Мои глаза широко раскрыты, но я вижу только тьму. Потому что мои простыни черные, я упираюсь в них лбом. Света нет, и он не нужен: что-то просачивается под дверь из коридора, снаружи мрак новолуния.

Его рука за волосы вжимает меня в кровать. Очевидно, это знакомая для него картина - по магглским журналам или колдовидению, или тематическим картинкам. Палочка тупым концом ввинчена в мои ребра. Ее тычки повторяются и повторяются, как удары ножа - справа, слева, это вполне брутально, но словно лишено логики. Я знаю, как сделать это верным, содержательным и эффективным - но я не могу говорить. Таким образом, сообщение он не получит. Позже в нем не будет и смысла.

Волос много, ненависти нет - потому нет и боли. Привычный фон гнева и агрессии он обращает не на меня, а на себя. Ему дискомфортно, но долги есть долги.

Он улучшил бы свое положение, если бы не наложил на меня Силенциум. Но теперь я вынужденно нем, и командую им поднятой рукой - внятным знаком «ок», указующим перстом, перебором пальцев в воздухе, призывающим продолжать, я дирижер - а мог бы быть собеседником.

Судя по реакции - он отлично видит в темноте мое запястье.

Он сказал, что Силенциум нужен «во избежание». Он не договорил, чего нужно избежать. Полагал, что я буду орать или стонать на всю школу? Возможно, этого боялся. А вернее всего - и ждал. И защитился от возможного разочарования. Глупец ничего не знает обо мне. А мог бы. Более того - был должен.

«Вы можете шипеть, профессор», - великодушное разрешение звучит в моих ушах дико. Это не настолько ужасно, чтобы не сдерживать звук. Пока я могу шевелиться - звук не нужен. На разочарование за моей спиной мне наплевать.

Финал очевиден: ничего не происходит. Он торопится, но я не обязан ему помогать. Это его задание.

Он скрашивает свое смущение монологом - произносит речь об извращенцах, «некоторых людях», которые только так и могут, и которым видно бог судья. Это не самый пакостный монолог в моей жизни, к тому же я отлично понимаю его причины. Меня даже не раздражает, что я не могу возразить. Мой мозг четко говорит: «Мне похрен, что ты там лепечешь. Мне нужен этот опыт, и я его получу».

Во мне до бровей плещется состав «Черной Кабирии», и я подозреваю - слова об опыте и похрене принадлежат именно ему, как и сама инициатива.

Я точно знаю, что просвета в конце не будет. Это самый жесткий и лучший тест, который у меня когда-либо был. Не только для зелья. Для моего ассистента тоже.

Я хочу видеть его лицо. Возможно, если я повернусь к нему грудью, он сменит тактику.

Нет. У него нет запасного варианта.

Я помню, как он сидел в своей комнате, напряженно расставив колени и спрятав в руках лицо. Был не очень трезв. Мне казалось - я слышу стон, как от зубной боли. Наверное, стонала его мораль, и голос был очень страшным. Он шел из нутра. «Вы предлагаете фактически сексуальное взаимодействие».

- Мне не нужен от вас секс, мистер N. Мне нужно, чтобы вы нарушили одно из своих табу.

- Я... не понимаю, повторите еще раз.

- Я хочу, чтобы вы доставили мне удовлетворение болью. Чтобы вы причинили мне боль, в результате которой с меня упадет булавка.

- Но зачем?

Глупый вопрос.

- Это мое желание.

Черные «Ночи Кабирии», всем в этом семестре я обязан вам. Не передать, как после этого вы мне небезразличны.

...Я поднимаю руку и встаю. Я делаю это резко, потому что промедление уродливо. Удовольствие мне доставляет то, что человек напротив меня готов следовать моим указаниям. В моей жизни такая сцена происходит впервые. Он верно подметил:

- Наверняка прежде, профессор, многие люди желали этого от Вас.

Да, проницательный мистер N. И еще там были люди, которые вообще не спрашивали, чего я хочу, а просто херачили по мне тем и другим, круциатус после оргазма - это так забавно. Трижды за ночь, например. Зелья и ритуальные проклятья в помощь. Неудивительно, что в конце концов появляется мысль: должно сработать и наоборот. Нет никакого иного выхода. Кто не поворачивает жидкости вспять - тот не алхимик.

Я не могу объяснить ему, что боль и насилие - совершенно разные вещи. Ему это не нужно, и скорее всего не пригодится. Я не буду говорить сыну мракоборцев, что насилие приводит к адским выплескам адреналина и гневу, которые вообще атрофируют чувства, и ты пилишь по лесам со сломанными ребрами и ожогами, как ни в чем ни бывало. Спасаешься от разрушения либо преследуешь, чтобы отомстить. Он должен знать это и сам. Я не буду говорить ему, как я презираю насилие, и насколько оно мне претит. Какую ярость оно вызывает во мне - даже то, которому я просто стал свидетелем.

Я не скажу ему, насколько легкое касание может быть болезненным и даже невыносимым; это он еще узнает - когда женщина, которую он полюбит, бросит его и захочет загладить утешительной лаской причиненный урон. Потому что раскрытое любовью тело после предательства превращается в пепелище. Но, возможно, ему повезет - и все вышесказанное его минует.

И, конечно, я уже не скажу ему, как медленное пожатие сломанных пальцев может быть приятным - если человек таким образом хочет обострить ваше внимание. Дабы лесть, которую он вливает в ваши уши, запомнилась навсегда.

Пожалуй, теперь я благодарен ему за то, что нем. Это обострит ЕГО внимание. Иду к столу и зажигаю свечу, это суть предложения.  Кому какое дело, что я не практикую, и никто не знает, из чего она, принесенная сюда студентами - мой адреналин перебьет любую температуру. Закатываю рукава.

...Он не лучше, чем я думаю. Он просто скрывается от самого себя, и если я вскрою его - он меня не простит. Я же в любом случае буду вынужден прощать его. Я старше.

Мы стоим, я кладу на сгиб его локтя правую руку - на ней нет гнетущего рисунка. Тыльная сторона, внутренняя сторона. Это приятно. В дверь стучат. Внутри темно, не слышно даже нашего дыхания. Мы тихо перетаптываемся по ковру. Левая рука. Щедро льется жар, и, вероятно, мой идеал - молчаливый, бездумный исполнитель под Империусом. Я подумаю над этим завтра. Два шага в сторону. Два шага назад. Конечно, мы оба умеем танцевать вальс, и, наконец, в нашем случае он доведен до совершенства.

Я снимаю шейный платок. Говорят, этого делать нельзя - есть маглова техника безопасности, исключающая шею. Я никогда не пойму, почему.

Сверху льется и льется золото, это какая-то мифология - и тут случается инсайд. Он безусловно из области Королевского Искусства, и мне поздно сожалеть о моей проф.искаженности. Жидкое золото, продлевающее жизнь, aurum potabile, символ совершенной чистоты. Над закрытыми веками встало Солнце, оно омывает меня, сжигает все лишнее, и в этом ясно звучит тема бессмертия. Фараонова резьба с тысячей рук-лучей как раз об этом. Я буду бессмертным, как можно было сомневаться после всех яиц Феникса - как можно было забыть, что я принадлежу солнечному богу, что на мне Солнечный Доспех?

...Что питьевым золотом в спиртовых парах обрабатывают виноградную лозу?

Мерлин всемогущий - как вообще меня выносил Темный Лорд?..

Я даже похабного удовольствия не могу достичь без алхимического подтекста. Я получаю НЕ ТОТ опыт. Но сожалеть не буду. Я уважаю виноградную лозу.

Мои колени дрожат. Тупая улыбка может все испортить - мне все равно. Мне все равно, что моя рубаха прожжена и изгажена, что мистеру N угодно тащить меня за волосы на кровать, я хочу только свет. Только свет.

Я буду помнить его, как единственно истинное из событий этого вечера.