Мои Предки

документалка 

По совету хороших людей я составила краткое жизнеописание моих предков. Наверняка есть исторические неточности. Надеюсь, этот труд не станет орудием для шантажа и источником нездоровых слухов:-)

Мои предки происходят из Тулы, из Тамбовской губернии и сопредельных областей.

Пра-Пра-бабка моя по материнской линии была весьма богата и имела 11 детей, большинство из которых умерли, не дожив до взрослого возраста. Двое ее сыновей Николай и Алексей Серовы сохранились и отправились служить в царскую армию. У них было отменное военно-экономическое образование. Младший Алексей в русско-японскую войну и в Первую Мировую был то поручиком, то интендантом, а старший Николай в некий судьбоносный момент подался в революцию. Он стал известным революционером, в селе Сурское (откуда все они родом) ему стоит памятник.

Подавшись в революцию, Николай провел с младшим братом доверительный деловой разговор. Сводился он к следующему: «Алеша, как ни крути, но сейчас тут победят большевики. Поэтому не дури, а серьезно подумай».

Алексей к тому времени совершил сомнительный маневр: будучи с полком в какой-то деревне, он попросил местную крестьянку поднять себе из колодца воды (говорят, прямо с лошади) - и та подала. Звали девицу Анна, и на ней поручик женился.

Люди они были богатые, кругом зрела революция, и, как я понимаю, всем было наплевать. Песня «Помню, я еще молодушкой была, наша армия в поход далекий шла» (дословно описывающая сватовство гусара и историю с водицей) с тех пор в семействе имеет особый статус.

Тут было свадебное фото поручика Серова

Итак, началась революция, а поручик Алексей Серов был глубоко женат, и даже детен.

К этому времени у него был сын Валентин и две дочери. Жена его не работала, он содержал ее и все семейство. Всего у поручика Серова было пятеро детей, моя бабушка - младшая.

...Пережив царское отречение и подумав, мой прадед прикопал саблю и мундир и подался в Красную Армию. Поскольку он имел проверенного брата-коммуниста, его тепло приняли. В Красной Армии не хватало офицеров-профессионалов.

В конце гражданской войны он завел на фронте роман с полячкой - военврачом. Эта полячка потом десять лет его преследовала. Старшие дети очень переживали.

Удивительным является то, что в семье (и тогда, и позже тоже) все поголовно верили в Бога, каждый год тайком наряжали елку под рождество (бабушка прибегала из школы с собрания «синеблузников-профсоюзников», где строили сталинские пирамиды и осуждали мракобесие - и попадала под мракобесную елку. Елки были повсеместно запрещены как буржуазный предрассудок. И я еще удивляюсь, откуда такая любовь у меня к двуличию и шпионажу!) Прадед так и не вступил в партию, при этом после гражданской войны работал директором порохового завода, читал лекции по экономике до самой смерти, и умер Персональным Пенсионером города Тулы. Никто его не ссылал и не репрессировал, наверное виновато хорошее высшее образование и общий стиль.

Умер он сравнительно недавно, я его помню - когда меня возили в Тулу крестить в 1974 г., я по отзывам мамы села ему на шею и превратила в коня (видимо, чуяла поручиково прошлое). Родня была в ужасном шоке, потому что всегда не чуралась пафоса, а прадед нет, даже наверное был счастлив (я помню, как надо мной плыл потолок; санкций не последовало).

Еще про него рассказывают историю, относящуюся к 35-37 году. На его заводе случилась идеологическая полит-проверка. Бабушка училась в 10 классе, задержалась после уроков, приходит домой - и не может узнать квартиру. Весь периметр под огромным потолком сплошь покрыт портретами текущего политбюро. Мрачный прадед шевелит кочергой камин. Пожег все свои царские грамоты и ксивы, разрешение на ношение сабли, и говорит что-то вроде «Вот видите, у нас теперь под потолком братская могила?.. Черт знает что... придется потерпеть.»

Дальше имеют значение бабушкин брат Валентин и старшая сестра Шура.

Двое остальных бабушкиных сестер - Галина и Раиса - отличались умом и жизненной хваткой. Сама бабушка просто отличалась умом. А вот Валентин и Шура отличались обаянием и изобильными похождениями на любовном фронте.

Сколько было женщин у Валентина, не знает никто. Жен у него было пять, это только официальных. Начал он свою карьеру в 13 лет, завалив на печь няньку. Семья была большая, жили широко, вечно в доме были няньки и гувернантки (даже у матери моей в 50-х годах была нянька, и только я оказалась вынуждена измываться над собственными родителями, а не над чужой тетей).

После школы Валентин поехал в Москву поступать в очередной военно-экономический институт, но тут случился инцидент, после которого брат моей бабушки превратился в идейного Казанову. Валентин сдал все экзамены на «выше ожидаемого» и мысленно ликовал, однако появился ректор и сказал: «Вы все сдали, молодой человек, но мы не можем вас принять, потому что ваш отец царский генерал». Это было несправедливо и не совсем верно, однако пересмотру не подлежало. Пришлось Валентину возвращаться в Тулу ни с чем, с одной горькой обидой на жизнь - которую он тут же решил забыть с помощью женщин.

Первая его жена звалась Сильва. Она была из каких-то румынских евреев, очень красивая синеглазая брюнетка. Она имела два достоинства: была пианисткой и очень хорошо шила. Любая тряпка из сельпо смотрелась на ней как на модели модного журнала, и Валентин не чаял в ней (в жене, а не в тряпке) души. Они познакомились, когда Валентин мрачно смотрел из окна на проспект, а Сильва шла на урок музыки. Он окликнул ее, она подняла голову - он выпрыгнул из окошка на улицу. Так и познакомились.

Жили они счастливо, но не долго. Сильва ушла от него к богатому партийцу.

Валентин сильно переживал, потом женился вторично на умной по имени Валентина. Валентин и Валентина - это было сильно. Ребенок их умер от дифтерийного крупа. Говорили - дурная примета супругам иметь одинаковые имена. Потом женился третий раз на женщине доброй, но не умной. До этого у него была красотка с пшеничной косой, которая очень хотела в партию, чтобы мужчины не нее смотрели серьезно, как на товарища, а не как на красотку с косой. Очень хотела замуж. Валентин ее учил марксизму-ленинизму со всеми вытекающими последствиями. Потом красотка пошла сдавать марксистский экзамен и с треском его провалила, так как перепутала не то Фридриха с Энгельсом, не то не смогла раскрыть понятие «эмпириокритицизм». Ее нашли на лестнице в слезах, она сидела среди раскиданных брошюр, оплакивала судьбу и поносила мужчин. Бабушка моя ее утешала (бабушка имела партбилет и была способна оценить всю драму: дома она над этим покатывалась со смеху).

К этому времени Валентинова жизнь состояла из командировок, разъездов, любовных похождений и чертежей. Дело было уже в Великую Отечественную, и весь Тульский Завод Военного Машиностроения был эвакуирован на Урал, в Златоуст (где и оказалась семейство Серовых полным составом). Когда Валентин кадрил очередную даму в Магадане (ее звали Дуся), третья его уральская жена с ребенком поехала на пикник, чтобы забыть обиду, так как было ей ясно, что Валя пропал с концами. Сели на траве, ребенок полез купаться и стал тонуть. Знакомый художник, помогавший Валиной жене «забыться», бросился спасать ребенка. Ребенок выплыл, а художник утонул. Валина жена с тех пор стала выпивать, и что с ней сталось, неизвестно.

Из Магадана Валентин привез в Златоуст Дусю, оставил ее семейству в качестве невесты, а сам покатил в Челябинск по работе. В Челябинске он снова женился, а Дуся до конца войны жила в семействе, и все ее жалели. В таком стиле продолжалось до самой Валентиновой смерти. Очевидно, в умении заводить-разводить свои романы, действовать одновременно на двух фронтах и при этом оставаться приличным человеком сказались поколения военных стратегов.

При этом вся семья любила Валентина до полного забвения себя, мирилась с его бабами, и даже обед ему - сыну, первенцу - готовили отдельно.

Особенно проникновенные отношения у Валентина были со старшей сестрой Шурой.

Шура специализировалась по актерам.

Про Шуру ходит много легенд, но самая показательная вот. Шура не хотела работать по профессии (она закончила Политехнический институт), и постоянно пропадала при театрах. Она работала то в кассах, то в костюмерной, одевалась с шиком, и в конечном итоге вышла замуж по большой любви за артиста Исаака Берберфиша. Это был заслуженный артист какой-то СФСР, он играл много и хорошо.

Тут были фотографии с его театральными ролями: Граф Альмавива; Гибель Лермонтова; Паяц

В Отечественную войну он поехал на гастроли в Бобруйск (!!), а Шура завела роман с военным летчиком. Конечно, мужу донесли. Понеслись письма. Шура контроля не выносила, и дала понять, что ее жизнь - это ее дело. Актер извелся. Едва кончились гастроли, как артист понесся к Шуре на крыльях ветра, то есть не общим вагоном-теплушкой, а на машине, которая принадлежала дирекции театра. Машину вел зав.постановочной частью, кузов был забит декорациями.

По нехорошей дороге из Бобруйска, по краю обрыва, ехала машина с шофером, его женой и бедным арлекином. Шофер не спал трое суток, кузов трясся, в конечном итоге в сумерках автомобиль перевернулся, и все полетело в пропасть. Шофер с женой отделались синяками, а актера раздавило декорациями насмерть. Так Шура осталась вдовой, а заслуженный артист - как я понимаю - сыграл свою главную трагедийную роль.

После этого у Шуры было много мужей, которых семья не в состоянии упомнить и сосчитать. Умерла она сравнительно молодой. Сравнительно - это потому что в моем роду все живут до 80 с лишним.

* * *

Моя бабушка Лидия Серова, как сказано выше, была младшей дочерью семейства, и прабабка еще на стадии беременности хотела ее извести. Четверо детей в военное время и так казалось ей перебором. Но извод не удался, и с тех пор бабушка моя так вцепилась в жизнь, что по современным меркам это выглядит изумительно.

Все свое детство она носила обноски как гарипотер, что естественно. Тогда же она поняла, что будет носить их и дальше, если не станет отличаться чем-то таким, чего у прочих членов семьи нет.

Она сделала ставку на мозг. В отличие от горбоносого красавчика Вали или видных сестер бабушка моя была совершенно миниатюрной (метр пятьдесят с кепкой), плоской и - как она всегда подчеркивала - некрасивой. У нее был большой нос, унаследованный от поручиковой крестьянки, и зверский родовой темперамент. Начинала моя бабушка блондинкой, но в среднем возрасте почернела головой. Она никогда не умела укладывать волосы или плести косы, так же как не умела шить, готовить, резать ножом овощи, и вообще делать руками хоть что-то приличное. Даже почерк у нее был с наклоном влево, малочитаемый и похожий на скоропись курьей лапы.

Детство ее пришлось на период сталинских пирамид, в моду вошли уродливые женские стрижки под Максима Горького, и уродливые хлопчатые блузы под яснополянский период толстовщины, все это очень облегчило бабушке тяжелую долю бытия женщиной.

Ее внешний вид и привычки всегда служили у моей мамы поводом для анекдота. (Мама моя - полная бабушкина противоположность). Например, в послевоенный период, под давлением груза мирной жизни, бабушка решила улучшить свою внешность (она тогда работала директором школы, и я подозреваю влияние бабского коллектива). Поскольку размер носа она изменить не могла, она решила изменить размер груди. Для этого в лифчик, купленный на размер больше обычного, она подложила свернутые дулей капроновые чулки. Разумеется, от активной жизни они там не задержались, и в какой-то момент стали выползать наружу. Бабушка была упорной. Наконец, в запале какого-то педсовета, бабушка вытащила через ворот чужеродный элемент, выкинула на пол и продолжила свои речи. Говорила она всегда убедительно. Есть мнение, что никто ничего не заметил.

Один раз бабушка - реализуя кошмар всех педагогов - ушла на уроки в шубе, надетой прямо на комбинацию. Пришла, распахнулась, запахнулась и отвела уроки в мехах. Поскольку она считалась в Златоусте «столичной штучкой», списали на простуду или на каприз.

Детство моей бабушки прошло в Туле. Когда в старших классах она начала писать стихи, публиковаться в газете, приносить домой пятерки и всячески блистать красноречием, ее отец обратил внимание на младшую дочь и сказал что-то вроде «А Лиденька-то у нас умная!». После этого у нее появилось первое в жизни собственное платье. До этого она «приспосабливала» вещи Шуры. От сочетания Шуриных экстравагантных туалетов и полного бабушкиного неумения шить, можно себе представить, на что она походила.

После школы бабушка поехала в Москву в самый престижный тогда литературный ВУЗ - МИФЛИ, где в это время учился сын Александра Блока (Московский институт философии, литературы, истории). На литературный факультет она не добрала баллов, зато на исторический ее взяли сразу же. Бабушка счастливо проучилась там 4 курса, постоянно работая на газету «Коммунар». Потом началась Отечественная война, и всех эвакуировали в Златоуст.

Бабушка к этому времени была замужем и имела маленького сына Сашу. Мужа себе она нашла в общей традиции нашей семьи - видного красавца, который ревновал ее к каждому репортажу, особенно если после такового обнаруживались фотоснимки партийного застолья, где пять-шесть мужиков пьют и закусывают, а одна маленькая бабушка имеет счастливый вид человека, исполнившего гражданский долг.

В Златоусте бабушка пошла работать в школу и писала в местную газету, а муж ее воевал на разных фронтах. Тут имеется момент повторения сюжета: на фронте бабушкин муж завел любовницу (очевидно, тоже военврача). Бабушка так опешила, что не смогла простить, и как ее муж потом ни просил, так и не пошла на мировую. Даже на переговоры о разводе не явилась. Потом кончилась война, по дороге домой в общем вагоне ее сын заболел - но бабушка не обратила особого внимания. По приезде в Тулу она сразу пошла по неотложным делам, мальчик остался с нянькой, проболел один день и умер от дифтерии.

Так закончился первый бабушкин брак.

С тех пор бабушка имела отменную интуицию на разные болячки, и в моем детстве именно она оказывалась не единожды права, а не участковый педиатр.

В конце мая 45 года, когда встречаются одноклассники и выпускники, сестра Шура собрала свой институтский курс праздновать День Победы. Празднование происходило дома. В этом потоке оказался и мой дед. Так бабушка с ним познакомилась.

Они расписались в течение года, а в следующем году родилась моя мама.

Чтобы выйти замуж за деда, бабушке надо было преодолеть одну сложность: она уже была замужем, и куда делся после войны муж-изменщик, не имела представления. Не долго думая, она порвала и изничтожила свой паспорт, после чего явилась куда следует и невинно заявила, что потеряла. При восстановлении она не указала, что имеет мужа, и написала девичью фамилию. Никто не проверил - и бабушка, чистая перед законом, завела себе второго мужа при наличном первом. Фамилию менять не стала - видимо, на всякий случай. История миледи, столь приятная моему сердцу, глубоко коренится в моем роду. Истории с изничтожением паспортов - также.

Бабушка, осевши в Туле, так и не собралась восстановиться в МИФЛИ и закончить его, к тому же после войны институт расформировали. Бабушка работала журналисткой. С этим связан ее конечный переезд в Златоуст.

* * *

Мой дед по образованию инженер-механик оружейного и пулеметного оборудования. Работал он, как все мое семейство, на Тульском военном Машиностроительном заводе. Сразу после войны он взял некий секретный проект, разработал его и ошибся. Ошибка обнаружилась, и деду стали паять идеологическое вредительство и пособничество врагам народа. Дело резко запахло жареным, и бабушка - понимая что от нежного интеллигента (каким дед и был) скорее придется ждать самообличительства, чем самозащиты - взялась за это дело со своей стороны. Она узнала, что руководитель данного проекта (или цеха, или отдела) строит двухэтажную дачу при скромной заводской зарплате, пришла с партбилетом и со своими журналистскими корками прямо к этому строителю и стала блефовать - типа, проводится расследование, как при скромном достатке некоторые товарищи хапают на дачи, откуда дровишки, в то время как подчиненные без надзора допускают ляпы, оно и ясно, коли всем не до них, отчего вся страна и партия могут пострадать!

Начальник очень испугался и временно онемел. Он никак не мог заподозрить в бабушке жену неудачника-инженера. Бабушка королевой выплыла наружу, и понеслась собирать чемоданы. Когда к начальнику вернулся трезвый взгляд на вещи, бабушка с дедушкой уже подъезжали к Златоусту.

В Златоусте, который нравился бабушке куда сильнее Тулы, она была вне конкуренции. Они с дедом устроились сначала преподавать в техникум им. Аносова (известный металлург, изобретатель булата), потом дед пошел на оставшийся от эвакуации филиал Тульского машзавода (до сих пор градообразующее предприятие одного из районов). Они снимали частные дома и часто их меняли по разным причинам. Но каждое следующее жилье отчего-то оказывалось лучше предыдущего. С двумя верандами, с горными видами, садом и домработницей. Готовить никто не умел, не хотел, не мог, все сначала работали, а потом немного спали.

Бабушку же понесло по педагогической и руководящей части. Она была директором школ, двух интернатов, била там посудомоек за воровство, лазила по интернатским неисправным котельным, раз обварилась там паром, работала в гороно и вечно преподавала литературу. Советский период она не выносила, потому что туда вместо литературы была напихана партийная пропаганда, и не заметить это мог только полный дурак или лицемер. «Приличная» литература кончалась на раннем Горьком, потом еще отдельно стоял Шолохов. Остального в школах не проходили, и бабушка с большим удовольствием подпольно развращала интересующихся Ахматовой, Цветаевой, Маяковским футуризмом, Надсоном и прочим в том же роде. Народ в Златоусте темный, но простой, а у бабушки был партбилет, так что прокатывало что угодно. Наизусть она знала целые палестины стихов, и до старости любила блеснуть. Мама росла как сорняк. Она постоянно собирала жуков, плела себе косы, каталась на велосипеде, слушала патефон и падала в обмороки от нерегулярного питания.

* * *

Мой дед Евгений Никитин происходит из семьи оружейников и певчих. Отец его Михайло Никитин пел в церковном хоре и был заядлым охотником. Все предки с той стороны специализировались на изготовлении ружей. В семье деда было четверо детей: Аркаша, Геннаша, последнего имени не помню. Все кроме деда стреляли зверя и умирали мгновенно, на ходу. Дед предпочитал рыбную ловлю.

Михаил Никитин умер по дороге с охоты, с полной сумкой добычи, поднимаясь по лестнице домой.

Жена его Варвара - моя прабабка - была очень набожна, всегда ходила в черном, как монахиня, и курила трубку. Она пережила мужа. В день своей смерти она встала с утра пораньше, как обычно, умылась, помолилась и пошла по соседям. Каждому из них она что-то сказала и в конце добавила: «Сегодня я умру». Вечером она пришла домой, легла в кровать и умерла. Весь дом был в большом уважении.

Жили Никитины очень бедно. Варвара прекрасно шила, и только поэтому дети имели, в чем пойти в школу. Особенно худо было младшему - моему деду. У него сроду не было нормальной обуви, и он круглый год бегал в тряпочных самошитых тапочках. Последующий ревматизм, многократно прооперрованные вены на ногах и фронтонепригодность коренятся тут. Его первые новые ботинки купились к свадьбе. Он долго не мог сделать бабушке предложение, потому что у него не было галстука. На свадебном фото у него галстук так и не появился - его пририсовали ретушью в фотоателье.

По соседству с Никитиными была лавка евреев-портных. Варвара имела там знакомство. До сих пор никто не знает, является ли родным своему отцу мой дед, или он сын еврейского закройщика (чья фамилия - нарочно не придумаешь - тоже была Берберфиш). Склонность деда к эпохальному труду Гете «Фауст», кабалистике, латыни, и вред, нанесенный его инженерными ошибками Партии, скорее выступают за последнюю версию. Так же как его смоляные кудри («Оля, к тебе Пушкин приехал!» - кричали маме в пионерлагере), кривой огромный нос, общая интеллигентность натуры и редкий талант собрать из помойных радиодеталей передатчик, ловивший при Брежневе «Голос Америки» так, что его не брал ни один глушитель (я слушала по нему библейский ширпотреб и страшно возмущалась). С другой стороны, набожная Варвара клялась всеми святыми, что она не путалась с евреями, просто дети похожи на того мужчину, который в момент беременности крутится вокруг (или занимает сердце).

...Это последнее может быть правдой, так как я похожа на первого мужа моей матери, а не на второго, биологического.

В юности мой дед вел себя как нормальный человек - пил и курил. Курить он бросил в один момент, когда родилась мама, и ему показалось, что дым испортит детство ребенку. В дом приходили друзья играть в дурака и слушать патефон, конечно, курили, и все это надо было кончать. Пить его отучила бабушка. То есть абсолютно. Застав его как-то одного и немного навеселе, она сняла свои каблукастые туфли (50-е годы, Первый Триумф Советской Шпильки) и разбила ему лицо (дотянуться ей было трудно, поэтому она воспользовалась туфлей). Дед безропотно и преданно любил бабушку всю жизнь, поэтому на все ее фокусы мог только посмеиваться. Посмеялся и тут.

Его готовность терпеть жену хорошо иллюстрирует следующая история. В веселую пору маминого детства в доме, который снимали предки, жила также собака Альфа, снятая вместе с домом. Дом был двухэтажный, удобства во дворе, Альфа при конуре. Ночью после веселого застолья поддатый дед пошел по нужде в белых кальсонах, оступился, Альфа выскочила, не узнала ни деда, ни неизвестных кальсон, произошел бой Мцири с барсом. Дед вернулся в кровать к жене, толком не поняв, что случилось. Утром он проснулся и обнаружил, что вся его грудь и спина покрыты кровавыми ссадинами. Дед повернулся к бабушке и укоризненно сказал: «Лиденька... Я все понимаю, был нетрезв, виноват... Но как же ты так-то, когтями?..» Доказать, что деда подрала негодная Алфа, а не она, бабушка не смогла. Видимо, дед был к такому повороту полностью готов, и даже не сетовал.

Бабушка вела активную жизнь, полную тайных влюбленностей, служебного флирта и деловых связей с мужчинами разных степеней влияния. Дед считал звезды, читал и собирал радиоприемники. Они периодически ругались, самым страшным словом в адрес бабушки было дедово «Ты, Лиденька, змея». Один раз он назвал ее по фамилии ее первого, все еще законного мужа. Она сказала: «Тогда тоже убирайся!» Дед ответил: «Сама убирайся, у меня тут дочь!». Они жили долго и счастливо, бабушка сделала от него 13 подпольных абортов, потому что никто не умел пользоваться контрацепцией. Мнение деда бабушка в расчет не брала. По таким дням дед уходил из дому и сидел снаружи белый, ожидая, когда будет «можно». Дед очень любил маму, что не помешало ему, играя с ней, случайно уронить ее на пол и разбить ей голову - у мамы была клиническая смерть.

Дед был нелепым человеком не от мира сего. В детстве он представлялся мне образцом мужественности и прекрасности, и таким остается до сих пор (и он, и сам образец). Он показал мне все созвездия нашего полушария, и про каждое наплел по байке (особенно про «Волосы Береники»). Подозреваю, что не все эти созвездия от нас видны:-). Еще незабвенна серия опытов по «физике и гидравлике». Физика была первой примитивной ступенью, а гидравлика - продвинутой. В старших классах он постоянно брал мои учебники решать задачи на перегонки - программа изменилась, и ему было интересно. Бывало, я все сделаю, а он сидит до утра, и запрещает подсказывать. Сколько мы пожгли электричества таким макаром - не ведаю. Сколько пожгли его на теме «лампы, проводники и полупроводники» - тоже. Зато я все знаю про электро-магнитную индукцию, и как это можно применить в психологии, к отношениям между людьми.

В детстве мы много и часто ходили с дедом на болото собирать поганки. Есть на Урале такой феномен - высокогорное болото. Нормальные грибы я не различала, а дед не видел. Про каждую поганку мне читалась псевдонаучная лекция с псевдолатынью. Мама мной не занималась, она занималась музыкой, а бабушка - литературой, и только дед умел рассказывать сказки. Особенно удавался ему многосерийный комикс про трех фашистов Ганса, Фрица и Адольфа, которым в русских лесах несладко пришлось. Это было, как я теперь понимаю, популярно-компилятивное, многотомное, коммерчески успешное произведение, созданное в жанре «Секретных материалов»: бессмертные, бессменные герои, у каждой серии свой сюжет при общей цельности основы. Три фашиста могли попасть в Древнюю Грецию или в тьму-таракань, примерно, как теперь снимают фэнтази. Я постоянно заставляла деда играть со мной в ролевую игру, и изводила его до потери чувства времени и здоровья. Но он ни разу не оборвал ее первым. Он мог падать, засыпать, не вязать уже двух слов, но при этом оставался на посту - хотя бы формально. С этих пор и до нынешних я не могу осознать, что есть на свете мужчины, которые выходят из игры первыми. Наверное, я не смогу оправдать мужчину, который откажется со мной играть, даже если это будет выглядеть как его смерть в процессе. Играли-играли, и случайно умерли. Это в моем семействе всегда воспринималось, как очень ироничное и смешное, от этого получают удовольствие. Дед использовал этот прием на второстепенных персонажах своих баек. Его чувство юмора было совершенно демоническим, тонким, странным. Он постоянно пародировал соседей, знакомых, телевизионных персон, исторических деятелей, и часто называл себя в женском роде. Особенно когда шел выносить мусорное ведро. Когда он умер и лежал в гостиной в гробу, кошка прыгала по нему всю ночь перед похоронами, игралась там чем-то, и обожрала с него цветы. Утром все давились от смеха пополам со слезой. Это было невозможно, особенно последний аккорд: прямо на кладбище, пока все стояли над разверстой могилой, у него стянули венок. Оглянулись - был и нету. Пафос, надо сказать, моментально рассосался. Это, очевидно, было последним и радикальным проявлением дедовского юмора.

Перед смертью деда мама увидела сон: на крышу соседского дома садится стальной корабль и кто-то говорит: «Прибыло небесное воинство!» Мама проснулась просветленная: за кем иначе прибыло, как не за дедом? Ей это показалось очевидным. К вечеру дед умер.

От деда нам осталась квартира, выделенная ему заводом (дед был под военной тайной, не мог ездить за границу, и никто из нас не знает, чем он на заводе на самом деле занимался) и самодельная трость. Так называемый «костыль». С этим костылем в последний мой приезд мама ходила меня встречать, так как автобус приходит поздно, и маме показалось, что этим костылем она будет оборонять меня от пьяниц, «если что».

* * *

Моя мама родилась в августе 1946 года, и у нее в дне рождения такая же разница в одни сутки с дедом, как у меня с моим отцом.

Моя мама, неся определенные фамильные черты, тем не менее ни на кого из родни не похожа. У нее черные густые волосы, синие глаза, длинный рост, крупные черты лица и ноги из коренных зубов, что в юности выглядело как откровенная диспропорция. В отличие от бабушки мама в среднем умела шить, резать овощи, петь и имела только одну мечту: всю жизнь играть на пианино (то есть по ее понятиям - ничего не делать). Работать на социализм она не хотела, училась через пень-колоду, читала Мопассана, влюблялась в киноартистов и постоянно мечтала, глядя в даль. Довоенный стандарт внешности к этим временам снова поменялся, и высокие комсомолки-кариатиды (от чего так страдала бабушка) вышли из моды, вошли же в нее спелые хорошо оформленные женщины небольшого роста, способные после войны восполнить генофонд. Мама считала себя страшной уродиной, дылдой, недоразвитой марсианкой, и окружающие ей об этом щедро напоминали. Мама расцвела в 19 лет, когда до Златоуста дошли миниюбки, и родители, сломленные дуракавалянием дочери, наконец купили ей пианино.

К этому времени мама уже сходила замуж и убедилась, что пианино лучше.

История с маминой музыкой темна и полна тайной несправедливости. Моя мама - самоучка. С самого детства она не признавала ни один инструмент кроме фортепьяно. В Туле, на квартире предков, куда ее свозили в свой срок, она заняла старый тамошний инструмент и играла по слуху. Маме было шесть лет. Пианино было антикварным, дореволюционным, черным, с припаянными канделябрами и резьбой, и конечно никто бы так просто его не отдал. «У твоей дочери талант, ее надо учить», - сказали ей родственники. «Ерунда!» - отмахнулась бабушка, - «Это детская блажь, с возрастом пройдет».

Дальше началось мамино нытье. В Златоусте у кого-то из знакомых нашлось пианино - и мама бегала туда «заниматься». Купить инструмент в Златоусте было нереально - их производили в каких-то других городах, и распространяли тоже по другим городам, по нездешним магазинам. Продать с рук никто не мог, так как бесхозное пианино в качестве мебели - такое бывает только в праздных и богатых столицах. А в маленьком Златоусте это источник питания и профессия. По мнению бабушки - несерьезная и странная профессия, поэтому никаких усилий для покупки она не прилагала. Всю школу мама мыкалась по каким-то знакомым интеллигентным теткам, которые пускали ее «поиграть». Кто-то поставил ей руку, кто-то научил читать ноты. Кто-то с ней даже занимался - всплывает характерная фамилия не то Фишман, не то Трейер, не то Фанштейн. Эта неизвестная пианистка сказала маме одну правильную вещь: учителя музыки - технари, инструкторы, они переоценивают аппликатуру и ни черта не смыслят в душе музыки. Играть надо сердцем. Потом на бабушкин интернат выделили инструмент, в здании шел ремонт, и пианино жило дома. Мама плакала, когда его увозили. Бабушка упорно не замечала маминых пристрастий. В старших классах мама так настрополилась играть, что озвучивала в школе гимнастику (в силу худосочности, как я понимаю, она была постоянно освобождена).

Когда мама на тройки закончила десятилетку, бабушка с вечной присказкой «Оленька не глупая, но очень ленивая» использовала связи и пристроила дочь на непыльную работу в библиотеку. В библиотеку мама не вошла. Она дошла только до дверей, посмотрела, представила свое будущее, развернулась, и пошла в ближайший детский сад с вопросом: не нужен ли музыкальный руководитель.

Таковой был нужен, зарплата оказалась в два раза больше библиотечной, а рабочий день - только до обеда. Бабушкина фамилия сработала как пропуск. Это был тот рай, о котором мама мечтала всю жизнь. Теперь до самой старости она могла играть сентиментальные вальсы, красить глаза, вить кудри, носить легкомысленные юбки и после двух часов дня вообще делать что угодно.

Так она и живет до сих пор.

Бабушка была в ярости, но финансовый вопрос ее убедил. Так мама с божьей помощью выиграла свою главную войну. Пришлось бабушке купить ей пианино.

Это полосатый концертный немецкий инструмент, у которого даже белые клавиши в полоску, а коричневая полировка имеет характерный янтарный отлив. Когда оно играет, все соседи вешаются. Оно двадцать лет не требует настройки, и антикварная тульская древность на его фоне - полная чушь.

Устроившись на работу «по профилю» мама наконец решила пойти поучиться в музыкальную школу. Удивительно, как без всякого нормального образования по этой части она ее закончила (вечернее отделение) и поступила в музучилище. Из училища она, правда, потом ушла - и в результате окончила пединститут.

«Неглупая, но очень ленивая» мама всю жизнь училась плавными наскоками. У нее корки переводчика с немецкого, какие-то дипломы методиста, хоровика-дирижера, учителя начальных классов и куча тому подобного. Бабушка всю жизнь в нее не верила, и даже первого мужа привела ей за руку сама. Во всем этом виноваты легкомысленные юбки, кудри и синие глаза.

* * *

История первого маминого замужества полна темных омутов. Работая директором интерната, бабушка присмотрела молодого 25-летнего преподавателя неназываемой дисциплины, более всего похожей на ЗОТС (работа с преступными сиротами по самозащите и социализации. Официального названия не помню). Звали его Александр Журавлев. Он так понравился бабушке, что, невзирая на разницу в возрасте, та стала флиртовать, протежировать и кормить Сашу ужинами в семейном кругу. Дед ничего не мог с этим поделать, Саша не сходил дома с уст, его достоинства превозносились до небес, к тому же Саша сам был сиротой со сложным и темным прошлым.

Семейный быт и домашняя еда были Саше приятны, дружить он умел, бабушку уважал, а с дедом они редко и незаметно выпивали (бабушка временно закрывала глаза). Единственное, что его смущало - 14-летняя «Олька», которая с одной стороны полный подросток, с другой почти девица, а Саша фактически поселился у нас дома, так как бабушка не имела моральных сил с ним расстаться. Его звали так же, как ее погибшего сына.

Перспектива была понятна - Сашу женят на «Ольке», как только та чуть подрастет - и таким образом бабушка будет владеть молодым человеком безраздельно.

Никто не был против. Сомневалась только мама - она совсем не понимала Сашу, он был изрядно старше, слушал странную югославскую музыку, курил, постоянно молчал, любил одиночество и крутил в голове какие-то свои мужские думы. Он имел большое обаяние, демонический облик, и неясную сферу интересов. У него была сестра в Челябинске и бросившая его жена неясно где. Маме хотелось пианино, а не Сашу.

Тем не менее все случилось как по писаному. Маме исполнилось 16 лет, и не смотря на Сашин первый брак (действующий) «детей» сочетали. Очевидно, пошел в ход старый трюк с изничтожением паспорта. Бабушка была счастлива, а мама нет. Она пропадала по подругам и брыкалась, Саша философски молчал и называл маму «деткой». Они прожили четыре года, путешествовали, подолгу занимались каждый своей жизнью, мама училась, Саша странно недомогал, и при каждом Сашином появлении на маму накатывало предобморочное состояние. На всех фотографиях этого периода у нее настолько испуганный и ошарашенный вид, словно она никак не может осознать, что именно с ней приключилось.

Мама говорит, что Саша был ее первой и самой сильной любовью, но она при этом не могла понять, зачем же нужен секс. Она исписала ласковыми словами все его фотографии и часто говорит, что «птичьи» фамилии самые лучшие.

По истечение совместных лет открылась наконец и главная Сашина тайна - он оказался наркоманом. В его столе на рабочем месте нашлись морфий, шприцы и остальные причиндалы, за коими последовало признание. Ослепленная своими фантазиями бабушка очень сокрушалась, однако финал был понятен - Саша попросил прощения, сказал, что неизлечим, и уехал из города.

* * *

Расставшись с Сашей и долбимая бабушкой как неудачница, мама сделала неутешительный вывод: все мужчины после Саши казались ей дураками и уродами, и никто ее не полюбит так, как мог бы собственный ребенок.

С этой мыслью она отправилась отмечать новый год с подругами, где и познакомилась с моим отцом, инженером из военной семьи. У него были зримые достоинства: он не пил, не курил и вел аскетичный образ жизни. Мать моего отца Клавдия была замужем за полковником, она тоже не работала, коллекционировала меха и хотела только одного: женить сына Володю на девушке из приличной, известной семьи. Другой ее сын, брат моего отца, сидел в тюрьме за хулиганку.

Дальше развернулся родовой сюжет: Володя был робок, стеснителен, и никак не мог сделать маме предложение. Сомнительное сватовство длилось год. За мамой ухаживали спортсмен и зубной врач, но один казался ей дураком, другой уродом, так что она выбрала Володю, который впоследствии не избежал обоих званий.

Это был странный, короткий брак, целью которого являлась я.

Очевидность такого положения вещей видна уже с момента маминой беременности. Володя начал подолгу пропадать у своей матери, где сетовал, что «у Ольги три осенних пальто, а у меня всего одно!» и что «меня там совсем не уважают!». Мама посещала свою вечернюю музыкальную школу, играла на пианино и постоянно ела шоколад. От мысли о соленых огурцах ее тошнило, а шоколад шел килограммами. Музыкальные таланты мамы от беременности сильно возросли, и чем больше делался живот, тем мощнее и эмоциональнее становились аккорды. Она сдала зимний экзамен неожиданно очень круто (тут ей и стали немедленно прочить музучилище). Вдобавок она внезапно вспомнила молитву Деве Марии, которую услышала еще малолеткой в Туле (и, как выяснилось, ни слова не забыла). И стала ее почитывать. Еще у нее улучшился цвет лица, и глаза окончательно посинели. Володя впал в недоумение. 31 января у свекрови Клавдии был день рождения. Мама с папой поехали праздновать. Пили шампанское, танцевали, мама была вся в голубых кружевах и очень весела. В середине ночи она почуяла недомогание, в пять утра после банкета родилась я. Володя остался с матерью и в роддом не ходил.

Говорят, он послал туда маме остатки закуски со свекровского стола.

Думаю, ему передали все, что мама думает по этому поводу.

Маму встретили бабушка и дед, Володя не показался.

Потом он показался пару раз, после чего ушел совсем, так как дети плачут.

Он хотел мальчика.

Через несколько месяцев он пришел выяснить свой статус, и мама выставила его чемоданы на лестницу.

Все оказались сыты. Володя вскоре оформил развод и женился на нормальной женщине без пианино. Мама в кладовке прочитала книжку про Моцарта, так как днем она спала, а ночью из-за меня нет, и чтобы не жечь люстры, сидела в кладовке с романом про «Возвышенное и земное».

Отцовых фотографий я не имею, так как мама их выкинула после суда (отец не платил алименты, подделывал справку о доходах - чтоб и не взимали, и в какой-то момент дело решали через прокурора). Вживую я видела его только один раз.

После этих событий матушка моя имела вполне романтическую жизнь, полную казусов, путешествий, артистов оперетты и даже одного генерал-лейтенанта, шпиона КГБ. У того вообще было четыре паспорта разных держав, в каждом - свои даты рождения, афганский синдром, неврастения и подпольная кличка «Кобольт» (говорят, так там дают имена - тыкают пальцем в таблицу Менделеева, куда выпадет, так и зовись). Он были женаты, но быть замужем за шпионом - еще хуже, чем за наркоманом.

Последним маминым приключением был маг-гипнотизер, который потом умер, но являлся ей после смерти мотать нервы и тянуть деньги на амулеты. Еле выбралась.

Сейчас она прочитала все книжки по гипнозу, подковалась в лигилименции и перешла на полное собрание сочинений Александра Меня.  Надеюсь, обойдется без жертв.

Удивительно, но с течением времени я не хочу добавлять к этому тексту не строчки. Пусть он застынет в этом  мгновении  как летняя мошка в янтаре.