг, пойти - и показать ему, кто первый из равных на этих берегах.
Но Владыки говорили - в землях за морем вы познаете смерть, там ее родина, а вы рождены не для нее. Ваша клятва была услышана тем, кем вы клялись - Единым Творцом - и никто не в силах отменить ее, и мы бессильны помогать вам или мешать, и проклятье теперь на ваших камнях и рок над вашей судьбой, исполните ли вы клятву или откажетесь от нее. А Первому Дому сказали особо - поскольку присвоили вы нетленный свет, не принадлежащий вам, сами вы - не кто иные, как похитители, и камней вам не удержать.
Так Первому Дому, неосторожному в словах, пришлось хуже всех, и мы им искренне сочувствовали. Впервые мы оказались все вместе - словно в одной ладье - и братья Макалаурэ, и сам он, и вечно спешащие, обидчивые дети Второго дома, и наш Дом, в котором теперь видели не предмет насмешек, не советчиков - только Мощь. Только Мощь.
