ИНГОЛДО

                           

...Мое имя Артафиндэ. Оно звучит почти также, как имя моего отца – Арафинвэ, что на берегу сирых земель зовется Финарфином. Сирые земли переиначивают наши имена, то же делает с ними и время.

Моя мать Эарвинг, будучи дочерью Ольвэ, владыки Гаваней, жила среди корабелов и любила море более всего. Я знаю – она хотела, чтобы эта любовь передалась и мне. Она родила меня на берегу в полном одиночестве, она ткала в своем воображении мой облик – облик принца моря с волосами цвета пены и глазами как галька на отливе. В мою колыбель был положен пояс из раковин и серебристый плащ. 

Я помню свое рождение. Голоса снаружи. Моя мать говорила со мной, еще не рожденным: она шла вместе с отцом из Валмара, навстречу им неслись приветствия – мать отвечала невпопад, она смотрела вглубь себя, и мне было невыносимо трудно дышать. «Мне кажется, у меня будет сын», - говорит она отцу. «А мне все равно, любимая», - отвечает тот. Я в большом смятении. «Тебе страшно?» - обратилась ко мне мать. «Нет, мне трудно», - вымолвил я. «Потерпи немного, скоро ты увидишь свет». Тишина, и я не слышу ничего, кроме своего прерывистого дыхания. Мне кажется, я умираю. Потом что-то неуловимо меняется.

- Мы приближаемся к морю?

- Как ты догадался, хинья?

- По воздуху, которым ты дышишь. По запаху твоей кожи.

 Чувствую, что она улыбается. Нас обступает шум площади и голоса родни. Мать останавливается, и кажется, что все случится прямо здесь, сейчас. «Матушка, только не принародно!» - взываю я самым жалким образом. «Где же ты хочешь появиться на свет?» - шепчет она. «В тишине!» «Может быть, на берегу моря?» «...Может быть».

Она оставляет всех, кто окружал ее, и медленно идет к воде. По пути останавливается и все же зовет отца за собой – говорит, ей тревожно. Я бьюсь в своей клетке, и кажется теперь вообще не дышу. Потом мать бросает отца на пол-пути, и это меня по неизвестной причине радует. Она уходит вперед и смотрит на прибой. Долго. Глаза мне заливает красным. «Позови меня», - выдыхаю я, потому что это делается нестерпимым. «Хинья, ты слышишь меня? - зовет она. – Где ты, хинья?..»

Я вижу, как раздваиваются наши тени. Из одной получаются две – и моя выше, с поднятыми руками. Желтый песок и золотой свет – первое, что я увидел. Свежий ветер – первое, что почувствовал. Огромная, невыразимая легкость бытия. Слышу собственный смех и слова: «Вот твой принц, матушка» - в сером плаще и поясе из раковин. И одновременно ее возглас: «Инголдо!» Моя кожа смуглее, чем ее, мои волосы совсем не цвета пены – они цвета песка и света – я вижу свою прядь, сносимую ветром. И в этот миг я понимаю, что не оправдаю ее ожиданий.

...Серые глаза отца внимательно смотрят на меня. В них изумление. «Не знаю, отчего я назвала его Инголдо, - говорит мать, - это имя пришло ко мне само, помимо моей воли». «Я назову его Финарато», - говорит отец. Мне чудится в его взгляде сожаление. Наверное, он хотел девочку.

Ужасный миг знакомства с многочисленной родней. Мать держит меня - завернутого в пеленку с ракушками и бессмысленно улыбающегося – и представляет всем: своему отцу Ольвэ, своей матери и сестрам отца. Все счастливы. Мне пророчат блестящее будущее корабела. Чувствую себя очень плохо.

...Долгое, беспечальное детство. Мы гуляем с матерью в холмах за Гаванями. «Ты хочешь братьев или сестер?» - спрашивает мать. Думаю долго и мучительно.

- Я хочу сестру... двух. Нет - одну, с двумя я не справлюсь.

- Откуда это тебе ведомо? – смеется мать.

- Я слышал, как спорят женщины в нашем доме.

- Вот как!

- И еще я хочу братьев, двух или трех, чтобы было с кем драться.

- Я подумаю, - обещает мать.

Мы идем по холмам меж высокими травами, и она рассказывает о них.

- Осторожно, Инголдо! Это крапива. 

- Что в ней плохого?

- Ничего плохого в ней нет, но она обжигает. Не трогай ее. 

Заросли меж тем кончаются, и я понимаю, что все самое важное пропущу прямо сейчас, если не попробую эту крапиву. Бегом возвращаюсь и хватаюсь за резные листья. Ощущение запаздывает и ничего невозможно понять. Хватаюсь снова. Вижу расширенные глаза матери.

- Ну что? - говорит она. 

- Это самое острое ощущение за всю мою жизнь, - признаюсь. 

- Это боль, - говорит мать. 

- В ней смысл этой травы?

- Нет, что ты. Крапива полезна совсем другим... – Мать задумывается. – Каждая трава полезна. Например, вот эта. Она, судя по всему, должна тебе понравиться... Надо растереть ее листья... – Мать сморит на меня так, словно читает в моей душе. - Это полынь.

Полынь мне очень нравится, потому что ее запах похож на прикосновение крапивы. Я помню, что в детстве меня занимали противоречия. Горький вкус морской воды, такой же на вид, как вода из источника. Я помню, как впервые взял лютню и ничего не смог из нее извлечь, кроме подобия комариного звона. Флейтист играл – и мне не удалось подстроиться под него. Мой слух страдал.

- Это диссонанс, - сказал флейтист.

...Слово это преследовало меня всю жизнь. Оно то увеличивалось до размеров мироздания, становясь совершенно абстрактной категорией, то съеживалось до узкого музыкального термина, который я понимал чувствами, но никак не мог уяснить себе его природу. Я помню, как решил найти то, что столь же противоречиво влияет на все чувства разом, а не только на слух, вкус или осязание. Мне казалось – тогда природа диссонанса откроется мне, потому что ни одно из чувств не будет обмануто.

Однажды отец взял меня в Тирион. Это было потрясение. Похоже, мать не любила этот город, и мне было тяжело признаться, что это именно то место, где мне хотелось бы жить всегда. Увидев многоярусный Тирион, я совершенно ясно понял – я никогда не буду корабелом, потому что я буду строителем. Я хочу оформлять и тесать камень, пока он не запоет каждой своей складкой, пока чуждость невозделанной природы не превратится в осязаемый ландшафт, заполненный долгими лестницами, многими голосами и топотом ног. Прости, мама, прости, Ольвэ, кровь нолдор ударила мне в голову, словно вино в медный сосуд.

По дороге к городу мы прошли мимо дальних чертогов Валар, над которыми висела изумрудная дымка, мимо потока, возле которого играли дети, мимо их недавних следов на песке, мимо разбросанных лент и колец.

- Нравятся их игрушки? – спросила мать. Игрушки мне не нравились – они были яркие и резали глаз.

- Мне нравится вот это, – указываю на постройку из песка: рукотворное кольцо стен, в центре которого возвышается гора с белой ракушечной вершиной. 

- Это построила твоя тетя Финдис в детстве, - говорит мать.

- Что это?

- Это Тирион.

В кольцо стен воткнуты ракушки – и я против воли считаю их. Один, два, три... Их ровно пятнадцать, и это число меня тревожит.

- Почему их 15? – мне кажется, я знаю ответ, и мать тоже.

- Не знаю, Инголдо, да и тетя Финдис, наверное, не помнит, - рассеянно говорит та.

Я не верю матери, но думать об этом нельзя. Все ракушки совершенно одинаковые, белые и ребристые.

- Можно я возьму одну на память?

- Конечно, хинья.

...Сейчас я вижу, что это некий промысел. 15 раковин – это круг Маханаксара до Искажения. Я вырываю из песка одну – и понимаю, что этим выбираю одного из Валар. Кого? Кого?... Бабка Финдис ничего не помнила – она даже не пересчитала раковины, когда втыкала их в песок.

В тот день, когда, зажав в руке раковину, я шел по Тириону из дома своего отца, я встретил Мелькора.

- Кто это рядом с ней?

- Неизвестно. Айя, Ниенна!

- Хочу представить вам нашего брата, которого долго не было здесь, - улыбнулась Ниенна печально и как-то светло – Это Мелькор.

- Айя, Мелькор! – ответили мы.

- Айя, светлые, айя, Инголдо, - продолжила Ниенна. - Где твои родители?   

- Отец дома, а мать пошла в Гавани, а я тут смотрю на город...

Тут случилось нечто невероятное, потому что я не понимаю, каким образом тут же рассказал Ниенне всю свою жизнь – и про строительство городов, и про диссонанс, и про взятую из песка раковину, и про Нечто, что должно влиять на все чувства разом весьма болезненным и противоречивым образом.

Наверное, от света Древ и блеска кристаллов разум мой уснул. Все это время я смотрел на Мелькора и не мог понять, чем он отличается от всех прочих Валар. Он явно отличался от них. У него была согбенная осанка, ухмыляющийся рот и общий вид нашкодившего умника. Его глаза были того же цвета, что и у меня.

- Есть такая вещь, есть, - прошамкал Мелькор. – Она влияет сразу на все чувства. Это называется «любовь». Но ты пока еще ее не знаешь...

Я опешил. Потому что за миг до его слов я понял: есть такая вещь. Это – Мелькор.

Мое детство и отрочество кажутся мне длинной сверкающей полосой, откуда выхватываются отдельные фрагменты – «Матушка, я только что видел Мелькора! Он такой... такой!..» Никогда не забуду, как почернело ее лицо. Никогда не забуду, как я растерялся: ни разу прежде она так не реагировала на мои слова. Я не мог понять – что связывает ее, добрейшую и нежнейшую мать на свете, и его, существо чуждой нам природы, пришельца из ниоткуда. Длинная, путанная история матери о Предначальных днях. Никто ни разу не сказал мне о Мелькоре худого слова. Только тени на лицах. Загадка, которую следует всесторонне исследовать и, может быть, решить.

Тирион, где я вожу дружбу с детьми Феанаро, брата моего отца. У меня нет своих братьев – и я довольствуюсь обществом чужих. Странно, что я совершенно не хочу им подражать, но у нас общие интересы, мы бредим пластикой материала, будь то камень, металл или собственное тело. Мы – горожане. Матушка смирилась с моим выбором. Мы работаем на площадях Тириона, мои руки вымазаны глиной и каменной крошкой, они черны по локоть, и я этим горжусь – это руки строителя. Лютня так и не освоена – и заброшена навсегда. В пригороде Тириона, у подножия Таникветиль, я возвожу свой дом. Там арка обвита плющом, там прихотливое сплетение белого камня, который сияет в смешении света Древ. Я не знаю, что мне дороже – этот свет или этот камень. В сумраке Гаваней то и другое никогда не явят себя столь емко. Свет вырывает камень из тьмы, отвоевывает его форму. Свет одухотворяет его (полагаю, дядя мой Феанаро знал об этом все – и потому мне было так легко с его детьми). Из всех детей Феанаро только Майтимо называет меня по материнскому имени – и этим я тоже горжусь: у меня есть друг. Гораздо, гораздо позже, в Белерианде, Куруфинвэ скажет мне:

- Дался тебе этот Майтимо! Что ни слово – то о нем!

- Майтимо – мой лирический герой, - смеюсь.

- Да? Интересно, что ты думаешь обо мне. – Глаза его сужаются, и я догадываюсь, в чем дело.  

- Сдается, кузен, ты завидуешь. 

- Неправда, разница между нами огромна!

- Почему ты так думаешь? - спрашивает сестра отца.   

- Потому что Валиер прекрасны, но ведь я не смогу жениться ни на одной из них?

Дружный хохот.

Мудрая дева из Перворожденных просит у моей матери позволения посмотреть мне в глаза. Смотрю сквозь ее зрачки - у нее глаза косули, в них лазурные отблески тех берегов, что я никогда не видел. Дева возвращается и что-то напряженно шепчет моей бабке «Он смотрит не так, как прочие квэнди». Мне все равно. Мое внимание поглощено Мелькором. От его близости сводит дыхание, и я не знаю этому причины. Неизвестно, догадываются ли об этом мои мать и отец, сидящие рядом. Чувствую себя обманщиком. Последнее воспоминание отрочества – фраза гостьи, царапнувшая слух:

- Инголдо, у тебя скоро будет сестра. Мы все ждем ее появления на свет, чтобы посмотреть, будет ли она так же красива, как ты.

Мать и отец подарили мне трех братьев и сестру. Все они жили в Гаванях, я же врастал в Тирион и хватался за любое дело, которое было мной не испробовано. Стремительно пролетала юность. У всех нолдор она прошла под знаком Мелькора.

- Отец моего отца, скажи, отчего здесь все говорят о Мелькоре?

- Он новое лицо в Валиноре, - мудрый Финвэ сидит у моего очага, черный росчерк на фоне белых стен. - Это пробуждает любопытство.

- Говорят, на прежнем смешении Света у нолдор был Совет, там был и мой отец. Что на нем говорилось?

...Отец, конечно, ни словом не обмолвился о Совете, полагая, что мне там нечего делать. Все это время я беспечно проплясал в Тирионе в обществе Макалаурэ и Амбаруссы, а о Совете узнал от их старших братьев, которые там были:

- Нолдор перенимают умения Мелькора с большой жаждой. Мы ничего не решили на этот счет, хотя причина нашей встречи – общее беспокойство. Неизвестно, что повлекут за собой те умения, которые многие из нас перенимают у Мелькора.

- Отчего некоторые квэнди предупреждают опасаться его?

- Видимо, у них есть на то основания, они помнят его по прежним дням.

- Разве есть эти основания сейчас?

- Валар говорят, что нет.  

- Но получается, что мы сами творим из Мелькора легенду. Знания еще более желанны, если их подогревает двусмысленность. Квенди опасаются силы Мелькора – и сами увеличивают ее. Что можно противопоставить легенде?

- Ты прав, Финарато. Но и Мелькор не всегда был таким, как сейчас.

- Отчего здесь все знают о нем какую-то давнюю тайну – и молчат?

- Наверное, плохо помнят или не хотят вспоминать.

- Это вытесненное знание?

- Похоже на то.

- А что помнишь ты?

...Мутная и длинная история о Предначальных днях. Мне кажется – это насмешка над здравым смыслом, он говорит то же, что моя мать. Никакой ясности, только образы. Смутные страхи сквозят сквозь слова, темные глубины. «Чего вы испугались?» - спрашиваю я. Финвэ не отвечает и убегает взглядом за мою голову. Я ничего не боюсь, я не могу уловить сути страха – и понимаю, что спрашивать надо самого Мелькора.

- Айя, Мелькор! Позволь задать тебе вопрос.

- Отчего же не задать? Задавай...

- Ты не похож обликом ни на кого из своих братьев и сестер...

- Это так. Но правда и в том, что наш облик – это отражение нашей феа, а наши феар разные. Мой облик – это мой выбор.

- Варда прекрасна, как свет. Ты – нет. Твой странный облик – это отражение твоей сути?

- Это мой выбор.

- Это твой эстетический выбор?

- Считай, что так. А что тебе кажется странным в моем облике?

- В детстве я взял в руки невинный лист травы, в котором не было ничего особенного. Но он обжег меня, потому что это была крапива. Ее суть противоречила ее форме. И теперь я хочу спросить тебя...

- Не крапива ли я среди Валар? – Мелькор смеется каркающим, глумливым смехом.

- Да.

- Ну, не мне решать, не мне решать...

...Валмар грезит вдалеке, за границей Арамана, где я под звездами снова беседую с ним.

- Мелькор, что произошло в Предначальные дни, о которых здесь все говорят загадками? Что случилось у Куйвиэнен?

- Не знаю. Там был страх. Но он был не от меня – он был в них самих, в пробудившихся квэнди.

- Ты хочешь сказать, что страх был предпослан квэнди их Отцом сразу, как цвет волос? Что страх в Пробудившихся – это дело рук Эру?

- Видимо так. Но между идеей эрухини и ее воплощением много ступеней, много этапов творения.

- Но зачем нам страх? В чем его назначение?

- Подумай.

- Могу предположить, что это защита.

- Верно. Это реакция на неведомое.

- Разве? Во мне неведомое вызывает только любопытство, а вовсе не страх.
 Мелькор смеется.

- Творца неведомое не страшит. Я тоже творю свою реальность, что с того, что она кого-то страшит.

- Чем твоя реальность отличается от нашей?

- Она иная. Это творение иного порядка.

- Где же оно?

- Оно не выдержало столкновения с вашей реальностью.

- Есть две реальности – твоя и наша, в которую включены прочие валар и все мы?

- По сути так. Каждый свободен творить свою реальность.

- Постой-ка, Мелькор – если все вы, Валар - создания Единого, значит ли это, что конфликт между вашими реальностями – это конфликт внутри самого Эру?

  ...Совершенно не помню, что он мне ответил. Но ответа я не получил.

Однажды Мелькор задал мне вопрос. Это был единственный полновесный вопрос, а не его обычная манера возвращать слова собеседнику – поэтому я его помню.

- Ты все спрашиваешь обо мне, Инголдо... А тебя-то самого что влечет?

...Я посмотрел на свои руки, которым была знакома любая работа, присущая нолдор – и они словно отделились от меня: смуглые, со вздутыми дорогами вен, перепачканные каменной пылью, железным окислом и краской, с парой почетных шрамов, со свежей бурой ссадиной, похожей на родимое пятно. Они были чудовищны – руки мастера, которые он не щадит. И сказал:

- Красота.

- Что есть Красота, Инголдо? – прошелестел Мелькор.

- Совершенная форма Любви.

- Ты говоришь о форме. Но хаос тоже может быть красив, разве не так?

- Для меня хаос – это отсутствие образа, это бытие без-образа, проще говоря безобразие.

- Но безобразие может быть формой другого порядка, следующим этапом творения – структурой, которую еще только предстоит постичь.

- Я понимаю, куда ты клонишь. Но непостижимая красота красотой не является. Красота воздействует только на чувства, она огибает разум, разит помимо него – и в этом ее сила.

- Разве не привлекательно понимать красоту?

- Привлекательно. Это тренировка ума. Но я устроен иначе. Варда прекрасна. Я совершенно не понимаю ни природу ее, ни ее саму. И не хочу понимать. Ее красота такова, что, гладя на нее, я постигаю и доблесть, и милость, и славу. Разбирать красоту на элементы и анализировать ее устройство мне кажется ложным.

- Для тебя красота – это то, что зовет за край?

...Совершенно не помню, что я ответил. Но ответа Мелькор не получил.

Дети Феанаро не вели с Мелькором пустопорожних бесед – они перенимали его умения. Пока я искал ответы на личные вопросы, они строили кузни и ковали металл, они лили невиданные прежде вещи из сияющей стали и прозрачного стекла. Нолдор познавали суть холодного железа, и только я познавал суть Мелькора. Надо признаться, дети Феанаро были куда успешнее меня.

Их отец заложил основание нового города-крепости, где теперь неумолкаемо звенели молоты. Сам Феанаро удалился в тайные кузни и заперся там, одержимый одному ему ведомым замыслом.

Пока всех охватила железная лихорадка, мой дядя Нолофинвэ ухитрился поспорить с Феанаро, их дома разошлись, и все, кто в сердце приносил присягу верности Феанаро удалились в его крепость. Туда же последовал Финвэ из любви к старшему сыну – а за ним все те, кто считал его своим государем. Тирион пустел на глазах. Нолофинвэ покинул город со всей своей свитой из гордости. Площадь, которую мы строили, где танцевали и пили за общее будущее, опустела.

Мой отец хранил в ссоре братьев нейтралитет, не в последнюю очередь потому, что жил в Гаванях. Они с моей матерью были счастливы в детях, рок нолдор, казалось, катится мимо них. Мой брат Артаресто навещал меня и передавал пожелание родителей присоединиться к семье. У моей матушки было насчет всего, что происходит в Тирионе, дурное предчувствие. Я медлил. Меня завораживал металл.

Первый клинок мне показал Куруфин. Темный, полновесный, еще теплый. Глаза Куруфина тоже были темны и теплы, как жерло печи – он весь принадлежал своей работе.

Треть крепости Феанаро было отдана под кузню.Там под руководством Карнистира и Куруфина я выковал свой меч. Светлый, почти белый, с золотыми листьями гарды, с двойным долом, легкий, словно тисовая ветвь. Он гнулся в дугу, как плечи лука, и мне не приходило в голову, что это орудие убийства. Об убийстве не было сказано ни слова. Только о защите и о красоте.

Моя сестра растет и превращается в прекрасную деву. Мой брат Артаресто кует металл и превращается в мастера. Мои младшие братья охотятся и ходят под парусами. Мы с Куруфином танцуем с клинками в полудне Валинора – на нас издалека с ужасом смотрит Вана – ей претят наши брутальные забавы, но сама мысль смутить бессмертную владычицу Юности так неожиданна, что мы смеемся – и это не детский смех. Мы сшибаемся сталью – и это не детская игра. Это опасное искусство. Это просто – искусство.

На выходе из города я встречаю отца – он идет к своему брату Феанаро. Тот все еще не выходит из дальней кузни, и по Валинору ползут неясные, тревожные слухи. Майтимо заперся вместе с отцом.

Я посещал их накануне – из-за Майтимо. Дверь в кузню была открыта. Феанаро корпел над горном – в грубом фартуке, с шальным блеском в глазах. По всей кузне были раскиданы осколки. В руках Феанаро плавилось темное стекло. Майтимо вился вокруг. Теперь, видно, настало время отца посещать родичей – ничего конкретного об их работе я сказать не мог – Феанаро сам не знал, что делает.

... Отец уходит. Понимаю, что в Гаванях ничего, кроме тревоги, меня не ждет. Как могло случиться, что за малое время все так изменилось? Сижу у обочины в тишине – и слушаю ветер. Высоко в небе плывут золотые знамена. Меч брошен на склоне – ловит их отблески. Гоню свои предчувствия.

По дороге идут двое, но я не хочу говорить – ложусь на землю, надеясь на высокую траву.

- Чей это меч?

...Этот голос не перепутать ни с каким другим. Видимо, такова судьба.

- Мой.

- Какая прекрасная работа! – Мелькор вопросительно косит глазом и тянется к рукояти.

- Попробуй, если хочешь.

Он делает пару резких взмахов. «Прекрасно, прекрасно!» Мне льстит его похвала, и вместе с ней все вокруг делается горьким. Сиротливая мысль шевелится в голове – может быть, давно стоило отправиться в Гавани и строить там корабли, как предписано. Корабли с голубыми парусами.

С этой мыслью я иду прощаться с Тирионом. Пришла пора оставить свой дом. Тирион совершенно пуст – из крепости Феанаро, что зовется Форменос, несутся крики «Айя, Финвэ!», там весь Первый Дом празднует победу Феанаро над его замыслом – он сделал нечто невиданное, и весь Валинор собрался на это посмотреть. Меня нагоняет Артаресто.

- Где наш отец?  

- Наверное, с Феанаро.

__________________________

...В Форменосе столпотворение. Дети Феанаро – мои двоюродные братья - черным кольцом окружают своего отца, что держит в руках три светящихся сосуда – они прозрачны, и в них заключены листья Телпериона и Лаурелина. У Феанаро выцветшие глаза безумца – свет созданных камней делает их почти белыми.

- Это величайшее творение, равного которому я никогда не создам... Да и никто не создаст... Они совершенно источили мой дух. Я назову их сильмарилли. Не правда ли, они прекраснее всего, что создано в Валиноре?

- Айя, Феанаро!!!

- Они прекраснее всего, что создали Валар.

- Айя, Феанаро!!!

- Но, отец, они созданы тобой с помощью света Древ, творения Варды... – робкий голос Майтимо тонет в гневных и приветственных криках.

- Валар никогда не создать подобного. Это неоспоримо. И эти величайшие творения нолдор останутся здесь как знак нашей славы и мастерства!

- Айя, айя атаринья!

- Супруг мой, - негромко говорит леди Нерданель, жена Феанаро, - раньше мы всегда показывали Валар наше искусство, и они благословляли его, радуясь вместе с нами. Ты разве не хочешь явить им...

- Если они захотят, пусть придут сюда сами – и посмотрят!

- Айя, Инголдо...

- Майтимо, что у моего дяди с лицом?

- Ох, не спрашивай... Отец!

- Майтимо, что это за речи? Чьи это речи??

- Инголдо, Инголдо, не спрашивай...

- Смотри, кузен, на славу нолдор! Пусть теперь Нолофинвэ и сами Валар говорят что угодно – мы доказали, чего стоим!

- Айя, Айя!!

- Брат мой, не лучше ли вынести камни наружу, чтобы они светили всем?.. – Сестра Феанаро, Финдис, что не пересчитала собственных камней, тянет к нему руки.

- Камни останутся здесь! – лик Феанаро темен.

- Тогда желающие взглянуть на них не поместятся в нашем доме!

- Отлично, пусть выстраиваются в очередь.

- Отец, послушай...

- Это мое слово!

Я делаю шаг к выходу.

- Да, это слово нашего отца и Государя! – путь мне заступает Куруфин: он держится за рукоять меча, его глаза полыхают. – Слава нашим клинкам, теперь у него есть защитники!

Хочется верить, что это шутка. Но вся родня Феанаро словно угорела. Она гладит клинки и грозно смотрит на меня.

- Велики твои творения, дядя, - говорю, - Однако судьба их пока меня не касается. Выносить камни наружу или хранить их здесь – ваше семейное дело. Я ухожу.

Мы с Артаресто и жалкими остатками нашего народа выходим из крепости – в спину нам несутся приветственные крики, угрозы Валар и похвальба. Из Форменоса выбегает Карнистир, товарищ по детским играм, окликает меня резким голосом:

- Артафиндэ!

- Да, брат.

- Нам нужен праздник на площади Тириона. На этом смешении света. Сейчас.

- Отчего ты обращаешься ко мне?

- Оттого, что ты по части танцев большой мастер, - рот Карнистира кривится. – Кому их устраивать, как не тебе?

- Я подумаю, брат, но вряд ли это свершится сейчас.

Одиноко возвышается над холмами белая Варда, как вершина Таникветиль. Под ее ногами разлит золотой и серебряный свет.

Иду к Таникветиль, сквозь увитую плющом арку моего дома – проститься с очагом. Огня в нем нет уже давно – огонь погас с уходом из Тириона отца, и с тех пор я не зажигал его. Хочу в последний раз затеплить очаг от свечи – но сделать это выше сил: так и ставлю в очаг подсвечник. Все бесполезно, мой дом пуст. Мне кажется, все, что я построю впредь, будет разрушено – никакая постройка не прочна и не вечна: город, дворец, любое владение. Наше сокровище не на земле. Мучительно это понимать. Примирение с этим и есть начало зрелости.

Мы с Артаресто пьем прощальный рог на пороге моего дома. Как старший, я говорю над ним слова, которые должны быть легкими. Но они тяжелы. У меня ком в горле – я знаю, что мое странствие не будет легким. Потому что вижу словно наяву – оно не закончится в Гаванях. Теперь оно никогда не закончится Этим Берегом. Оно не закончится и на Ином Берегу. Я обречен оставлять призраки своих жилищ. Во имя чего? Во имя чего?..

На наш порог, как дуновение ветра, сходят Варда и Ниенна. Свет и Печаль. Благодарность моя не выражается словами – я могу только предложить им рог. Свет говорит, Печаль молчит. И в свете мне приходит единственная верная мысль – просить Варду о прощальном даре – я прошу ее позволить мне на память о Тирионе и Валмаре взять с ее Древ два листа – золотой и серебряный. Варда говорит – я сорву их для тебя своей рукой. Немею – и иду.

Холм залит смешением света двух Дерев. Не помню, как Она срывала их листья. Ослепший, стою. Прощай, Тирион – теперь ты больше мне не нужен. 

...По дороге к морю свет в глазах моих померк. Глупец – я думал, меня нагнало мое бездомье. Пока я думал лишь о себе – Мелькор явил свою истинную природу. Он выпил свет из Древ и похитил сильмариллы.

Дети Феанаро мчались во тьме навстречу мне из Гаваней, где желали похваляться своими деяниями, не дождавшись Тирионских торжеств. Лучше бы им достало терпения – тогда все могло быть иначе. Мы понеслись в Форменос.

Там было еще хуже, чем накануне – вход, перегороженный родней, крик изнутри, рокот проклятий и плач. Я узнал голос брата отца:

- Это вина Валар!!

Двоюродные мои братья просочились внутрь - мимо теток, домочадцев и клинков.

- Финвэ ранен! 

- Я хочу его видеть.

- Не думаем, брат, что это лучшее время для визита.

- Вы собираетесь отказать мне в праве увидеть отца моего отца? – Я держу меч, как охотничий нож, острием вниз, чтоб не дразнить гусей. Их шип ощущается и в безмолвии, сквозь которое я иду. Отец моего отца лежит на женских коленях, на каменных плитах, он едва дышит.

- Кто это сделал? - склоняюсь над ним.

- Мелькор, - выдох.

- Ты не покинешь нас, государь?

- Нет, я хочу жить.

Шепот льется из наших уст и витает над его лицом, почти не различимым во мраке. Моя рука в его крови. Мелькор ранил его ножом – так сказала его дочь. Варда Пресветлая возложила на него свой венец, чтобы душа его нашла дорогу обратно, - так сказала леди Нерданель. Леди Нерданель еле держится на ногах – она защищала сына, Майтимо, и Враг все еще стоит у нее перед глазами – я вижу его облик в ее зрачках. Майтимо бел как полотно.

- Что нам до Валар и света их Древ, когда похищены мои камни? – горюет Феанаро, и вокруг него заворачивается тягучий, темный вихрь нашей родни.

- Они виновны! Они во всем виновны!

- Почему их родич убивает моих родичей?

- Я достану Мелькора из-под земли, из-за моря, откуда бы то ни было! Почему Валар не скажут нам, где он находится?

- Нам не нужны советы Валар, все их слова – ложь! Мы сами найдем Врага и возьмем то, что он нам должен!

- Инголдо! Инголдо!

- Да, брат, - встаю, как в тумане. Мелькор обманул нас. Видимо, Валар ошиблись в нем. Но это кажется невозможным, принимая во внимание их силу, мудрость и весь созданный ими миропорядок. Миропорядок же рухнул в один миг. Неужели мир держится только на силе? Вокруг меня лишь разрушение – видимо, это и есть непознаваемая красота высшего толка. Когда-то реальность Мелькора не выдержала столкновения с нашей. Видимо, он отомстил. Но он Творец. Творец ли он все еще? Был ли им когда-то? Мне совершенно не ясен его мотив. Зачем? Зачем?  

- Инголдо! Ты знаешь, что Валар хотели потребовать камни отца, как плату себе за наше обучение??

- Что за чушь... – туман, в котором я не слышу двоюродных братьев, а слышу голос Феанаро:

- Мы уходим за Врагом немедленно! Мы возьмем корабли, если это будет необходимо, и переплывем море! И пусть тот, кто помешает мне, винит сам себя!!

- Мы клянемся следовать за тобой, отец! Наши мечи скованы недаром! Да не остановит нас не ровня, ни бессмертный дух!

...Чьи-то руки волокут меня вперед, к эпицентру бунта. Туман рассеивается, и картина, открытая им, очевидна: Феанаро и его дети, моя родня, сейчас помчатся в Гавани, где живет моя семья, мои братья и сестра, и народ моей матери, и силой выбьют у них корабли. Силой – потому что о договоре не идет речи. А у моих корабельных родичей нет ни одного клинка. Клинок есть только у меня. 

- Я никого не неволю и не призываю следовать за собой, - говорит Феанаро. – Пусть каждый сам сделает свой выбор. Я иду на Врага с войной!

Семь мечей взмывают в воздух со словами Клятвы. Я стою среди детей Феанаро, моих друзей и братьев, и безмолвно поднимаю вверх руку, сжатую в кулак. Я понимаю Мастера, что был ограблен на лучшее из своих творений, его супругу, что ограблена на всех своих сыновей, квэнди Форменоса, что ограблены на свою веру. Нельзя быть в стороне, нельзя прикрываться бессилием, когда не имеешь страха. По мне проходит трещина. Я един с народом нолдор, мне нет дела до камней, но есть дело до Врага, и я един с народом Гаваней, на который может быть поднята сталь в любой момент. С отстраненным ужасом понимаю, что я должен встать против одного из тех народов, чья кровь говорит во мне. Я не могу сделать выбор между всеми своими братьями, и очевидно, кого-то их них мне придется убивать. Очевидно, кто-то из них должен будет убить меня. Потому что я не мститель – я защитник. Темень заливает глаза, темень, в которой не различить лиц. Через миг мы перебьем друг друга под покровом Ночи, неузнанными, и я не знаю, кому я нанесу удар. Только не Майтимо, только не Артаресто! Да во мне самом такое противоречие, что перекрывает все чувства разом! Что Мелькор, что горький дым?

- Мастер, - говорю среди крика, - Если вам нужны корабли тэлери, они могут их дать миром, если увидят, что на вашем походе благословение Валар, если увидят, что это – наша общая судьба! 

- Нам не нужно ничье благословение!

- Беги, Инголдо! – говорит Майтимо, - ты родич Ольвэ... – Но я и так убегаю. Убегаю, чтобы взывать если не к разуму, то к благодати.  
  
Никогда в жизни я не мчался так скоро. Я летел сквозь Ночь, и земли не было под моими ногами. Под холмами Валмара я врезался в безмолвных, застывших Валар – и рухнул на колени:

- Варда Всеблагая! Неужели правда, что вы просили камни Феанаро как плату за обучение нолдор? Неужели это может быть правдой?

- Это неправда, - еле вымолвила Варда. Весь ее свет, казалось, потух.

- Что происходит в Форменосе, Инголдо? – спросила Ниенна.

- Форменос желает кораблей, и снесет все, что помешает ему, если я не успею.

...Бежать, бежать! От народа, который легко предаст меня, к народу, который с легкостью предам я.

Огни Гаваней ослепили меня. Нет – это глаза матери.

- Что там, хинья? Какие новости?

 Настороженный покой. Перламутровый свет на лицах. Раковины в песке, пустые ладони. Они лягут под мечи нолдор не потому, что слабы, а потому что им претит насилие. Серые глаза отца отливают зеленью – его белая фигура мне кажется беззащитней остальных. Он глубоко презирает сталь – так глубоко, что выйдет против нее с голыми руками.

- Феанаро и его сыновья обезумели. Они хотят немедленно идти сюда и просить корабли, дабы переправиться за Море и преследовать там Мелькора. Я никогда не строил кораблей, но знаю, как они дороги нашему народу... Я пришел просить вас... Я прошу вас смирить свою гордость и в милости к безумию нолдор решить дело о кораблях миром.

- Ты полагаешь, что мы должны дать им корабли?

- Да, если это не пойдет против воли валар и воли нашего государя. Мама, скажи это своему отцу. Он мудрец, он сможет договориться с Феанаро.

- Неужели все так плохо, хинья?

- Не знаю, не знаю... Но любой, кто встанет на пути нолдор, будет сметен ими, как камень с дороги.

- Они и нас считают камнем у дороги? 

Мне нечего сказать. Я не знаю, что сейчас делается в Форменосе. Может быть, страсти улеглись, а может, нет.

- Надо сохранить спокойствие, - говорю. - Они нам не враги.

- А ты, сынок? С какими мыслями ты пришел сюда? Ты дружен с детьми Феанаро. Ты тоже хочешь уйти за море?

Матушка зрит в самый корень, но у меня есть ответ.

- Я здесь с единственной мыслью - защитить вас.

..Я понял это еще на бегу. То, что у моей семьи я – единственный защитник. И если дойдет до стали – я встану во вратах. Братоубийство в этот миг стало лучшим, чем вязкое непротивление. Поединок с сильным – куда меньшее зло, чем равнодушный взгляд на убийство слабых. Я понял, что не приемлю жертвенность. Пусть тот, кто хочет легкой крови, сначала попробует переступить через меня.
  
...Потянулось длительное, выматывающее ожидание. Вдалеке по берегу бродит Ольвэ – принимает свое решение. Неизвестно, как он думает говорить с Феанаро, неизвестно, допускает ли он мысль отдать свой флот. Неизвестно, что говорит ему его гордость. Отец сидит на песке и смотрит в темноту. Мать держит меня за руку.

Не знаю, поняла ли она, что я с ней прощаюсь. Я обнимал ее, улыбался ее воспоминаниям, погружался в ее любовь – но я прощался с ней. Если я не лягу здесь – я уйду с теми, кого избрало мое мастерство, третьего не дано.

Наконец над Гаванями показался орел. Я вскочил. В Гавани входил Феанаро. Один. Его красная мантия – единственное, что было заметным в сумерках: лицо дяди тоже было серым, как земля. Наперерез мне вышел Ольвэ. Я бросился к воротам.

Там стоял весь Первый Дом нолдор с клинками наголо, под черным знаменем, вдоль которого вились звезды и серебряный меч.

Медленно иду навстречу, раскрыв руки для объятья. Не допустить даже мысли о вражде. Не допустить мысли, что будет с моей любовью к ним, если гнев восторжествует.

...Первым выходит, раскрыв руки, Майтимо. Майтимо, что всегда зовет меня по материнскому имени. Странное объятие по разные стороны правды.  

- Что же вы стоите за вратами, родичи, словно изгнанники? – говорю.

- Ты хочешь чтоб мы вошли в Гавань? – спрашивает кто-то.

- Нет! – перебивают его. - Наш государь Феанаро велел нам ждать его здесь.

- Инголдо! – шепчет Майтимо, - ты знаешь, что Валар благословили наш поход? – я чувствую, как светятся его глаза от этой вести.

- Слава Всеблагому Отцу! – выходит из меня не то выдох, не то вскрик. Сжимаю его предплечья. Смеющееся лицо Майтимо отстраняется:

- Если Ольвэ сможет дать нам корабли, если он и отец договорятся... Ты пойдешь со мной в Сирые земли?..

- ...Да! – Мне кажется, по мне разливается музыка. Гнев никогда не будет сильнее благословения. На ком благодать – с тем и мудрость, и мир. Удивительно, что только я и Майтимо понимали это. Насколько мне стало известно позже, прочим родичам Феанаро до сего благословения не было ни дела, ни интереса.

Мое будущее решилось в один миг – и явилось мне все целиком, словно имя. Ничто теперь не было удивительным или тревожным. Ольвэ дал нолдор корабли, и они начали погрузку.

- Ты уходишь с ними за море? – сказала мать, касаясь моей руки. Глаза ее выискивали что-то на дне моих зрачков, и я почувствовал укол стыда. Потому что часть родичей разделит мое решение, и мой уход не будет одиноким – Артаресто последует за мной. Что мне сказать ей – той, что стала дверьми для всех моих братьев, которых ныне моя дорога уводит прочь от нее?

- Да, мама. Прости.

- Эру Всеотец, тебя же надо собрать в дорогу! – это отец. Быстрые, точные движения, руки чуть дрожат. Никогда он не делал для меня больше, чем в этот час – скоро и молча вязал мой походный мешок, набивал его снедью, словно обеспечивал меня на всю грядущую вечность.

- Отец, не надо, я же ухожу не навсегда!

- Молчи и принимай.

- Отец, если хочешь мне помочь – дай мне перевязь для меча, мне не на чем его нести!

Он озирается быстрым, ищущим взором – кругом сумятица, темень и погрузка – и наконец снимает свой собственный пояс, белый тканый пояс, на котором невозможно носить оружие. Мы оба понимаем это, но именно этот бесполезный дар отца в сотни раз ценнее мне, чем снедь и самоцветы. Я привязываю его пояс на свое знамя, как ленту: мой отец, государь нолдор Валинора и наследник Финвэ на этих берегах, будет представлять на иных берегах наш Дом.

Корабли почти отходят – но мне надо сделать еще одну вещь. Я нахожу Ольвэ и прошу его передать со мной, его родичем, дары к его брату Эльвэ. Потому что у меня есть основание подозревать квэнди Сирых Земель в недоверии.

...Когда я выбежал на берег – корабли уже ушли.

Я не знаю, что заставляет нас нарушать клятвы или соблюдать их. Я не знаю источника верности. Перед погрузкой на корабли я сказал Феанаро:

- Дядя. Государь нолдор. Я отправляюсь с твоими детьми, что идут за клятвой, оттого, что люблю их. Тебе необходима моя клятва верности тебе – или тебе будет достаточно моего честного слова?   

- Достаточно слова, - кивнул Феанаро. Я был благодарен ему за это великолепное равнодушие к статусам. Теперь, оставленный на берегу, я посмотрел на это иначе.

Шальная мысль обойти море посуху, по северной его окраине, начала прочно обосновываться в моей голове. Я шел вдоль кромки прибоя, вдаль от гаваней, и смирялся с неизбежным. И вдруг позади раздался крик:

- Инголдо!! Скорее! Где же ты пропадал?

...Это был голос Майтимо: его корабль с пол-пути вернулся. Майтимо – единственный из всех тех, кто был дорог мне, предпочел долг дружбы долгу верности отцу.

Обнимаемся на палубе, темнота скрывает следы слез.

- Как же ты осмелился вернуться, Майтимо??

- Ты удивляешь меня, Инголдо! Ведь мы договорились быть вместе.

- Клянусь, Майтимо, что верну тебе этот долг! Если с тобой случится беда – я приду к тебе на помощь, если ты попадешь в плен – я вытащу тебя, я разделю любой твой удел, если ты этого пожелаешь!  

- О, Инголдо!..

...Говорят, Феанаро причалил к берегу и приказал не ждать отставших и не посылать кораблей за прочими. «Жгите корабли, и вперед на Врага! Главное, все мои сыновья здесь!»

- А все ли они здесь? – засомневался кто-то.

- Разумеется! Один, второй, третий, пятый... А где Майтимо?

...Таким образом, когда мы причалили к Сирым Землям, вся армия Феанаро ждала нас у кораблей. Корабли остались целы.

Сирые Земли встретили нас неприветливо. Сумерки, непохожие на наши, шорохи, предвестники врага, дремучие дебри Белерианда.

- Король Белерианда Эльвэ Синголло! Выйди к границе завесы!

Элу Тингол, король этих земель и наш родич, не расположен принимать гостей. Он говорит с нами из-за завесы, едва разжимая зубы. Он подозревает нас во всех напастях. Он никому не верит – и никого не узнает. Алая фигура Феанаро на две головы выше туманного Элу Тингола – и я в очередной раз понимаю, что я – один из нолдор, а не один из тэлери, благодарю тебя, Эру, что дал мне этот выбор. Я понимаю, что значит – гордость за свой народ. 
  
Наконец завеса отворяется, и наша армия входит в Дориат. Вношу свое знамя и дары Ольвэ.

- Владыка Эльвэ, твой брат корабел Ольвэ посылает тебе землю Альквалондэ и эти морские дары как знак своей памяти и расположения. Он просит тебя, если ты изъявишь такое желание, посетить его Гавани в благословенной земле.

...Элу долго смотрит на меня, словно что-то припоминая. Его руки механически перебирают дары, а мысли далеко.

- Благодарю тебя, - наконец говорит он. – Кто ты?

- Я твой родич, Эльвэ. Корабел Ольвэ – отец моей матери.

- Как твое имя?  

- Инголдо.

...Короли беседуют друг с другом у очага – а мы с детьми Феанаро разглядываем местных дев. Девы Дориата – единственная ценность Дориата. Все остальное диковато, небогато и простовато, не на чем остановить взгляд. Хохот наш громок и тревожен – неизвестно, о чем договорится Феанаро и когда нам выступать на врага. Девы Дориата танцуют под флейты медленные, колдовские танцы. Серебристый свет с небес играет на их браслетах. Ни один наш танец не ложится на местный ритм. Бьем мечами по щитам, избываем тревогу воинственным танцем с клинками – тем самым, которому ужасалась Вана много, много лет тому назад. 

Я лечу над травой с белым лезвием в ладони – и вижу только одно: вдалеке, в высокой траве, медленно движется высокая дева в синем, ее черные волосы длинны и свиты кольцами, словно морские змеи, они струятся вдоль спины, отливают синей сталью. Я не вижу ее лица – но знаю, каково оно. Оно прекраснее всего, что я видел прежде. Дева поднимает руки – белый подбой рукавов сверкает в звездном свете. Она танцует, и цветы склоняются вокруг нее. Бросая меч, выхожу из круга танца. Мне трудно дышать.

- Что, тоже смотришь на нее? - толкает меня в бок Куруфинвэ.

- Я знал, что на этих берегах меня ждет нечто необыкновенное, - говорю. - Знаешь, кто она?

- Не представляю.

...И в это время на нас обрушивается дикий крик. Орки и слуги врага прорвали завесу Дориата. Вся поляна превращается в бойню.

Неизвестно, чем кончилось бы это сражение для Эльвэ, не веди он с нами столь длительных переговоров, благодаря чему вся армия нолдор застряла в Дориате. Мы кинулись на врага, как чайки на плотву. Когда я поднял свой брошенный меч – брат мой Артаресто был уже ранен, он лежал на земле, как и Феанаро. Я встал над братом, готовясь защищать его жизнь до последнего – но ни одна тварь ко мне не приблизилась. Я чувствовал себя очень странно – один посреди рубки, неприкасаемый, словно заколдованный чарами невидимости. Последние мертвые и раненые пали на траву – и бой иссяк. 

Настало время исцеления. Феанаро был ранен столь тяжело, что ни о каком походе на Врага не могло быть и речи. Дети его отделались легкими ранами. Прекрасная дева, что приковала мое внимание, оказалась первой лекаркой Дориата – и именно к ней, склоненной над своими сородичами, мне пришлось обратиться.

- Мой брат ранен, помоги мне спасти его.

- Как твое имя?

- Инголдо.

- Ты – лорд своего народа, - сказала дева, – и тебе дано лечить раны наложением рук.

- А как имя той, что излечивает так же?

- Лютиен, я дочь Тингола.  

- Какое несчатье, мы с тобой слишком близкие родственники... 
      
...В голове моей был туман, пока я перевязывал Артаресто и волей лорда квэнди гнал его болезнь. Глупец, я взял с собой оружие – и не взял ничего, чем можно было бы перевязать раны. Единственным нашим спасением был белый пояс моего отца. Теперь он никогда не станет поясом – в крови брата, он предназначен не для ношения меча, а для врачевания.

Прошло время. Феанаро встал на ноги и принялся планировать поход на Ангбанд, крепость Врага. Его дети горели жаждой мщения за свои царапины и старые обиды. Один из перворожденных квэнди при дворе Элу Тингола – Маблунг – накоротке сошелся со мной, и окончательно примирил меня с Сирыми Землями. Я спрашивал его о Предначальных днях и роли Мелькора. Его рассказ был самым внятным из всех, что я слышал прежде. У Маблунга было беспощадное чувство юмора.

- А что привело тебя, Инголдо, в эти земли? – спросил Маблунг. – Ты вроде как не горишь жаждой немедленно кинуться в пасть Врага.

- Не горю, - признался я. – Враг лично мне не сделал ничего дурного. Я знал его в Валиноре.

- И каков?

- Разговорчив.

- А. Это не отнять. Так что тебе на этих берегах?..

- Хочу построить здесь дом. Для себя и своего народа.

- Я знаю пару мест, пригодных для небольшого королевства. Элу Тингол велел показать их тому, кто пожелает жить в Белерианде. Это недалеко, на Нароге.

Маблунг показал мне пару мест на Нароге. Не знаю, отчего сам владыка Тингол не поставил свое королевство здесь. Мне казалось – судьба одарила меня сверх меры. Над прозрачной рекой простирался лиственный лес, в котором заблудится враг и случайный путник, и в этом лесу находилось каменное укрытие, тайное убежище с высокой аркой входа, смотрящего прямо на воды Нарога. Но не соображения удобства или скрытности были основными в моем решении остаться здесь навсегда. Арка ворот и деревья по обеим ее сторонам были увиты плющом. Тем самым плющом, что рос у моего тирионского дома.

Пока я занимался будущим – дети Феанаро избывали прошлое. У входа в Дориат я услышал боевой рог – армия Феанаро выступала на врага.

- Кузен, ты идешь с нами? – крикнул Майтимо. Я знал, что если пойду с Майтимо, то ничем не смогу ему помочь. Разве что прикрыть в бою – и умереть вместе с ним. Но как оставаться в стороне, если не ведаешь страха? Я, не дававший клятвы Камней, не дававший слова мщения – как я смогу остаться, и не выглядеть трусом?

- Кузен, ты наконец решился? – это кричит насмешливый Куруфин. Ему нет дела до моих планов. Побелевшей рукой достаю из-за пояса меч.

- Я решился, кузен. Но словом своим оставляю в Дориате брата моего Артаресто и всех, кто шел за мной.

- Нет, - говорит Артаресто. – Я тоже буду драться.

- А кто наследует нам? Кто останется здесь из дома нашего отца?...

Нет ответа. Есть некая надежда, что остатки нашего дома послушают голос собственного разума или просто отстанут на марше. Я знаю, что ухожу один и буду отвечать только за себя. Я знаю, что веду себя не как лорд своего народа, и иду на верную погибель из чувства товарищества. И я знаю, что если народ мой последует за мной – мне не будет прощения.

Мне жаль Артаресто, что идет моим путем, а не своим собственным. Но я не хочу жестокости. Если он хочет драться – пусть идет и дерется.

...Долгий демарш вглубь северных земель – неприветливых, диких, необыкновенных. Армия растянулась бесконечной змеей – впереди Феанаро, одержимый жаждой справедливости, позади те, кого истощили сомнения или слабость. Я безнадежно отстал, потому что все еще не могу найти смысла в этом походе. Я здесь только из-за Майтимо, если Майтимо погибнет, мне останется лишь развернуться и уйти восвояси. В будущий дом на Нароге, куда я однажды приведу прекрасную Лютиен. Приведу, чтобы испить с ней рог на пороге моего дома, и рассказать ей все, что знаю. Чтобы слушать то, что знает она.

...Скалы смыкаются почти над моей головой – я иду по ущелью в совершенном одиночестве, и вспоминаю свои беседы с Мелькором. Меня ведут крики квэнди, что доносятся слева из-за скал – там стоит крепость Врага, неприступный Ангбанд, который Враг построил еще до пленения в Валиноре. Как мог он жить с двумя противоположными правдами? Что сделал ему мой народ, что он так обошелся с нами? Или мой народ не при чем – и дело в ином? В мести? В его, вражьем, представлении о справедливости? В чем? В чем?..

...Подхожу слишком позно. Перед воротами Ангбанда дымится прах Феанаро – его сжег балрог, не допустив через порог. Ангбанд чудовищен – высокие стены, надвратные навесы с чередой бойниц, огромные створки, открываемые воротом, и скалы, скалы. Перед крепостью естественный ров – каменное ущелье, на одном краю которого стоит наше войско и не знает, что теперь предпринять, а на другом прямо из камней вырастают вражьи укрепления, усеянные орками.

 - Идите откуда пришли! – кричат и беснуются орки. – Идите, выродки!

Наше войско молчит – и неожиданно для меня самого это меня задевает. Так задевает, что молчать я не могу.

- Квэнди! – кричу, вылетая из-за камней. - Воины! Что же вы молчите? Эти твари смеются вам в лицо – а вы не смеете послать их подальше?!

...Браная перекличка. Сердце мое стучит в гортани – я поношу врага такими словами, каковых не ведала прежде моя ламатьявэ. Меня веселит грядущая битва, меня веселят наши ряды, охрипшие от перебранки, я не свожу глаз с Майтимо. Он выходит перед войском и говорит:

- Братья и воины! Квэнди! Мы пришли сюда, чтобы исполнить свою клятву. Наш государь мертв, и отныне я, Майтимо Руссандол, буду вести вас с бой. Во имя света Валинора!

- Айя, Матимо!! – прозвенело над головами.

Под этот крик ворота крепости распахнулись – и выплюнули балрога. Он перенесся через ров, щелкнул огненной плетью, и возгласил:

- Что это за отребье нарушает покой моего хозяина?

- Мы пришли, чтобы взять у твоего хозяина то, что принадлежит нам по праву! – говорит Майтимо. Я выхожу в первый ряд наших мечников и не верю своим глазам.

- Мой хозяин не желает с вами разговаривать.  

-  Зато мы желаем! Пусть выйдет за ворота и примет бой!  

- Что? – смеется балрог, и от его смеха мороз по коже. – Да как ты смеешь?.. Бросай щит!

Это вызов. Майтимо бросает щит – и они кидаются друг на друга – мой друг и правая рука Врага. Я все еще не верю своим глазам. На третьем выпаде Майтимо падает, и балрог, подскочив, пронзает его насквозь. Его ликующий вопль лишает меня последней надежды: Майтимо мертв, все кончено. Какая глупая, безвременная смерть. Балрог сплевывает и удаляется в каменный ров. Не владея собой, вынимаю из-за ворота пояс моего отца и привязываю его на рукоять меча. Поднимаю меч за острие, как парламентер, гардой вверх, и иду за балрогом в ров.

- Эй, Инголдо, Инголдо!.. – одинокий выкрик тонет в тягучем безмолвии. Мне все равно, что подумают мои соратники и братья. Я знаю, что это – не моя война, но за этими стенами находится тот, кто мне нужен.

Чем дальше в ров я захожу, тем тоньше связь с теми, кто остался позади. Я, наконец, остался сам по себе, один перед небом, землей и Врагом, без братьев, без свидетелей, без родовых обетов. Поднимаюсь по крутому откосу – и только тут балрог замечает, что он не один.

- Что тебе надо, щенок? – резко поворачивается он, разматывая плеть.

-  Дух огня! – поднимаю я руки, крестовиной меча вперед. – Я пришел сюда не как воин. Мне надо говорить с твоим хозяином – я знал его в Валиноре...

...Со стен летят проклятья и глумливых смех.

- Молчать!! – разносится над стеной громоподобный голос, и я узнаю его – это голос Мелькора. Неожиданная мысль молнией пронзает мозг:

- Передай своему хозяину этот меч. Если он вспомнит его – он прикажет открыть ворота.

Балрог, наконец, перестает скалится. Берет мой меч и исчезает за воротами. Жду на виду у всего нашего войска, под внимательными взглядами противника. Каждая щель Ангбандских стен скрывает пару глаз. Наконец, слышен раскат:

 Открыть ворота!

Подхожу к ним – навстречу балрог, протягивает руку. Эта издевательская любезность стоила мне ожога. Наплевать, если я отсюда выйду – моя жизнь станет совсем иной.

...Вопреки легендам, никто не вяжет мне рук – слуги врага образцово воспитаны.

- Прошу тебя, - говорит один из них. – Чувствуй себя как дома. Господин сейчас выйдет.

Я стою посреди черного зала, который совершенно пуст. Если не считать охраны в дверях. Высокий черный трон, тягучая музыка, темные стены. Обхожу вокруг трона, щелкаю по его обивке – хорошая работа. Опершись о колонну напротив трона, жду.

Наконец появляется Он. Не один – в сопровождении своего наперсника Гортхауэра. Этого я не разглядел – все мое внимание поглотил Мелькор. Как всегда. В какой-то миг мне показалось – все слова в моей гортани умерли. Но надо быть сильнее чужой воли. У Мелькора невиданная сила. Но на мне благодать.

- Ну, здравствуй, Инголдо, - говорит Мелькор, усмехаясь. На своей территории он вовсе не выглядит согбенным и задумчивым. Он – властелин этого места. Тем проще.

- Привет и тебе, Мелькор, в твоем доме.

- Зачем ты пожаловал, Инголдо?

- В прежние времена, - говорю, - ты был нашим гостем в Валиноре, я пил с тобой и говорил с тобой в моей земле. И теперь я решил, что имею право на ответный визит гостеприимства.

- Ах вот как? – глаза Мелькора искрят. – Хорошо, будь моим гостем. Что желаешь?

- Я желаю говорить с тобой как гость, попросту. Зачем, Мелькор, тебе эта война?

- Это презабавно, - отвечает Мелькор, и рот его кривится. – Вы все помешены на свете и тьме, а для меня это лишь игра. Я из центра поля дергаю вас за ниточки – и армии изничтожают друг друга. Мне нравится эта забава, сотни пешек, направляемых единой волей.

- Тебе скучно?

- Немного.

- Я понял. Война и смерть тебя развлекают. Затем ты и покусился на свет Валинора.

- Да, это было недурно спланировано.

- Ты был Творцом, Мелькор. Тебя не смущает акт банального воровства? Зачем тебе наши камни?

- Я вправе не отвечать на этот вопрос. Камни мне нужны. Объяснения тебя не касаются.

- Ты не полон без наших камней? Какой ущерб в тебе они восполняют?..

- А в вас?.. Вам же самим дались эти камни поболе моего! Каждый их тех, что стоит за рвом, желает эти камни. Ты ведь тоже пришел за ними, Инголдо?

- Избави Эру, – восклицаю с чистой совестью. – Что мне камни! Я пришел за тобой.

Тень удивления на его лице служит моей наградой. Минута молчания.

- Вот я. – После паузы говорит Мелькор. – И что дальше?

- Дальше мой последний вопрос. Ты счастлив, Мелькор?

- Что есть счастье? – тянет он, и я, наконец, полностью трезвею. Этому разговору может не быть конца, если он станет возвращать мне мои вопросы, как бывало в Валиноре, и тянуть время. Ему нечего мне сообщить – это стало очевидным. На все свои вопросы я нашел ответы сам. С некоторым разочарованием я отметил, что Мелькор мне скучен.

- Счастье, Мелькор, это как любовь, - ответил я, усмехаясь. – Помнишь, ты говорил мне о ней? Я не изведал ее полной мерой, но отлично знаю, что если она есть – то она не нуждается в объяснениях. Так и счастье – если оно есть, то это очевидно, и ты говоришь: «Да, я счастлив!» Вот я счастлив, Мелькор, мне просто это сказать. А если счастья нет – то прибегают к объяснениям мудрецов и сопрягают смыслы этого слова, и устанавливают его границы. Прощай, Мелькор несчастливый, ты мне неинтересен. И это мне тоже просто тебе сказать. Как и то, что ни одному из тех, кто стоит на той стороне рва, ты не интересен также. Они пришли уничтожить тебя, потому что разочаровались в твоей науке. Можешь теперь убить меня или отпустить – мне все равно

- Иди, - тяжело роняет Мелькор. Я смертельно оскорбил его – я это вижу, но я уверен, что выйду из ворот. Только неизвестно, что мне делать дальше.

- Вернут ли мне мой меч? – спрашиваю.

- Да, за воротами.

Выхожу из врат Ангбанда абсолютным победителем – единственный из квэнди, кто удостоился сомнительной чести посетить крепость Врага живым. Мне нечего делать с моей абсолютной победой. Я не могу поднять на Мелькора клинок, потому что это бессмысленно – нам не дано убить Валу, стихию, к тому же кто знает – может быть жизнь для него хуже смерти. Но я не могу оставить наши войска – потому что я один из нолдор. 

Переступаю порог крепости, щурясь на свет – и в этот миг в спину мне впивается мой клинок. Мне вернули его за воротами, как обещали. Смеюсь от странного чувства свободы – Мелькор не только проиграл, но и признал свое поражение. Убив меня, он объявил, что ответить ему на мои слова нечего, а оставить меня в живых – оскорбительно. Спасибо, Враг и собеседник, за превосходный расчет партии. 

  Небеса опрокинулись на меня молочной белизной, которую рассекло пламя – это балрог. Я ничего не вижу, падая наземь – и уклон оврага увлекает меня в глубину, на виду у двух армий я бесконечно падаю в пропасть, пока меня не настигает огненный хлыст. Крик наших квэнди сливается с голосом убийцы:

- Его меч не горит.

Мое сознание путешествует своими дорогами, приглядываясь к тому мосту, что соединяет землю живых и чертоги Намо. В этот миг чьи-то руки поднимают мое тело – и я, вышедший из собственной плоти, вижу Маблунга. Он под прикрытием щита, презрев вражеские стрелы и близость орочьих орд, пробрался в ров, чтобы вынести оттуда мое тело. Не знаю, чем я заслужил его подвиг. Это был единственный разумный подвиг, который я видел под стенами Ангбанда. Все прочее – самоубийство.

Я знаю, что мой меч был отнесен Маблунгом родичу моему Эльвэ. На моей груди были листья Телпериона и Лаурелина – сгоревшая одежда обнажила их. Они – дар благих земель тем, кто остался в живых – Маблунгу и Лютиен, моя феа шептала это, пока не добилась исполнения. Мои родные и двоюродные братья, погибшие под Ангбандом, ныне в Валиноре. Он изменился без нас. Мои же глаза прикованы к Сирым Землям. К плющу Нарготронда, к судьбе Маблунга, к прекрасной Лютиен, которая так и не выпила рог на пороге моего дома. Я знаю, что когда-нибудь это свершится. Я надеюсь, что те, кого я люблю, встретятся мне после воскресения.