ПЕСЧАНАЯ СКРИЖАЛЬ

 

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

ИИСУС - Философ с несомненными способностями оратора. Крайне рассеян. Погружён в раздумья настолько, что словно бы не присутствует в действительности. Часто не знает, что делается вокруг него. Непредсказуем, так как наивен до неприличия. Питает странную любовь к полыни. Двадцать семь лет, рост чуть выше среднего, изящен, производит впечатление семнадцатилетнего юноши. Узкие плечи, светло-русые волосы, за длиной которых давно никто не следил. На лице преобладает открытая простодушная улыбка. Белые зубы, зеленоватые глаза. Невозможно сказать, умён ли он: солидности и степенности как явных признаков человека, умудренного знанием, в нём нет; те же вещи, которые он иногда произносит, похожи на откровения и действуют подобно электрическому току.

ПЁТР - могуч, патологически угрюм. Созерцатель на уровне отражения. Некогда был рыбаком с женой и кучей детей в приморской деревушке, где пользовался у односельчан уважением за житейскую мудрость.

ИОАНН - красивый юноша семнадцати лет. Женственен и жеманен, но не без доли рационализма. Занят собственными делами, возможно любовного толка. Не склонен к откровенности.

ФОМА - двадцать два года. Основная черта - любопытство. Легковерен. Стремится вместить как можно больше - благо, возраст еще позволяет; рядом с Иисусом смотрится как технический интеллигент рядом с гуманитарием.

МАТФЕЙ - двадцать пять лет. Типичный ИТР невысокого полёта, довольно нескладен, напрашиваются очки. Считает себя эпическим поэтом. Записывает за Иисусом всё подряд, вперемешку с собственными стихами. Иисус для него - источник тем. Пишет исключительно для потомков.

АНДРЕЙ - любит выпить. Не глуп. Единственный обладатель чувства благодарности.

ФИЛИПП - грубиян. Излишне прямолинеен. Всё это от недостатка образования.

СИМОН ЗЕЛОТ - анархист, набитый политическими идеями. Конъюнктурен. Фанатик свержения римской власти. Возмущён аполитичностью Иисуса, которую считает инфантильностью.

ВАРФОЛОМЕЙ - соня. Мировоззрение его не выяснено.

ИАКОВ - красивый положительный мужчина тридцати лет. Почему он под каблуком у своего братца Иоанна? Непонятно.

ИУДА - двадцать семь лет, брюнет, лохматая кудрявая шевелюра, синие глаза с прищуром. Если Иисус - безотчётно-духовная сторона, то Иуда - тактическая. Цепкая хватка практика и экономиста ставят его на роль содержателя и кормильца всей апостольской компании. Авантюризм его часто неуправляем, но, если бы не это, все давно бы положили зубы на полку. К Иисусу относится как к ребёнку, которого надо опекать, иначе пропадёт.

КАЙАФА - типичный еврей: трусоват, скуп, умён. Синдром Монтанелли.

ИРОД - король без королевства. Развлекается как может - и хотел бы, как не может. Человек хороший, но бесполезный. Открещивается от своих прямых обязанностей царя, которые безоговорочно спихивает Пилату.

ПИЛАТ - загадочный мужчина. Нервен. Несёт отпечаток непосильного груза от обилия документации и постоянного выяснения отношений с Римом. Чужак. Яркий и полноценный римский характер: бескомпромиссный и сильный - и потому постоянно входящий с окружающими в противофазу. С Иисусом полное несовпадение национальностей и общественного положения.

МАРИЯ - умотанная работой домохозяйка с чертами сентиментальности. Сына любит слепо и потому так до конца и не понимает, что он такое.

ИОСИФ - ворчливый, но заботливый отец семейства.

АРХАНГЕЛ ГАВРИИЛ - в действии участия не принимает.

Римляне, иудеи, солдаты, зелоты, фарисеи - в общем, обычная публика, составляющая народ.

Действие происходит в то самое время и в том самом месте. 

 

СЦЕНА 1

Дом Марии. Земляной пол, бедная утварь, стены пропускают солнечный свет. Слышен грохот, переходящий в дробный стук, заканчивающийся звуком тяжкого падения. Пауза. Распахивается дверь, в которую с мычанием, словно маясь зубной болью, врывается Иосиф и бросается на стул.

Иосиф (кричит): Мария, ты родила мне идиота! (Пауза.) Я так больше не могу, он всё гадит!

Мария (отрываясь от плиты, нежно, но машинально): Почему?

Иосиф: Потому что гадит! Потому, что руки не тем концом!.. Мало того, что он неизвестно чей сын - ещё и... гадит!

Мария (вытирая руки, подходит к Иосифу): Успокойся, милый...

Иосиф: Милый!.. Скажи лучше, кто папаша! Такой же га...

Мария (строго): Вот именно. Архангел Гавриил.

Иосиф: Ха!.. (Осекается, мрачнеет.) Ты знаешь - он, похоже, собрался уходить.

Мария: Как уходить?

Иосиф (внезапно раздражаясь): А что ему - вечно мне под руку лезть да дерево портить? Он же гвоздя забить не может - всё себе в руку норовит!

Мария (по-матерински): Ну, мальчику тяжело... Вон он какой худенький...

Иосиф: Хилый он! Это потому, что не работает, как все нормальные люди. Засядет с книжкой, нос уткнёт - и нет его! И ведь круглыми сутками! Дармоед!

Дверь распахивается, вихляя створкой; солнце пронизывает стоящую на пороге фигуру Иисуса.

Мария (оглядываясь на стук): А!..

Иосиф (хмуро): Явился!

Иисус (улыбаясь): Здравствуй, мама! (Шагает в комнату, по-свойски подходит к столу, берёт кувшин.)

Иосиф: Кто не работает, тот не ест!

Иисус (давясь водой): Верно. (Ставит кувшин обратно.)

Мария (ворчит на Иосифа): Ну ладно тебе!

Иисус (задумываясь): Я, собственно, проститься пришёл... Я думаю пойти на восток, пока яблони не отцвели. Так что... (С улыбкой разводит руками)

Иосиф (вдруг ощутив себя отцом): Ну вот ещё!.. Ну поругались, и будет... Чего дуться? Ладно, в семье не без урода... Мать, давай сюда лепёшки!

Иисус (безоблачно): Да я правда не хочу. Меня ждут.

Мария(наивно): К вечеру вернёшься?

Иисус (замявшись): Мама, я совсем ухожу...

Мария роняет котелок.

Иосиф (ёрзая меж двух огней, взрывается): Да пусть катится! (Иисусу): Давай-давай, иди, г-голубчик!

Дверь закрывается.

Мария, обмякнув, рыдает за столом. Иосиф осторожно и неловко трясёт её за плечо.

Иосиф: Ну чего ж тут? Ну что ты, мать? Ну - ушёл. Не умер же? А у нас с тобой ещё куча малышей...

Мария: Иосиф, ты ничего не понял! Это был ангельский ребёнок!

Некоторое время в доме царят скорбь и тишина. Слышен стук двери - створка открывается, и на пороге снова возникает фигура. Но другая - повыше и покрепче. Мария с надеждой поворачивает голову и опять роняет её на руки.

Вошедший: Тетушка Мириам, я это, пришёл вашему сыну одну штуку отдать. Он просил... (Роется в карманах штанов).

Иосиф: Ты, Иуда, как всегда, в самый неподходящий момент. Не видишь - у нас горе?

Иуда (живо): Какое-такое горе?

Иосиф: У нас сын пропал. То есть пока ещё не пропал, но пропадает.

Иуда: Это младший-то, Иаков? Неужто заболел?

Иосиф: Вот именно. Ополоумел. Только не младший, а старший!

Иуда: Иисус?! Ополоумел? Так и что же вы сидите?

Иосиф (зло): А что прикажешь? Бегать за ним по всей Галилее?

Иуда: Он что - того?.. (Свистит)

Мария: Ах, Иосиф, оставь, ну что ты наговариваешь на мальчика? Иуда, дружок, наш сын стал совсем взрослым (утирает глаза), и теперь он ушёл из дома.

Иосиф: Ну ты скажешь, мать! Вот я в его годы...

Иуда: Погодите, погодите... Как так ушёл? А рыбалка? Мы же договаривались... (Опускается на скамью)

Иосиф (ехидно): Так и что же ты сидишь? Беги, догоняй, там и договоритесь.

Иуда: Ага. Так, значит. (Встаёт)

Мария (в её глазах засветилась надежда): Иуда, дружок, если ты пойдёшь за Иисусом, если увидишь его - скажи, чтобы он себя берёг, а то, может, мы с отцом чего не так сделали - он и обиделся... Скажи, что мы его ждём, и... (Машет рукой, утыкаясь в плечо Иосифа)

Иосиф: И что я ему всыплю! Вон что с матерью делается!

Иуда: Ага. (Обдумывает что-то про себя) Понял. Я прослежу. Да вы не горюйте, тетушка Мириам. Я его сейчас догоню - он со мной не пропадет. (Быстро выскакивает из дома, хлопая створ-кой)

Иосиф: Вот ведь, не парень, а радость одна. Жаль, Сара померла - не видит. И то сказать - тоже безотцовщина. И что он в нашем-то нашёл?

Порыв внезапного ветра отчаянно хлопает дверной створкой.

 

СЦЕНА 2

Пыльная дорога в песчаной местности. Скупая растительность не даёт тени - земля и небо кажутся одинаково желтыми и одинаково пыльными. Слышны голоса.

1-й голос (тусклый баритон): В Бога я не верю. Тора - Торой, а Бога сейчас нет. Может, при Моисее он и был...

2-й голос (более звонкий): Скажи-ка, Андрей, зачем тебе это?

Андрей: А так. Чтобы ясно было, как дальше. Тебе вон, наверное, всё равно...

2-й голос (смешливо): Мне не все равно, потому-то я и вижу, что Бог никуда не делся.

Из-за холма показываются Иисус и высокий светлобородый мужчина со свёрнутой сетью на плече.

Андрей (недоверчиво): Ну и где же он прячется?

Иисус (останавливается, упираясь указательным пальцем в грудную клетку Андрея): Здесь.

Андрей (заглядывая себе под ворот): А Тора говорит...

Иисус: Неужели ты думаешь, что Бог так немощен, что сидит недвижно за облачной сферой, как в тюрьме? Что ему не под силу войти в твоё сердце, если он его создал и знает, как свою ладонь?

Андрей (запахивает хитон на груди, поправляя сеть): А почему я его не чувствую?

Иисус: Ты привык. Сколько уж лет живёте по соседству...

Андрей (делая шаг вперёд): Может быть... Вот сейчас ты сказал это - мне как-то так полегчало, будто мать покойную снова увидел... Я ведь всё один...

Иисус: Посмотри наверх - разве может быть одиночество под такими небесами?

Издали раздается голос Иуды: "Эй! Рыбаки! Подождите третьего!»

Иисус (усмехаясь): Вот и ответ.

Андрей (вопросительно): Это твой друг? Он тоже рыбак?

Иисус: Судя по тому, как он нас выловил - да! 

 

СЦЕНА 3

Берег Иордана. Это мелкая и узкая речушка, похожая на все деревенские реки. На берегу толпится народ. Хохот, смешки, редкие выкрики. Из толпы выходят две молодые женщины с корзинами белья; одна, обращаясь к другой, демонстративно подкручивает у виска, показывая в сторону реки. В центре Иордана по колено в воде (ибо глубже здесь вряд ли можно зайти) мечется посиневший от холода и покрасневший от гнева Иоанн Креститель, размахивая руками и обращаясь к прибрежной публике. Всё его одеяние составляет теплая баранья шкура, обернутая вокруг бедер.

Иоанн К.: Камня на камне не останется! Ну идите же сюда! Чтоб вас! (Наклонившись, бьет рукой по воде. Народ отскакивает от ледяных брызг, визг.) Всё будет разрушено! И только тот, кто оставит грехи свои, спасётся! Смойте их, очиститесь от скверны! Свиньи! Мало того, что римлян развели, все по уши в грязи, не поймёшь, где приятель, где предатель - ещё и не хотите этого признать! А ведь грядёт революция! Если вы сейчас же не очиститесь - вы потенциально встанете на одну доску с Римом. Тогда будет поздно разбираться. Как наши отличат своих, если те не будут отмечены?

Лёгкое замешательство, но в воде по-прежнему один Иоанн.
В толпу врезаются проходившие мимо Иуда, Андрей и Иисус.

Андрей (соседу): Что происходит?

Сосед (улыбаясь во весь рот): Да вот, психопат какой-то засел в реке, жену мою спугнул. Ни белье выполоскать, ни мимо пройти! Цепляется ко всем. Экая зараза!

Иуда (просовывая голову): А что ему надо?

Сосед (словоохотливо): Революцию кличет. Пугает. Лезьте, говорит, в воду сейчас, а то поздно будет. Рим, говорит, помешает. Что он, Рим, выпьет её, воду-то? Я вот подожду, пока потеплее будет - тогда и в водичку. А сейчас - ищи идиота!

Иуда (с середины речи махнув рукой на слова соседа, оглядывается и дёргает насторожившегося Иисуса за рукав): Всё ясно, ещё один кликуша. Пошли!

Иисус: Подожди.

Голос Иоанна К.: Как говорили Давид и Илия и пророки... Вы что, пророков не читали?

Андрей (возвращаясь к Иисусу и Иуде): Можно идти. Зря ждёте - никто в воду не пойдёт.

Иисус: Я пойду.

Пауза

Андрей, Иуда (вместе): - Сейчас?!
- С какой стати?

Иисус: Мне его жалко.

Иуда: Кого тебе жалко? Нет, он точно рехнулся!

Иисус: Вы смотрите: он битый час стоит в воде, и хоть бы кто-нибудь отреагировал! Он ведь так до утра промается. Надо же что-то делать!

Андрей: Тебе что, больше всех надо?

Иисус: Нет, просто мне всё равно - пойти или остаться. Так что я, пожалуй, пойду. (Делает движение в направлении воды).

Иуда (Андрею): Да задержи же этого помешанного! Он простудится! (Хватает Иисуса за хитон) К тому же это пахнет политикой. Ты слышишь, что он орёт?

Иисус: Какая разница? (Двигается к воде)

Андрей (вслед, отчаянно): А в воде холодно! А на этом зазывале - шкура! Ты посмотри на его комплекцию - и на свою!

Иисус (оглядывается, улыбаясь непередаваемым образом): Я в одежде пойду.

Иуда: Нет - это уж слишком! Я слагаю с себя всяческие полномочия! Его мать меня убьёт. Вот ведь!..

Во время этой тирады Иисус, раздвигая локтями толпу, подходит к воде и медленно заходит в реку.

Иоанн К. (уже хрипя, безнадежно): Господом богом вас заклинаю! Неужели нет никого из вас... (Осекается на полуслове)

Иисус подходит вплотную к нему.

Иоанн К. (ошалев): Ты кто?

Иисус: Тот, кого ты ждал.

Иоанн К.: Ты тоже хочешь войны?

Иисус: Нет, я хотел бы спасти мир.

Иоанн К. (растерявшись): Ты хочешь спасти мир? Но... Нет. Как же я могу окрестить тебя, если... (Мутным взглядом обводит берег)

Иисус (опускаясь на колени): Окрести меня - может быть, я тебя сменю.

Иоанн Креститель, став вдруг медлительным, набирает в ладони воду и обливает ею Иисуса. Процедура получается неправдоподобно торжественной - возможно, из-за притихшей толпы.

Иоанн К.: Я знал, что придёт тот, кто сменит меня. И ангелы вострубят, и возрадуются пророки, ибо человек этот окажется спасителем мира. Так и есть. Всё точно по святому писанию. (Поднимает мокрого Иисуса и обнимает его. Вдруг страшным шёпотом говорит ему на ухо) Послушай, ты не мессия?

Иисус (растерянно): Не знаю...

Иоанн К.: Ну ладно, будущее покажет. Всё. Завтра крестишь вместо меня. Моя миссия окончена. (В толпу): Смотрите на этого человека! Он - посланник божий!

Задумавшийся Иисус выходит из воды  Иуде и Андрею.

Голос Иоанна К.: Теперь он будет крестить вас! И не водой - огнём и мечом! И Иерусалим разрушится до основания! И Рим падёт!

Народ расступается перед Иисусом. Кое-кто пытается лезть в воду.

Иуда (подхватывая Иисуса под руки): Ну-ка ноги в руки - и живо отсюда!

Андрей (смотря вдаль, на холм): Глянь-ка, ромулы!

Иуда (таща Иисуса): Доклюкались. Мало того, что вся Галилея будет показывать на тебя пальцем - ещё и загремишь по статье. Тоже мне, государственный деятель!

Под крики полезшего в воду народа и плеск воды апостолы скрываются за деревьями.

 

ИНТЕРМЕДИЯ

Вечереет. Красное солнце клонится к закату. На дороге, ведущей к городу, кровли которого виднеются в долине, появляются путники.

Иуда (останавливаясь): Кажется, всё. Ушли. Кстати, а куда это мы так целенаправленно движемся?

Андрей (тоже застывая): Не знаю - вы побежали, и я с вами.

Иисус (улыбаясь): И я не знаю. Но разве это важно?

Иуда: Важно. Потому что домой - это туда! (Показывает рукой в противоположную сторону)

Иисус: Спасибо, Иуда, но это-то мне как раз известно.

Иуда (опуская руку, пристально смотрит на Иисуса): Послушай... Я вот что... Я как бы не совсем понял: ты что, действительно ушёл из дома? Специально?

Иисус: Да, я ушёл из дома. Что здесь удивительного?

Иуда: Но, я надеюсь, не насовсем? Ты собираешься возвращаться?

Иисус: Все когда-нибудь возвращаются.

Иуда: И что, ты вот так вышел в чём был и пошёл? И даже матери не сказал, куда?

Иисус: Что мог - я сказал. Не спрашивай меня о большем, Иуда, я и сам не знаю... Видишь ли, я просто не мог сидеть в четырёх стенах, стругая рубанком по дереву и сколачивая из него ящик, чтобы отец потом его продал, а на эти деньги купил матери муки, из которой она напекла бы лепёшек и кормила меня для того, чтобы я стругал рубанком по дереву... Я слишком люблю этот мир, чтобы променять его на доски и гвозди.

Иуда (некоторое время молчит, потом поворачивается к Андрею): Ну а ты чего вдруг погрустнел?

Андрей: Да вот думаю, что завтра с утра рыбу удить, потом её продавать, покупать хлеб, есть его, чтобы ноги не подкашивались, а утром опять на реку...

Иуда (мрачно): Ход мысли ясен. Работа надоела. Домой уже никто не идёт. Гуляем. А есть на что?

Иисус: Будет день - будет пища.

Иуда: Ты обещаешь?

Иисус: Я обещаю. Ты пойми - дело не в том, что работа тяжела, а в однообразии. Ужас перед будущим - будь то голод, или одиночество, или болезнь - заставляет тебя сегодня лихорадочно защищаться от него, словно впереди уже не может быть ничего хорошего, одно дурное. Ты работаешь не на сегодня, а на это страшное завтра, которое будет как сегодня. Все дни - это один монотонный день. А где будущее? Видел ли ты его?

Иуда молчит.

Иисус: Скажи, Иуда, ты веришь в смерть?

Иуда: Я не знаю этого и не вижу никакого будущего, кроме того, что хлебнёшь ты, ох, хлебнёшь! И доски с гвоздями потом раем покажутся.

Иисус: У меня сегодня, видимо, день пророчеств... (Провожает глазами пролетевшую птицу) Скоро стемнеет, Иуда - если хочешь возвращаться - надо идти.

Иуда (подозрительно): А Андрей?

Андрей: Я сейчас никуда не пойду.

Иуда: Вы, значит, решили отправить Иуду одного?

Иисус: Хитрец.

Иуда: Ну, зато не дурак. А где ночуем?

Иисус показывает на город, и вся троица начинает спускаться с холма.

 

(КАНА ГАЛИЛЕЙСКАЯ)

Вечер. За оранжевый закатный горизонт медленно садится алый шар солнца. В долине между холмами залегли густые сизые тени. Сумрак окутывает изножье домов, подымаясь из переулков. Вдалеке слышится протяжное пение раввина.

Ворота постоялого двора открыты, там монотонное жужжание голосов, слышны выкрики: «Да чтоб я так жил!» и «Где ты дел моего бедного животного?!»

Большое деревянное помещение кабака с соломенной кровлей полно людей. Они сидят на скамьях, на колченогих табуретах, на тюфяках, а то и просто на полу. Один из них, солидный иудей с пейсами и седой окладистой бородой, возвышается над столом.

Иудей: Люди, да вы посмотрите - разве ж так делается? Это ж позор на весь Израиль! Бедный Израиль, ты слышишь, и камни твои, и стены твои, и загоны для скота твои ещё не возопили, не восплакали, как сын Иосии хочет обмануть старого Исаака? Или старый Исаак не единственную дочь свою отдает в дом Иосии?

Сын Иосии: Папаша, ну боже ж мой, ну причём тут ваша дочь? Мы с вами взрослые люди!..

Исаак (в сторону): Ты слышишь, Рахиль, - и этот обманщик таки должен стать твоим мужем!

Гости галдят.

В открытую дверь незаметно входят Иуда, Иисус и Андрей. Иуда со вздохом облегчения падает на тюфяк, вытирая лоб.

Андрей (снимая сеть, устраивается рядом): Да, что-то мы, кажется, не рассчитали... (Осматривается с кислым видом)

Иуда: Сейчас бы глотнуть чего - да на покой... Как дома.

Андрей: Дом-то далеко?

Иуда: Столько же, сколько прошли, и ещё полстолько, и ещё четверть.

Андрей: Н-да... И мне не близко... А как это место называется, куда мы пришли?

Иуда: Спроси кого-нибудь другого! А с чего все началось? (Дразнит): Ромулы, ромулы!.. (Оглядывается. Вдруг - беспокойно): Кстати, а где наш спаситель Израиля? (Встаёт): Эй, Андрей, ты не заметил? (Шарит по кабаку глазами): Ну ни минуты нельзя оставить без присмотра! (Направляется к группе спорящих поодаль иудеев)

Андрей (расталкивает спящего рядом с собой человека в плаще из рогожи): Братец, не подскажешь, что это за город?

Спящий (недовольно постанывая): Ах, оставьте вы человека в покое хоть когда-нибудь! Дался вам этот город!.. Гадкий город! (Поворачивается на другой бок, закрывая рогожей голову)

Андрей (приподнимаясь, дотягивается до пирующих за ближайшим столом): Добрые люди, не подскажете, что это за город?

Один из пирующих, пьяный в дым: Этот-то? (Икает) Это - лучший город Израиля! Выпьем за него! (Стукает кружкой о кружки приятелей, выливая половину на стол).

Андрей: Да нет, я хотел узнать, как он зовётся...

Второй пирующий: Кис-кис-кис! (Щиплет пальцами хлебные крошки)

Компания заливается хохотом.

Андрей, махнув рукой, направляется вглубь помещения. Присматриваясь к лицам, выбирает нескладного молодого человека, грызущего обломок карандаша.

Андрей (тщательно проговаривая слова): Добрый человек, не подскажете ли, как этот город называется?

Человек (поднимая на него отсутствующий взгляд): Как этот город называется? Он по долине простирается, и стены к небу поднимаются. Народ по улицам шатается, кричит, жуёт, бездельем мается и к синагоге собирается. Собаки в городе кусаются... (Записывает)

Сосед человека (ошалевшему Андрею): Не обращай внимания. Это Матфей, поэт. Вообще-то, он сборщик податей - верно, Матфей? - но занятие это прозаическое, я бы сказал, даже подлое...

Матфей (раздраженно поднимая голову): Ну хватит, Филипп!

Филипп: А что - Филипп? Это всем известно, собака Захарии - и та чувствует.

Матфей (аккуратно складывая листок бумаги): Конечно, если бы у моего папаши было два виноградника, я тоже жил бы припеваючи. (Сощурясь) И, между прочим, обучился бы грамоте, ты ведь у нас темноват в этом деле, верно, Филипп?

Филипп (резко): А что - Филипп?

Матфей (убирая лист за пазуху): Филипп, ты влип! (Смеётся) Даже имя у тебя...

Неожиданно Андрей понимает, что его уже некоторое время дергают за рукав. Оборачиваясь, он обнаруживает стоящего перед собой человека, вместе с головой закутанного в тёмный плащ.

Человек (делает заговорщицкий знак рукой и шепчет): Не нас ли ты ищешь?

Андрей: Кого - вас?

Человек: Тех, кто может тебе помочь.

Андрей: Ну слава Богу! Я и не знал, что здесь всё так сложно.

Человек (удовлетворённо подмигивая): Теперь-то понял? (Шепчет горячо) Ты ведь пришёл здалека, верно? И твой товарищ тоже? Вы ведь пришли не просто так, а?.. (Испытующе смотрит на Андрея)

Андрей: Ну да, можно сказать - не случайно.

Человек (доверительно): Ты можешь не бояться: я ведь всё понимаю. Тут все свои. Я-то сразу догадался, кто вы, как только твой приятель обмолвился о Спасителе Израиля.

Андрей (искренне удивляясь): Вы знаете Иисуса?!

Человек (замявшись): Ну... да. Наверное. А где он?

Андрей (озираясь): Он где-то здесь, я потерял его из виду, но за ним пошли.

Человек: Это хорошо. Он, верно, ваш идеолог?.. То есть учитель? Это он вас сюда привёл?

Андрей: Да, он.

Человек: Чудненько. Всё так и есть. Теперь откроем карты. (Приподнимает край плаща, показывая бандитское лицо) Я Симон Зелот, тоже в некотором роде учитель, и хотел бы познакомиться с твоим. Кстати, какова его программа?

Андрей: Что-что? Прог... что?

Зелот: Ну, что он проповедует?

Андрей: Э... (Морщит лоб.) Чтоб работать не как раньше, чтоб нравилось. Чтоб будущее было.

Зелот (перебивая): Вот! Это главное - наше будущее!

Андрей: Ещё говорит, что в смерть не верит.

Зелот (рассеянно): Это мы все говорим. Умереть, конечно, придётся. Но - как? Со славой, за свободу! (Патетично): Сбросить ненавистное владычество Рима - это наша цель и наш жребий! Чтобы дети наши жили в независимой стране, а не под чужеродным игом!

Во время тирады около Зелота начинают останавливаться любопытные.

Слышатся реплики:
- Вот ты говоришь - сбросить чужеродное иго... У Рима-то, небось, легионы...

Зелот: С нами справедливость! С нами мужество и дух патриотизма! Ничего не стоит та нация, которая не умеет защищаться!

Сквозь растущий кружок слушателей просачивается Иуда.

Голос: Это-то верно! Да против Рима не попрёшь. Тут много людей нужно.

Зелот (распаляясь): В трудный час каждый должен встать на защиту Отечества! Наши ряды растут! Вот - посмотрите на этого простого работягу! (Показывает на Андрея) Он тоже с нами, без страха и сомнений! Он представляет пришедшую издалека группу патриотов, и их учитель специально привёл его сюда, чтобы мы объединялись!

По мере понимания предмета разговора глаза у Иуды лезут на лоб. Он начинает дёргаться, отчаянно делая знаки Андрею, но тот смущённо топчется на месте. Его уже тоже начали обступать, и в первых рядах оказываются Филипп с Матфеем.

Зелот: И в этот прекрасный миг единения двух любящих друг друга сердец (величественно указывает на брачующуюся пару за угловым столом) наши души тоже сольются в едином братском порыве! (Андрею): Веди нас к своему учителю!

Иуда хватается за голову, но поздно. Андрей, растерянно ища Иисуса, начинает неуверенно двигаться к праздничным столам. Толпа устремляется за ним.

Иуда (подскакивая): Ну знаешь ли, я от тебя не ожидал!..

Андрей: Где учитель?.. Что делать?..

Иуда: Иисус там (Показывает) и тоже собрал толпу... Ох, что будет!.. (Стонет, как от зубной боли)

Тем временем ведомая Андреем компания достигает возвышения с праздничными столами, за крайним из которых действительно сидит Иисус в окружении нарядной и шумной публики.

Зелот (выступая вперед): Кто здесь Иисус?

Андрей показывает.

Зелот (кидаясь к нему с объятьями): Здравствуй, брат!

Иисус (вставая): Будь благословен.

Зелот (к толпе): Вот он - тот, кто не побоялся присоединиться к нашему делу! Тот, кто отдаёт свою кровь во имя нашей жизни!

Толпа обступает стол.

Иисус (отстраняясь): За того ли ты меня принял?

Зелот (панибратски): Ну хватит секретничать! Теперь время открытого выступления, народ должен знать своих героев!

Андрей (через головы): Равви, это Симон Зелот, он говорит о свободе и свержении Римской власти.

Иисус (тихо): Свобода свободе рознь.

Зелот: Но у нас-то свобода одна, а? Или ты не сын Израиля? (Патетично) Когда отец твой Израиль...

Иисус (Зелоту): Я всегда думал, что прежде Израиля мой отец - Бог.

Зелот (сощурившись): Не понял?

Иисус: Что вы сделаете, если Рим падёт?

Зелот (мечтательно): О-о-о!.. До той поры мы умрём со славой.

Иисус: А если доживёте?

Зелот (горячо): Мы поставим над Израилем истинного царя - нашего, народного. Который знает наши беды, ибо боролся вместе с нами и любит иудеев.

Иисус (прищурившись): Не ты ли это будешь?

Зелот (возгордясь было, обводит взглядом толпу, но видя недружелюбные лица, передумывает): Зачем таки сразу меня?.. Например, тебя. (К народу) Вот он - истинный царь Израиля, владыка Иудейский, народный ставленник!

Иисус (видя, как толпа, ухнув, подалась к нему): Братья, я хочу рассказать одну историю... Андрей, придвинь скамью, пусть добрые люди присядут... И ты, Симон, садись... У одного богатого человека был большой дом. И случилось так, что человек этот заболел и не мог больше следить за домом своим. Тогда он призвал одну из своих дочерей и велел ей вести хозяйство. Дочь взяла себе в помощники новых работников и все дни свои ухаживала за больным отцом. Но новые работники искали в доме выгоды себе, и научили старых, и скоро богатство человека стало убывать. Тогда он отослал первую дочь и позвал вторую, и поставил её на место первой. Вторая дочь выгнала новых работников и все дни свои следила за работой старых. Дела наладились, но больной отец остался без ухода, и болезнь его возросла. Тогда позвал он третью дочь. Та не стала брать новых работников, но один день следила за работами по дому, другой же проводила с отцом. Работники скоро обленились и работали лишь тогда, когда за ними смотрели, больной же отец тяжело страдал от своей болезни, когда дочери не было рядом. И случилось так, что зашёл в дом странник, и больной хозяин, рассказавши о своих бедах, спросил: «Что делать мне теперь, ибо не знаю, какая из дочерей лучше?» Странник улыбнулся и ответил: «Не лучше ли тебе вместо дочерей позвать лекаря?..»

В кабаке тишина. Молодая пара, подперев головы, мечтательно смотрит на Иисуса. Иудеи пожирают его глазами. Компания патриотов в растерянности.

Зелот: Так и что ты хочешь этим сказать?

Иисус: Что нет разницы, какая власть будет над домом. Рим ли, сам ли Израиль, или кто-то другой... Нельзя стать свободным с чьей-то помощью, а ухаживать за болезнью более пагубно, чем её лечить.

Голоса: - А ты вправду царь?
- А кто лечить-то будет?
- Что ж нам, вовсе без царя жить?

Иисус: Тот, кто хочет свободы, должен научиться обходиться без царей. (Резко поворачивается, отходя в тень).

Зелот (воспрянув): Вот и я говорю - сбросим Рим!

Народ галдит.

Иуда (задумчиво, подходя к Иисусу): А какая она, свобода?

Иисус (негромко): Свобода - она как весёлая родниковая вода: когда она есть - ей предпочитают вино, а когда нет - умирают от жажды...

Иуда (показывая на шумящую толпу, в которой уже завязывается драка): Ты думаешь, они не предпочтут?

Иисус (минуту глядя на спорящих): Иуда, где здесь питьевая вода?

Иуда: Вон в том чане.

Иисус: Принеси-ка её сюда.

Иуда (пристально глядя на Иисуса): По-моему, ты переутомился. Тебе пора спать.

Тем не менее идёт за чаном, и вскоре слышится его удивлённый возглас, плеск и звук передвигаемого чана.

Старый Исаак (вставая и видя, что гости делают что-то не то): Эй, с чаном! Оставь хоть воду-то в целости!

Иуда: Побей меня Бог, если это вода!

Исаак: Ах, ну что он говорит! Да я сам... (Спускается с возвышения.)

Иисус (Андрею): Андрей, скажи, чтобы чан с содержимым дали народу, а то он передерётся. А я буду ждать вас за дверью. (Потихоньку направляется к выходу.)

За его спиной слышны восторженные крики, рёв, смех, возгласы: «Чудо! Чудо!», «Да это ж чистейшее вино, не будь я сын Израиля!», «Вот кто истинный царь Иудейский! Царское вино!»

Перед дверью Иисуса встречает взлохмаченный человек с недоверчивыми глазами.

Человек: Равви, это правда, что ты - царь?

Иисус (устало): Разве я похож на царя?

Человек: А мне сказали...

Иисус: А сам ты как думаешь?

Человек: Я не знаю. Никак... Я обычно верю тому, что мне говорят.

Иисус: Тогда почему ты спросил?

Человек: Ты хорошо говоришь. Интересно. Думаю, если царь, то куда мне с ним? А если нет - ещё куда ни шло... Скучно мне.

Иисус: Я понял... Но я ухожу.

Человек: Я могу пойти с тобой?.. Вот только приятеля разбужу. (Энергично кидается к спящему возле пожиток Андрея приятелю) Эй, Варфоломей, соня! Вставай, пошли!

Варфоломей (застонав): Ох, оставьте человека в покое!.. А, это ты, Фома. Чего тебе приспичило на ночь глядя...

Фома: Давай подымайся - нас берут с собой. Ты вообще всё самое интересное проспал...

Варфоломей, кряхтя, собирается и вместе с Фомой выходит за Иисусом. Через некоторое время их нагоняют Андрей с Иудой, за которыми увязались Матфей и Филипп.

 

СЦЕНА 5

Ясный день. Берег. Сушатся рыбацкие сети. Два человека по колено в воде тянут невод. Это Пётр и Иаков. Они одинаково загорелые, одинаково потрёпанные и одинаково усталые.

Пётр: Провалиться мне сквозь землю, если там пусто. Тащи, тащи... Ну ка... Эх, ч-чёрт!..

Иаков (глядя на улов): Да, негусто... (Чешет затылок)

Пётр (садясь в воду): Всё. Это конец. Хоть вешайся.

Иаков: Погоди, Пётр, что вот ты сразу - утоплюсь, провалюсь, повешусь...

Пётр (бьёт по воде): А надоело! У людей всё как у людей. А тут - что жена, что рыба, как сговорились...

Иаков: Погоди, Пётр. Вот солнце начнёт садиться - снова закинем. Рыба- то, она на закате идёт.

Пётр: У тебя, может, и на закате. А у людей - днём! И какая! У-у - рыбища!.. (Показывает руками, потом, не опуская рук, утирает глаза)

Из за песчаного холма показывается тонкая фигура, направляющаяся мимо рыбаков. Она идёт, мечтательно крутя что то в руках, и напевает нечто вроде: «Сердце, тебе не хочется покоя!..»

Иаков (глядя из под руки на поющего): Ага. Иоанн вернулся. (Кричит): Эй! Мог бы и поприветствовать брата!

Иоанн: Ах, Иаков, прости, я и не заметил.

Иаков: Ну знаете ли!.. Совсем зазнался. Брат тебя кормит, поит, воспитывает...

Иоанн: Ну прости, я задумался...

Иаков: И ослеп заодно, похоже.

Иоанн (передёргивая плечами, нервно): Ну что ты придираешься? Или я не извинился?..

Иаков: Кстати, дорогой, улов нынче паршивый,  так что сидим без ужина.

Иоанн (морщится): Ну что ты вечно о еде да о еде. Суета это. Вот нынче в городе один человек говорил у синагоги - мол, не думайте о завтрашнем дне, что есть и что пить.

Иаков (запальчиво): О завтрашнем я вообще не говорю.

Пётр (сокрушённо): Всё, конец, с голоду умрём. Как есть умрём, побей меня Бог...

Иоанн: А я слышал, что Бог не бьёт, а наоборот, каждому даёт по заслугам.

Иаков: От кого это ты наслушался?

Иоанн: Там в городе объявился человек, он из Галилеи, зовут Иисус. У него ученики... (Мечтательно) Они говорят о Боге, о свободе, о душе... Им всегда есть что пить и есть...

Иаков: Потому что дурни вроде тебя им подают!

Иоанн: Они такие беззаботные, красивые... Особенно Иисус. У него такое лицо... И волосы... И он так говорит...

Иаков (придирчиво): Ну, как же он говорит?

Иоанн: Нежно... И улыбается так... Не то, что ты!

Иаков: Ну ясно. Я всегда плохой... Я, который тебя кормит и воспитывает.

Иоанн (резко): Вот и сейчас - ты ругаешься, а Иисус бы не стал.

Иаков: Смотрите-ка, смотрите-ка... Надо же... А что это у тебя в руках? Ну ка, покажи брату! (Отбирает у него)

Иоанн: Не трогай! Это он мне подарил!

Пётр: Лучше бы он тебе хлеба дал или денег...

Иоанн: Иисус сам нищий. Он говорит, только бедных Бог любит.

Пётр (вставая и, как гора, возвышаясь над отступающим Иоанном): Чего? Как это он их, интересно, любит? Вот так? (Показывает дыры в своих штанах.)

Иаков: Брось, Пётр, тут мы имеем особый случай шулерства. Этот его распрекрасный Иисус или римский ставленник, или сумасшедший.

Иоанн (кричит): Он пророк! Отдай! (Отбирает свой подарок) Он говорит, бисера перед свиньями не мечите, а я, глупец, решил, что свиньи только в сарае.

Пётр (мрачно): Это я, что-ли, свинья? (Сжимает кулаки)

Иоанн: Все, кроме Иисуса!

Иаков: Ну и убирайся к нему! Убирайся к своему красавцу пророку! Одним ртом меньше.

Иоанн: Спасибо, Иаков. Я так и думал. Враги, говорит Иисус, человеку домашние его. Точно. (Поворачивается и скрывается за холмом)

Пётр (угрюмо вытирая штаны): Зря ты так. Брат всё таки.

Иаков: Знаешь, Пётр, как тебя Бог любит? Сказать? Он тебе младшего брата не послал.

Пётр: Нехорошо как-то получилось. Может, догнать?

Иаков (чешет затылок): Надо бы... С другой стороны - что я ему скажу? Только оскорблений наслушаемся. Весь в мать. Отец-то у нас один, а вот матери...

Пётр: С уловом всё равно конец. А так - пока идёшь, есть не хочется... На пророка опять же поглядеть... А?..

Иаков (после паузы): Ладно, идём.

Площадь. На ступенях синагоги в окружении учеников и изрядной толпы сидит Иисус. Мимо проходят два легионера. Останавливаются, заметив толпу в неположенном месте.

1 й легионер: Что это за явление, а, Марк?

Марк (присматриваясь): Так, местное. Вроде спокойно.

1 й легионер: Может, послушаем, что говорят?

Марк: Солнце печёт... Жарко. Ну их к Эребу! Флавий говорит, те, что на виду, не опасные. (Проходят мимо)

Из толпы выныривает Иоанн. Он зачарованно смотрит на Иисуса и подбирается всё ближе, пока не оказывается между Матфеем и Фомой. Сзади за ним проталкиваются опоздавшие Пётр и Иаков.

Иисус: ...Шёл по пустыне один человек. Навстречу ему выползла змея и сказала: «О путник! Я умираю от жажды - отдай мне свою воду». Но путник подумал: «Если я отдам свою воду змее, что буду пить сам?» - и прошёл мимо. Шёл по пустыне другой человек. Навстречу ему выползла та же змея и попросила воды. «Жаль, конечно, - подумал человек, - но если я отдам ей всю воду, я умру от жажды, а если не дам вовсе - умрет она». И дал ей половину. И шёл третий человек. И его попросила змея о воде. И он, не раздумывая, отдал ей всё, что у него было. А теперь я спрошу вас, кто из них более прав?

Пётр (увлечённо слушавший рассказ и поймавший на себе взгляд Иисуса): Третий!

Филипп: Второй!

Иаков: Третий!

Иисус: Почему?

Пётр: Надо быть добрым!

Филипп: Нет, надо и себя не забывать.

Матфей: Правильно. Простота хуже воровства.

Фома: А по моему, прав первый: жизнь человека дороже жизни змеи.

Иисус (с улыбкой качая головой): Они равнозначны.

Пётр (увлекаясь всё больше): Равви, ведь прав третий, да?

Иисус: Да, прав третий. (Пётр потирает руки) Но почему?

Молчание.

Иисус: Что значит «быть добрым», когда перед тобой выбор - жизнь или смерть? Можешь ли считать свою смерть более правомерной, чем смерть другого, ибо в этом смысле все равны?

Тягостное молчание. Пётр впал в прострацию. Фома ищет что то глазами по сторонам, но понятно, что он ничего не видит, - просто он так думает. Иоанн украдкой поправляет волосы.

Иисус: Ну, а кто более не прав?

Пётр (ободренный предыдущим успехом): Первый. Нельзя быть эгоистом.

Филипп (продолжая гнуть свою линию): Третий. Нельзя быть растяпой. Так и сдохнуть недолго.

Фома: Первый?

Иисус: Нет. (Задумавшись) Нет, не первый. Ибо история имеет продолжение. Первый человек добрался до города жив и здоров. И потом много раз ходил в пустыню и всегда возвращался благополучно. А второму человеку не хватило той половины воды, которая у него осталась. Он растягивал её, как только мог, но только измучил себя. Вода кончилась, и он умер от жажды. Третий же человек, отдавший воду, пошёл налегке. Щедрость его дала ему энтузиазм и веру, предстоящая опасность обострила его чувства, жажда жизни улучшила его интуицию. Он вышел к оазису. И я говорю вам: более всего не прав тот, кто делает что либо наполовину. Второй человек не имел мужества дать и твёрдости отказать - он умер, ибо колебался. Вы можете сказать мне: чем же плох первый? Он остался жить в довольстве и безопасности, но он так и не узнал, что в пустыне, недалеко от дороги, есть источник. Рискуйте, ибо любое изменение желательно и что отнимется, то возместится.

Порыв ветра налетает на храмовую завесу, и она, громко хлопая, откидывается в сторону. Из синагоги выходят три фарисея и резко останавливаются, видя у подножия толпу.

Первый: Опять он здесь!

Второй: Хитрый, бестия! Зачем только это ему надо?

Первый: Авторитет подрывает. Конкурирует. Нынче в храме - полтора человека, все на лестнице застревают.

Второй: Хитрый, бестия! Вчера младший наш, Изя Плешивый, хотел его подловить - показал динарий - платить, мол, подать кесарю или нет. Думал, коли скажет «не платить», значит, бунтарь и изменник Рима, а скажет наоборот - предатель, изменник родины, - всё равно повяжем и доложим куда следует.

Третий: Таки что ж не повязали?

Второй: А он выкрутился. Пальцем на портрет кесаря на динарии показывает - мол, чья рожа тут? Вот чью рожу, мол, намалевали, того и деньги. Не подкопаешься.

Третий: Хитрый, бестия!

Первый (задумчиво): А как у него с почитанием Торы? Моисеевых скрижалей?

Второй: Вроде чтит... Вообще, ничего такого... Тёмная лошадка.

Первый: Может, всё-таки попробуем ещё раз?

Обходит толпу, расталкивает её, пробираясь к Иисусу, останавливается вплотную. Иисус поднимает на него глаза и тоже встаёт.

Фарисей: Так, значит, в Израиле почитаются святыни? (Усмехаясь.) Осквернённые праздной болтовнёй, они превращаются в места сборищ? Не ты ли вчера ратовал за оставление богова Богу?

Иисус: Ты хочешь сказать, что Богу под этим небом принадлежит только надел земли с синагогой, а остальное - нет? Или твой Бог так мал?

Слышится хихиканье.

Фарисей: Бог Израиля - велик!

Иисус: И я о том же.

Фарисей: От него ничто не может укрыться!

Иисус: Безусловно. Так зачем же ты предлагаешь мне укрываться от него вдали от его дома?

Фарисей растерян. Хихиканье нарастает.

Фарисей: Потому что храм божий не харчевня, а святыня! А за непочтение к святыне ты будешь наказан!

Иисус: Правильно ли я понял тебя: ты говоришь, что Бог - Богом, а храм - храмом?

Фарисей: Бог - Богом, а храм - храмом, да, и храм заслуживает преклонения.

Иисус: Независимо, есть ли в нём Бог или его там нет?

Фарисей (мучительно думая): Храм - святыня. Независимо. Сам по себе.

Иисус: Не сказано ли в скрижалях: не сотвори себе кумира, кроме Господа Бога?

Среди учеников ликование. Толпа ахает, потому что фарисей подаётся назад и, оступившись, едва сохраняет равновесие.

Пётр (Иакову): А этот Иисус - молодец!

Иаков: Да, ничего себе...

Фарисей (грозя): Тебе припомнится! Всё припомнится!

Иаков (хватая Иоанна за шиворот, притягивает к себе): Я, это, прости, что я тебя прогнал. Я вспылил.

Иоанн: Если ты думаешь, что я вернусь в нашу лачугу, так ты ошибаешься. Нет, правда, Иаков, я ещё утром решил. Я не сержусь.

Пётр: Я чего-то тоже расхотел. Здесь куда веселее.

Фарисей (прибиваясь к двум остальным, стоящим поодаль): Слыхали?

Второй: Хитрый, бестия!

Третий: Ох, чую я, придётся нам попотеть! (Скрываются в улицах) 

 

СЦЕНА 7

Ранний вечер. Огромная базарная площадь Капернаума. Кое кто уже сворачивает торговлю, остальные зазывают что есть сил, надеясь отыграться за день. Между лотков со всякой всячиной идут Иуда, Фома и Иаков.

Иаков: Нечего душу травить, Иуда, всё равно денег нет.

Иуда: А я и не травлю. Так - смотрю. (Судорожно глотает)

Фома: Что-то равви мне не нравится. Смеётся меньше, всё норовит в тишину, в укромное место... Похудел.

Иуда: Утомился. Ещё бы - такая гастроль! Сколько городов прошли - не упомнить.

Иаков: А давно вы ходите?

Иуда: Да с полгода, даже больше.

Фома: Как ты думаешь, ему не грустно, что мы его оставили там?

Иуда: Пусть отдохнёт. К тому же Андрей остался, это не считая спящего Варфоломея. Только бы он к нему Матфея не подпускал - все жилы вытянет. Видишь ли, стихи у него - говорите так, говорите эдак, да рифма нейдёт.

Иаков: Иоанн пропал... Третий день не видно.

Иуда: Видал я нынче твоего Иоанна. Знаешь, где он? (Шепчет на ухо)

Иаков (расширяя глаза): О!.. Наш пострел везде успел! (Усмехается) Откуда ты всё знаешь, Иуда?

Иуда: Мне положено. Чтоб вы не потерялись и не оголодали.

Фома: А где ты берёшь деньги?

Иуда (замявшись): Ну, всякое бывает. Иногда прошу, иногда - всяко.

Навстречу между лотков и спин идёт человек, прикрывая лицо покрывалом. Увидев учеников, замирает, и покрывало падает. Это Симон Зелот, но узнать его тяжело из за щетины и огромного синяка под глазом.

Иуда (весело): Э... Да это наш приятель Зелот. Привет, освободитель! (Три или четыре головы тут же поворачиваются к Иуде)

Зелот: Тс-с! (Натягивает покрывало) Я - инкогнито. Я в розыске. Это плата за свободу.

Иуда: Кто же тебя так изукрасил?

Зелот: Чёрные враги. Интервенты.

Фома: Это римляне что ли?

Зелот: Тс-с! И римляне тоже. Без них не обошлось. Вон стоит, глазами зыркает, каска блестит... У-у! Ненавижу...

Иуда: Понятно. Слушай, денег дай взаймы - по весне сочтёмся, а?

Зелот: Зачем?

Иуда: Ну, как патриот патриоту. (Подмигивает)

Зелот (шёпотом): А что, вы тоже теперь?..

Иуда (значительно): Мы - всегда.

Зелот (роется в карманах, протягивает кошелек): На, можешь не отдавать: наши ребята вчера грохнули одного, выпотрошили. Вот не знаю, кому поножи сбыть. Работа вроде ничего, да латинская, подозрительно. Слушай, твоим приятелям не надо? Новая поножь, только помятая слегка: Цадик на ногу тому наступил, не рассчитал... А? Не надо?

Иуда: Не надо. Хотя... Давай. Рассчитаемся потом.

Зелот: Угу. (Скрывается.)

Иаков (зачарованно): Вот это да!

Фома: Это наш старый приятель. Он про Иисуса такое говорит!

Иуда: Про Иисуса сейчас все говорят.

Тем временем римский легионер, со своего поста наблюдающий за базаром, подзывает помощника и показывает на скрывающегося Зелота. Помощник кивает и направляется за ним, а сам легионер подходит к ученикам.

Иуда: ...и освободители эти, и фарисеи, и Рим... Великий Рим!

Легионер: Стоять! Что говорите вы про Рим?

Иуда (широко улыбаясь): Что он велик. Разве воин не слышал?

Легионер: Это я знаю и без тебя. А знать хочу - кто этот человек, с которым ты только что беседовал?

Иуда: Это один сумасшедший, любитель древностей, кстати, сторонник Рима. Он мне подарил одну вещь - антиквариат.

Легионер: Покажи.

Иуда: Вот. (Показывает поножь) Замечательно сохранилась, это со времён Клеопатры, выловили у берегов... (Задумывается) Может, самого покойного Антония, мир праху...

Легионер: Ой, помолчи! (Изучает) А почему мятая?

Иуда: Ну как же, коли после боя? Антоний-то, чай, был парень не промах - всё в сраженьи, на коне... И потом - эти вмятины прибавляют достоверности.

Легионер: Забавно... И сколько ты хочешь за эту вещь?

Иуда: Сорок монет. Но вам, как истинному ценителю истории, сброшу десять.

Легионер: На, возьми деньги. Хорошо говоришь. Культурно.

Иуда: Благодарствуем.

Апостолы теряют дар речи. Легионер, лелея покупку, возвращается на пост, откуда базар кажется огромным муравейником, где всё смешалось и неразличимы ни зелоты, ни мытари, ни торговцы, ни апостолы.

 

СЦЕНА 8

Утро. Резиденция прокуратора. Сад. В тени огромных смокв и цветущих яблонь стоит Пилат, опираясь на ствол. Его римская туника на фоне буйного цветения кажется слишком строгой. Пилат грызёт яблоневое соцветье, рассеянно смотря меж ветвей. Перед ним в черных с золотом тяжёлых одеждах величественно стоит Кайафа.

Кайафа: Особых причин для волнений нет, кроме... Ну, я уже докладывал прокуратору о беспорядках.

Пилат: И что я могу поделать? Пророки - это по вашей части.

Кайафа: Ах, если бы он был просто пророком! Он бандит - прости меня, Бог Израиля! - и бунтарь. Он оскверняет храмы.

Пилат (переводя на Кайафу светлые глаза, где отражаются листья): Когда он осквернит мой портик, я подумаю.

Кайафа: Но он уже два года подрывает авторитет Завета наших предков, за ним ходят толпы, народ неуправляем. Эта идея свободы... Она, как мне кажется, опасна, в первую очередь, для Рима.

Пилат: Свобода? Это интересно. Он что, считает, что Рим мешает ему быть свободным?

Кайафа: Рим он игнорирует, а свобода для него - нечто глобальное. Я бы даже сказал - анархическое.

Пилат: Игнорирует Рим? Это уже кое-что, но недостаточно. Знаете, здесь многие игнорируют Рим. Что поделаешь?

Кайафа: Мне, право, непонятна ваша позиция. Вы что, хотите, чтобы я сам вам его привёл?

Пилат: Сделайте одолжение... Жарко тут у вас. (Наморщив лоб, смотрит на небо) Как вы, служители культа, можете ходить по солнцепеку в таких... в таком облачении?

Кайафа: Это несущественно. Я хотел бы заручиться поддержкой прокуратора, чтобы мы играли на одной стороне.

Пилат (отстраняясь от ствола): Вечный торг... Вы что, не можете тихо подослать к нему убийц? Очень эффективно.

Кайафа: Как можно?! К тому же с него не спускают глаз. У него ученики и последователи. Их не выследишь.

Пилат: Вот и развлекайтесь. В заключительном акте я, так и быть, поучаствую. Всего хорошего! (Тряхнув веткой, исчезает за деревьями).

 

СЦЕНА 9

Вечер. Зелёные заросли, среди которых расстелены плащи. Апостолы сидят на них или лежат на траве. Рядом несколько случайных слушателей. Кто то тихо играет на свирели. Под яблоней, обхватив колени руками, сидит Иисус. В пальцах его ветка полыни.

Иисус: Вы думаете, что любви противостоит ненависть? Нет. Это понятия одного порядка, одной плоскости. И суть - одно и то же. Нельзя ненавидеть то, что никогда не любил. Не существует изначальной ненависти, изначальна лишь любовь. Любовью начинается путь, любовью он и заканчивается. Мы идём от любви до любви через ненависть. Идите легко, ибо ненависть в этом мире - то, что конечно. Вечна лишь любовь - идите любя.

Фома: Равви, но если всё так просто - почему римляне не любят нас? Почему я ненавижу римлян?

Иаков: Может, ты и не пытался их любить?

Иоанн (с усмешкой): И не пытайся - превратно истолкуют.

Фома (сощурясь): А ты что, пробовал?

Пётр: Да нет - чёрт с ними, с римлянами... У меня вот жена была. Ничего, вроде, жили поначалу. Детишек нарожали. Но она - баба глупая, ей бы главное, чтоб всё не хуже, чем у других: горшки там, зерна купить, чтоб браслеты всякие... Какая такая любовь - я уж и не помню, ноги в тине, руки в чешуе. Рыбой дохлой пахнет... Ругались мы.

Филипп: Да ладно тебе, Пётр, тут всё ясно. (Прищуриваясь) Пусть лучше Матфей скажет, за что таки его рыжий Мойша бил.

Матфей (злобно): Замолчи! Дело прошлое.

Иисус: Любовь всесильна, но не неуязвима. И есть лишь одно, что губит любовь, это презрение. Как червь разъедает плод, так презрение разъедает сердце, и вы думаете, что возноситесь над миром, а это мир уходит у вас из под ног, отторгая вас. Ибо лишь тот, кто любит, обладает миром.

Матфей (угрюмо): Ну да, Мойша меня презирал, он сам так говорил... Лизоблюд, говорил, латинский, презираю ваше племя... У-у... (Морщится) Сомневаюсь я, однако, что люблю Мойшу, хотя его, вроде, не за что презирать. Весь такой чистенький, правильный, как новый обол...

Иисус: Для гибели любви достаточно презрения с одной стороны... Это как заразная болезнь.

Иоанн вдруг бледнеет и быстро поднимает взгляд на Иисуса.

Иаков (хлопает по братски его по плечу): Успокойся, это не про тебя... А я вот, равви, тоже любил одну женщину. Она всё говорила, что, если любишь - и смерть примешь с радостью, и вообще... А когда я делал всё, что она просила - она смеялась и говорила, что ей меня жаль, что я тряпка и вообще... Я чуть не повесился, когда она ушла к рябому Рувиму... Это как же - презрение заразно, а любовь - нет?

Иоанн делается белым как полотно. Пошатываясь, встаёт и нетвёрдой походкой отходит в сторону, теряясь в деревьях.

Фома: Чего это с ним?

Иаков: Влюбился. В римлянку.

Филипп: Ин-тер-на-ци-о-налист! (Хохочет, довольный тем, что выговорил трудное слово)

Иисус: У любви одни законы, хотя я имел в виду другое... Любовь между женщиной и мужчиной неудачный пример, потому что грехопадение всё же было, и картина искажена. Здесь, скорее, хороши не правила, а исключения. Ведь когда совершилось грехопадение, люди не успели узнать сами себя, всё было слишком рано. Разве можно получить радость от незрелого, вязкого плода? А мы привыкли к его горькому вкусу, и нет терпения ждать, когда он созреет... А горечь разочаровывает.

Пётр: Так это что же, получается, что любить женщину - плохо?

Иисус: Я этого не говорил. (Смеётся) Ищите в любви не награды, а познания - и награда придет сама. Умейте любить с открытыми глазами. Не только другого, но и себя. Любите, но не любуйтесь, ибо есть ли что страшнее, чем самолюбование? Это самолюбование порождает презрение, губящее любовь, а с ней - и основу всякого познания.

Иаков (медленно): Это про меня. Вот ведь, и не знал, в чём дело... Самовлюблённая она была - точно. А я - слепой.

Иисус (смеясь): Это уж как ты сам решишь.

Появляется Иоанн.

Фома (оглядываясь): Ага. А мы тут исключительно за женщин говорили... Ты много потерял.

Иоанн: Отстань. Равви, я сейчас встретил Иуду - он велел передать, чтобы мы немедленно уходили из города южными воротами, он нас там встретит.

Пётр: Он что, опять проворовался?

Иоанн: Он сказал, что нашёл деньги - нам хватит даже на осла. Но уходить надо сразу.

Иисус встаёт, запахивая плащ.

Филипп (про себя): А вот Иуда у нас - самый умный. Никогда себя не забывает. Любит себя. Правильно.

Иисус (Филиппу): Не торопись.

Апостолы бросают в мешки свои небогатые пожитки, и группами покидают обжитое место.

 

ИНТЕРМЕДИЯ

В темноте раздаётся полный ликования голос: «Поймали! Поймали!» Ему вторит повелительный баритон: «Зажгите факел!» - и обиженное женское сопрано: «Ну папочка! Ну пожалуйста!..» После непродолжительной возни и суматохи место действия освещается, и в дрожащем пламени факела видны Царь Ирод в ночном колпаке и сорочке, поверх которой сияет огромная шестиконечная звезда, две женщины в покрывалах и громадный начальник дворцовой стражи. Все взвинчены, Ирод притопывает босой ногой.

Ирод: И как - не кусался, не брыкался?..

Стражник: Ещё как! Чистая тигра!

Ирод (пританцовывая от нетерпения): Какой колорит! Ну пошли, посмотрим!

Стражник: Повелитель! В силу обстоятельств... Я бы...

Ирод: Да ты спорить со мной вздумал?!

Стражник (падая на колени): Повелитель! Воля ваша, но сейчас ночь, а схваченного пришлось посадить в карцер... Там сыро, мыши...

Ирод: Ну и что? Моя тюрьма - когда хочу, тогда и хожу.

Стражник: Для вашего же блага... (Ирод в гневе сжимает кулаки, женщины упирают руки в боки) Ведь хотя мы его и связали, но он грозит, проклинает всех подряд. (Плаксиво) Йеремии из второго трапезного импотенцию накликал... А до завтра бы он притомился... По солнышку, с утречка бы и сходили посмотреть на этого Иоанна.

Ирод (вдруг застывая растерянно): Иоанна? Мне же, вроде, другого обещали...

Одна из женщин (ехидно): Они опять всё перепутали, я так и знала!

Ирод: А что этот Иоанн, он тоже чудеса показывает?

Стражник (побледнев, со страхом): Н-нет... Не знаю. Он голый в реке сидел...

Ирод: Что?! Не знаете?! (В ярости) Лёгкого хлеба захотели?!

Вторая женщина: Ну папа, ну, пожалуйста!..

Ирод: Цыц! Мне обещали, который по воде ходил... А эти - лишь бы отделаться!

Стражник (оправдываясь): Мы, как вы и приказали, у воды стерегли: и у озера, и на реке... Видим - стоит. Думали, тот.

Ирод (резко разворачиваясь, мстительно): Хорошо же... Утром я, конечно, спущусь к нему... И если он ничего не умеет - берегитесь! Голову снесу не только ему, но и вам!

С видом оскорблённого достоинства царская семья удаляется, оставив начальника стражи в самых тревожных предчувствиях.

 

СЦЕНА 10

Ночь. В просторном, но ветхом доме с соломенной кровлей спят апостолы. Сквозь крышу видны звёзды. На песчаном пороге дома, прислонясь к стене, стоит Иисус, рассеянно смотря в темноту. Неожиданно из за его спины показывается Иуда.

Иуда: Не спится?

Иисус: Слишком хорошо для сна. Посмотри.

Иуда (зевая): Да, красиво. Не мёрзнешь?

Иисус: Ну что ты, Иуда, я же не девица.

Иуда: Понял. Не нужен. Свободен, могу идти.

Иисус: Постой. Я помню, что вчера ты искал разговора...

Иуда (застывая): А, это!.. Только не подумай, что я для того сейчас пришел. Я просто, по привычке. Вахта, так сказать.

Иисус (переводя на него тёмный взгляд): Ты хотел мне в чём-то признаться?..

Иуда (замявшись): В общем, ничего особенного, я знаю, что ты поймёшь. Просто ты можешь это услышать от кого-нибудь, и получится, что Иуда - подлец. Лучше я сам объясню.

Иисус: Я слушаю.

Иуда: Короче говоря, дело тут в наших деньгах. Их постоянно не хватает, а то, что нам подают, Андрей с Петром пропивают, и остальные не лучше. В общем, я долго ломал голову и потом решил, что твоя популярность должна окупать сама себя. Если чисто работать, это абсолютно безопасно. Я так уже сделал раза три - получается неплохо.

Иисус: Так что же ты сделал?

Иуда: Я знаю, что наше существование кое-кого интересует, а кое-кому даже мешает спать. Например, эти зелоты уверены, что ты - их вождь. Не все, конечно. Они тебя слушают как придется, в пол-уха, им главное, что за тобой ходит народ. Они на народ охотятся, а своих силёнок мало. И фарисеи. Эти хуже. Им ты дорогу сильно перешёл, но у них нет возможности тебя сцапать, так как не за что. Потом - римляне. Эти тупые, для них, по моему, все иудеи на одно лицо. Но денег много дают...

Иисус: Я не могу понять, что же ты сделал?

Иуда: Я, как бы это выразиться, продаю информацию. В Магдале я за определённую плату рассказал о тебе тамошним, которые римскую виллу охраняют. Они было всполошились, но потом решили, что я свой же, их проверяю - чуть не прибили. Но деньги я унёс. Зелоты - те безобидные. А вчера вот случилось с фарисеями. Я их, конечно, всех за нос вожу, к тому же я всегда предупреждаю наших, когда пора сворачиваться, но всё равно неприятно, если кто узнает и передаст. Вроде я своего же - за деньги.

Иисус: Ты хочешь сказать, что ты мной втихомолку торгуешь?

Иуда: Так уж сразу и втихомолку... Теперь вот тебе рассказал. Ты не сердишься?

Иисус: Ох, Иуда, разве это что нибудь изменит? Тебя не переделаешь. (Молчит) Странно это всё. Самые простые вещи оказываются такими сложными. Словно взяли куст и наряжают его, как майское дерево, вешают погремушки, ярлыки, мишуру... А что она без куста? Так, ветошь. А куст так и остался.

Иуда: Это ты верно говоришь. Вообще как то тебя так в оборот взяли - даже голова кружится. Ты у нас за три года кем побывал? Царём Израиля, пророком, сыном Божиим, его же помазанником, главой освободительного движения, чудотворцем, лекарем, колдуном.

Иисус: Это ты о Лазаре?

Иуда: Ну да, и о нём тоже. Я в твоей науке не силён, и мне смерть - хоть невсамделишная, хоть какая - всё едино, но ясно, что тут что-то не то было, с Лазарем. Как они это раздули! И потом калеки эти вечные - спасу нет.

Иисус: Но ведь ходят же, прозревают.

Иуда: Это тебе, может, видно. А мне сколько было хромых, столько осталось.

Иисус: Это потому, что по разным городам идём. Были бы в одном - другое дело.

Иуда: И потом, давно спросить хочу: зачем тебе этот Иерусалим? Шум, гам, толпы. И соглядатаев, небось, на каждом шагу.

Иисус: Не могу объяснить. Тянет. Я там был однажды - в детстве. Там храм - как нигде. Книжный запах, пыль веков. Глаза у людей... Знаешь, это как песня, которую слышал однажды, - и искал потом, а найти не мог. И вот чувствуешь, что скоро, рядом, только дойти, и неважно, как сложится потом. Будет ли это «потом» вообще...

Иуда (с надеждой): А после Иерусалима - может, домой?

Иисус: Может быть. Если сил хватит.

Иуда (оценивающе смотрит на него): Да, умотали тебя... А ведь Иуда предупреждал.

Иисус (смеясь): Это про доски-то с гвоздями? Предлагаешь вернуться?

Иуда: А тебе не хочется?

Иисус: Хочется. Особенно в такие ночи, как теперь.

Иуда: Вот и славно. Братию нашу в Назарете расселим. Кого - ко мне, кого - к Марии. Пусть поработают, делом займутся.

Иисус: Они не смогут, Иуда. Они привыкли.

Иуда: Ничего, отвыкнут. Иуда обещает. К тому же ты будешь рядом, со своими досками. Чужой пример заразителен.

Звенят цикады. Занимается рассвет.

 

Римский триклиний во дворце прокуратора. Стены закрыты синими драпировками с прихотливой эллинской каймой. Перед пустым ложем горит треножник. Отбрасывая левую драпировку, в триклиний мягкими шагами входит Пилат. Он без плаща, в белой латиклаве. Неспешно оглядывается и зовёт:
- Октавия!
Через минуту из-за другой драпировки появляется молодая женщина с накрашенным лицом, с притворной стыдливостью запахивая на груди столу.

Октавия (обиженно): Что за день - ни минуты покоя!

Пилат (подходит, развязно проводя пальцем по её шее): Твоя Венера - слишком требовательная богиня, да?

Октавия (надувая губки): Да, не то что твой лентяй Юпитер!

Пилат (смеясь): Ну-ну, что ты смыслишь в делах Юпитера, женщина?

Октавия: Юпитер покровительствует власти... И только. Венера же её даёт! (Запахивая столу, со смехом увёртывается и отбегает в сторону.)

Пилат: Клянусь Фебом, ты хочешь устроить политический диспут. (Приближается)

Октавия (игриво отдаляясь): Ты проиграешь, Понтий, если тему предложу я.

Пилат (хватая её за край столы): Посмотрим.

Октавия: Тема та же, что и прежде: Венера против Юпитера. Клянусь, что Венера своим искусством добьётся большего, чем тиран громовержец!

Пилат (притягивая ее к себе): Ну-ну, докажи!

Октавия: Тезей убил Минотавра, священного быка Юпитера, потому что в дело вмешалась Венера.

Пилат (сажая её к себе на колени): Неубедительно. Если б Юпитер желал того, он убил бы Тезея при входе в лабиринт.

Октавия: А Прометей не сказал Юпитеру его тайны, несмотря на все угрозы. Конечно, дружба - это ещё не любовь, но где-то близко, да?.. (Смеётся)

Пилат (усмехаясь): Твои речи становятся всё более опасными. Ты не боишься по возвращении в Рим... (Проводит по её шее ребром ладони)

Октавия: Это влияние провинции... (Переводит взгляд в сторону, её лицо становится задумчивым)

Пилат (вальяжно): Ты хочешь сказать, что это здешние иудеи внушили тебе крамольные мысли? (Притворно расширяя глаза, шепчет) Или, может быть, кто-то один?

Октавия: Ах, Понтий, тебе везде мерещатся лазутчики и бунтари...

Пилат: Ты не ответила. Кто этот человек?

Октавия (живо): Ты ревнуешь?

Пилат: Юпитер не опустится до ревности: она в арсенале Венеры. Ты расскажешь сама.

Октавия (вставая с колен Пилата): Нечего особенно рассказывать. Просто один мальчик... Он не здешний, хотя и иудей... Мне показалось...

Пилат (откидываясь на ложе): Что же тебе показалось?

Октавия: Знаешь, Понтий, иногда я думаю, что ты совсем не знаешь их. Конечно, у тебя есть закон, армия и право, но это лишь для видимости. Они боятся тебя, но это не помогает тебе их понять.

Пилат: Зачем? Мне неинтересно.

Октавия: Знаешь, они не такие, как ты думаешь. Они какие-то смиренные...

Пилат: Это зелоты-то смиренные? Опомнись, Октавия... (Пауза) Ну-ка, расскажи своему влюблённому прокуратору, что наговорил тебе тихий еврейский мальчик?

Октавия: Он много и не говорил... Он просто был таким... необыкновенным.

Пилат: Ого! Львица увлеклась! (Встаёт) И чем был так необыкновенен тихий еврейский мальчик? Или у него десять рук, чтобы ласкать тебя? Кстати, как его зовут?

Октавия (устало): Ах, Понтий, не играй со мной в дознавателя. Имя мальчика - Иоанн, и ты лучше меня знаешь, что в этой варварской стране так зовут каждого третьего...

Пилат: Какая странная вспышка гнева!.. Ну ладно, Октавия, я в делах твоей Венеры не силён, но одно я хочу услышать сейчас - ты слышишь? (Жестко берёт её за плечи, поворачивая к себе) Даже если этот иудей сказал тебе одно слово на своём собачьем языке - ты немедленно повторишь мне его!

Октавия (после непродолжительной внутренней борьбы, о чём говорят её беспокойные глаза): Он сказал, что скоро в Иудее объявит себя истинный царь, повелитель небес - видимо, местное подобие нашего Феба - и тогда не будет бед, и скорбей, и войн, и все будут любить друг друга так же, как он меня.

Пилат: Странный способ обольщения... И что, он доказал?.. Не красней, Октавия, тебе не идёт.

Октавия: Ещё он сказал, что видел этого царя собственными глазами и научился у него любви горькой, как полынь.

Пилат: Ха! (Отпускает Октавию) Да он просто сумасшедший болтун!

Октавия: Нет.

Пилат: Ты что, поверила этим сказкам? Или мальчик так искусен?.. Может быть, он и имя этого царя тебе сказал?.. (Внезапно мёртвой хваткой вцепляется в руки Октавии) Имя!

Октавия: Больно!.. Пусти! Что позволено Юпитеру, то не позволено...

Пилат (резко дёргая её за кисть): Имя!

Октавия (вскрикивает): Деспот, солдафон! Ах!.. Иисус Галилейский...

Пилат (подхватывает Октавию и целует её): Прости, любимая, я хоть царя твоего не видел, но, может быть, звук его священного имени добавит мне мастерства, а?..

 

Пять часов вечера. Тени уже удлинились, но до сумерек далеко. Живописное место неподалёку от Иерусалима: яблони, клейкая листва, трава шелковистая и низкая; недавно кончилась гроза, и капли ещё блестят на зелени.

Со стороны города появляются апостолы с тележкой, набитой до краёв. Все в восторге и изрядно пьяны. Под развесистой яблоней компания тормозит.

Иуда: Разворачивайте здесь!

Матфей (напевает): Был у фарисея бобик, он его любил... (Выдёргивает из тележки бутылку)

Пётр (бьёт его по рукам): Имей терпение!

Иуда: Переворачивай!.. Так! Снимаем верх!

Апостолы снимают с тележки полог и расстилают по земле наподобие скатерти.

Матфей (Петру): Тебе завидно, что ли? Вон там ещё настойка есть. (Подносит горлышко ко рту)

Пётр: Пентюх! (Беззлобно толкает его. Матфей, и без того слабо державшийся на ногах, давится и роняет бутылку)

Иуда (руководя): Нет, нет, Фома, хлеб в мешке, нет, не там... Ага. Давай сюда. И нож.

Фома: А оливковое масло? (Тащит мешок)

Иуда (зубами развязывая узел): М-м-м?..

Фома: Масло-то где?

Иуда (отрываясь от мешка, утирает лоб): Масло было за Филиппом.

Фома (кричит): Эй, Филипп!.. Где масло?..

Голос Филиппа: Масло в лампаде.

Фома (нервничает): Да нет - оливковое!

Голос Филиппа: Вот оно и в лампаде. А лампадное вчера съели.

Иоанн (до того рвавший с яблони цветы, демонстративно оглядываетя и с непередаваемой гримасой оттягивает горловину): Что-что?.. Вчера съели?..

Иуда (Иоанну): Ну что ты на меня смотришь? Словно я в тебя это масло силком вливал.

Иоанн: Ничего. Хороший казначей. Экономный. (Надменно поводит плечами и поворачивается к ободранным веткам). 

Со стороны ручья возвращается Иисус, стряхивая воду с рук. На-тыкается на растерянного Иуду над развязанным мешком, оста-навливается и поднимает на него глаза.

Иуда (со вздохом): Ну вот... Масло забыли. Придётся топать обратно.

Иисус: А без масла никак?..

Иуда (бросая взгляд в сторону Иоанна): Да, как видно, никак... (Накидывает на плечи плащ)

Фома: Ты на давильню?

Иуда (завязываясь): Какая давильня в это время суток? Пойду куплю.

Фома: А деньги?

Иуда: Деньги найдутся. (Подмигивает Иисусу. Скрывается за деревьями)

К расстеленной скатерти сходятся апостолы. Подталкивают друг друга, рассаживаются, отпускают шуточки.

Филипп (Иисусу): Ты чего такой?

Иисус (задумчиво): Какой?

Филипп: Надутый.

Иисус (болезненно морщится, но берёт себя в руки): Ну что ж делать!

Матфей: Не, всё нормально. Эффектен ты был, н-да, ничего не скажешь!

Иисус (улыбаясь, Варфоломею): Фаддей, передай мне вино.

Сонный Варфоломей, клюя носом, делает рассеянный жест.

Филипп (жуя): Ага, равви - молодец, только слова комкает и торопится.

Матфей: Нет, ты что! Ты что, Филипп, равви, - что надо!

Иоанн (тихонько, прижавшись к Иисусу): Равви, это было как песня!

Иисус (касаясь его плеча, так же тихо): У тебя сегодня очень красивое лицо - жаль, солнце садится...

Андрей: Да передайте же вино!

Пётр: Держи, равви! (Даёт Иисусу флягу)

Иисус (делает глоток): Железом отдаёт... Да и цвет у него... Слушайте, вам, случаем, не ржавая фляжка попалась? (Допивает до конца)

Матфей (вытаскивает из-за пазухи мятый листок с карандашом. Он уже совершенно пьян, и язык у него заплетается. Записывает, бормоча): Железом отдаёт, как римский дымоход... или водопровод... Наш равви сильно пьёт... А страшный суд грядёт. Грядёт меж тем с высот... Какой банальный ход! Я - старый рифмоплёт. Вино рекой течёт, и кровью отдаёт. Ах, если б знать исход... (Затихает в тягостном раздумьи)

Меж тем Иисусу подливают постоянно. Пока Матфей бормотал и нанизывал рифмы, Пётр пьяным голосом выкрикивал тосты, поэтому к моменту окончания матфеева шедевра все уже успели выпить за «процветание Иерусалима, где легко верят и много дают», за «чтоб фарисеям пусто было!», за «чтоб у могиндовида не отломался хвостик», за «а не пошёл бы Рим на...» и «Славься, отечество наше свободное».

Иисус (отодвигает пустую чашу): Похоже, это конец... (Смеётся)

Андрей подливает ему ещё.

Иисус: Нет, нет - уберите эту отраву до лучших времён. Я не буду больше пить. У неё гнусный привкус, какой-то совершенно кровавый привкус... (Встаёт, пошатываясь)

Иоанн (размазывая по рукам миро, Фоме): Слушай, ты не знаешь, где здесь Латинская улица?

Фома: Судя по названию, в центре. А что?

Иоанн (пытаясь встать): Пока, Фома. Я, наверное, пойду... (Падает) В общем, если меня будут спрашивать... (Засыпает)

Иисус (печально перешагивает через лежащих учеников): Иоанн, мне нужно было с тобой поговорить... Впрочем, каждый выбирает сам... Видимо, это была наша последняя вечеря. Никогда больше... (Идёт по направлению к саду. Ученики в большинстве уже спят вповалку. Иаков ещё держится на ногах. Вдруг Иисус оглядывается и неожиданно ясным голосом произносит):

- Иаков и Пётр. Я жду вас под яблоней у серого камня. (Скрывается в листве)

 

СЦЕНА 13

Закатное солнце садится за купол синагоги, из-за чего вся она выглядит огромной и чёрной. В сумрачной резиденции первосвященников на полу алеют пятна заката. К выходу степенно направляется Кайафа, но прямо перед ним дверь распахивается - и на пороге возникает Иуда. Кайафа удивлённо подаётся назад.

Иуда: Мудрейший из мудрейших! Великий сын Давида! Оплот Израиля!

Кайафа (брезгливо): Ну, что там у тебя?

Иуда (подобострастно): Мудрейший, конечно, знает положение дел в стране лучше бедного бродяги - и бедный бродяга пришёл за советом...

Кайафа: Мне некогда. Завтра на шабате спросишь.

Иуда: Завтра будет поздно. Кое-кто может сделать кое-что.

Кайафа (удивлённо поднимая бровь): Вот как? Кто же?

Иуда (протягивая руку горстью): Бедный бродяга скажет, а вы дадите бродяге совет.

Кайафа: Это ты за советом руку протянул?

Иуда: А как же!

Кайафа (бьёт его по руке): Ну, будет тебе... Рассказывай.

Иуда: Три года назад в Иудее объявился пророк...

Кайафа (морщится): Тебе за это уже платили.

Иуда: И полтора года назад этот пророк воскресил мёртвого.

Кайафа (отмахиваясь): Ох, кончайте говорить ваши глупости!.. Этот мёртвый уже снова мёртв, и расходы оплачены.

Иуда: А неделю назад пророк въехал в Иерусалим и собирает толпы.

Кайафа: Не держи меня за идиота. Позавчера я заплатил тебе за информацию, а теперь - проваливай!

Иуда: А знает ли мудрейший, кто отец пророка?

Кайафа: Какое мне дело?.. (Замирает вдруг. На его лице отражается мучительная работа мысли) Ты хочешь сказать, что этот твой сын плотника - сын не совсем плотника?..

Иуда (удовлетворённо): Ага. (Протягивает руку)

Кайафа (не замечая, смотрит в глаза Иуде): А чей?

Иуда (интригующе): О!..

Кайафа (понижая голос): Ирода?..

Иуда мотает головой.

Кайафа: Пилата?.. (Иуда закрывает глаза) Кесаря?.. (Иуда подносит руку ближе)

Кайафа (страшным шёпотом): Мой, что ли?..

Иуда (театрально разводя руки): Бога!

Кайафа: Сколько?

Иуда: Восемьдесят!

Кайафа: Десять.

Иуда: Семьдесят пять!

Кайафа (с каменным лицом): Десять.

Иуда: Семьдесят. Шестьдесят. Пятьдесят пять.

Кайафа (медленно): Одиннадцать.

Иуда: И завтра пророк уезжает обратно.

Кайафа: Пятнадцать. И не будем, как старая Сара с привоза.

Иуда: Ага. И вы его больше не увидите. А потом будет поздно.

Кайафа (думает): Ну ладно - двадцать.

Иуда: Сорок.

Кайафа: А сколько у твоего пророка людей для охраны? Его охраняют?

Иуда (глядя в потолок): Сорок.

Кайафа: Откуда у тебя эти сведения?

Иуда (монотонно): Сорок.

Кайафа (досадливо): Твоя цена как температура у тифозного... Тридцать.

Иуда (опускает руку, засовывает её за пояс): Деньги вперёд.

Кайафа (раздражённо): А, чтоб тебе!.. (Вытаскивает кошелёк, пересчитывает, прячет назад несколько монет) На, подавись!

Иуда (пряча деньги): Значит, так. Охраны у пророка - две сотни человек. Пророк с бородой, лет сорока, в чёрном одеянии навроде вашего. Завтра на рассвете уходит с отрядом через северные ворота к Магдале, где и будет до осени.

Кайафа (задумчиво): Хорошо. Ступай.

Иуда исчезает. Кайафа подходит к стене, щёлкает пальцами. Появляется второй первосвященник.

Кайафа: Сейчас от меня вышел оборванец. Проследить. Быстро. У него в карманах - наши деньги.

 

СЦЕНА 14 (ГЕФСИМАНСКИЙ САД)

Под раскидистой яблоней, прислонясь к серому камню, сидит Иисус, обхватив голову руками. Перед ним, пошатываясь, стоит Иаков, держа сонного Петра.

Иисус: Видите ли, я давно хотел вам сказать... Иаков, зачем ты стоишь, как перед трибуналом? Я позвал вас потому, что вы единственные здесь, кто ещё может что то воспринимать.

Иаков опускается на траву, протирая глаза.

Иисус: Сейчас я скажу это вам, а потом - остальным, по одиночке. Потому что, когда вы смотрите на меня все вместе и согласно киваете, я не уверен, что вы действительно понимаете меня.

Иаков согласно кивает. Глаза его слипаются.

Иисус: Я выбрал не совсем подходящее время, но дело в том, что у меня есть предчувствие... Что всё это скоро кончится, если... Иаков, да ты спишь?

Иаков (колотя руками в стороны): А?!

Пётр (получив от Иакова по макушке): Где? Что? На штурм!!!

Иисус (тревожно): Вы понимаете, что мы на грани беды?.. Нет, вы совершенно меня не понимаете, даже самые простые слова вам сложны... А главного словами не скажешь. Словно все эти три года я молчал... Я не знаю, что вы запомните из моих слов сейчас и что запомнили из прежних, но слово подобно огню и мечу, а ваши руки до сих пор слабы разжечь и удержать его. Видите ли, сегодня я вдруг понял, что я не вечен, и смерть может прийти за мной в любой миг. Через год, через десять лет или завтра... Что с вами будет? Иаков? Пётр?

Пётр (сонно): ...И Рим падёт, и архангелы вострубят... (Начинает храпеть)

Иисус (тихо): Я хотел научить вас любви, чтобы вы обрели этот мир, но вы проспали своё ученичество, прогрезили его, как Иоанн, как Матфей... Может быть, вы и вправду обрели мир, но я никогда не спрашивал с вас урока - и сейчас мне страшно. Когда меня не будет, как вы распорядитесь им? Или моими словами? Лучше бы вы их тогда просто забыли...

Иаков (бормочет): Не бойся, равви, мы их не забудем. И все, кто надо, получат по заслугам.

Иисус: Мой Бог! Вот в том-то и беда...

Тишина. Звенят цикады.

Иисус (про себя): Господи, хоть бы одно живое лицо!..

Со скрипом в дальнем конце сада открывается калитка. Приближаются торопливые шаги, и возле яблони возникает запыхавшийся Иуда.

Иуда (весело помахивая бурдюком с маслом): Радуйся, равви!

Иисус (вставая, с огромными глазами на бледном лице): Бог услышал... (Иуде): А ты слышишь?

Иуда: Что? Храпят... (Оглядывается) У вас, похоже, всё закончилось?

Иисус (отстранённо): Да, сейчас всё закончится.

Иуда (испуганно): Что закончится?..

Яркая вспышка света. Сад озаряется факелами. Крики и лязг оружия со стороны калитки, нарастая, становятся невыносимыми. В глазах у Иуды застывает ужас. Топот приближающихся ног.

Иисус (порывисто обнимая Иуду): Всё.

Голоса: Хватайте его! Нет - того, который рядом с оборванцем. Брать живым!

Иуда (оглянувшись): Люди Кайафы... О!.. (Падает как подкошенный)

Светлая фигура Иисуса одиноко белеет среди серых камней и лежащих тел. Она плавно поднимает руки. Вооружённые стражники окружают её кольцом, но медлят.

Иисус (касаясь рукой рта): Тихо, не будите спящих. Вы ведь пришли ко мне?

Стражник: Нам нужен пророк из Назарета.

Иисус (улыбаясь): Это я.

Приветливо подходит к страже, которая ловко заламывает ему руки. Факелы гаснут. Звон и звук падения растворяются в темноте.

 

Просторная зала претории. Белый плиточный пол, белые стены, в нишах стоят мраморные головы и торсы олимпийских богов. Освещение дневное - через отверстие в потолке. Двери распахнуты - сквозь них виден портик и голубое небо.

Возле ниши с какой то богиней стоит Пилат. Он повернулся лицом к стене, нервно притопывает ногой, щёлкает пальцами. На пол ложатся тени нескольких человек.

Пилат (резко поворачиваясь): Ну? Что, где?

1-й фарисей (возникая в проёме двери): Э... (Показывает рукой на входящую стражу с Иисусом)

2-й фарисей: Да вот... Как было условлено... Вот, привели.

Пилат (подходя к Иисусу, движения его резки, но точны): Так, быстренько: имя, возраст, социальный статус, место жительства, семейное положение, состояние здоровья, владение языками.

Иисус в течение перечисления сначала заинтересованно смотрит на Пилата, потом на его лице появляется беспокойство, явно от невозможности удержать в голове все заданные вопросы.

Пилат: Ну, в чём дело?

1-й фарисей: Иисус его зовут, Иисус из Назарета - фамилии не знаем. Тридцать лет, плотник, от работы уклоняется, без определённого места жительства, кажется, холост.

Пилат: Убийство? Развращение малолетних? Шантаж?

Фарисеи: Не замечали.

Пилат (пристально смотрит на Иисуса, что-то припоминая): Провокация? Политические анекдоты?

Фарисеи пожимают плечами.

Пилат (резко отворачиваясь и одёргивая латиклаву): Пятнадцать суток. (Делает шаг вглубь, давая понять, что аудиенция окончена).

Стражники довольно грубо хватают Иисуса за плечи и так резко разворачивают, что из складок его одежды падает ветка полыни - падает на видное место, и один из фарисеев вскрикивает удивлённо. Все замирают.
Пилат останавливает занесённую над ступенькой ногу.

Фарисей (поднимая улику): Вот-те раз!.. (Нюхает) У-у!..

Пилат (одним прыжком бросается к фарисею и выхватывает ветку из его рук): Ого! Так... Ну что ж, молодой человек, придётся побеседовать.

Делает жест окружающим. Все уходят.

Пилат (совершенно меняя манеру речи, иронично): Привет тебе, царь Иудейский!

Иисус (находится словно в полудрёме): Будь благословен.

Пилат (радостно): Ага! Вот я тебя и поймал: значит, ты всё-таки признаёшь себя царём?

Иисус: Что? (Подносит руку к виску)

Пилат (терпеливо): Я говорю, ты - царь?

Иисус (в ужасе): Я?! (Смеётся)

Пилат (заносчиво): А кто же царь?

Иисус (закончив смеяться, вытирает слезы): Не знаю.

Пилат (холодно): Как не знаешь? Правильно ли я понял тебя - ты не знаешь, кто сейчас царь Иудеи?

Иисус (честно): Кесарь... Цезарь... Юлий Цезарь.

Пилат (морщась, вполголоса): Какое убожество!

Молчание. Пилат, задумавшись, медленно делает круг вдоль галереи.

Пилат: Хм... Странно... (К Иисусу) Послушай, значит то, что говорят о тебе, ложь? Ты не претендуешь на царство?

Иисус: Разве для того, чтобы быть царём, необходим престол?

Пилат: Но ты - ты сам - считаешь себя таким царём над людьми?

Иисус: Царь не более, чем должность. Не хуже и не лучше всякой другой... (Задумывается) Нет, я не хотел бы быть царём.

Пилат (подходя): Чего же ты хотел?

Иисус: Наверное, невозможного...

Пилат (оживляясь): Ах, вот ты куда метишь? В боги?

Иисус: Каждый человек... (Откашливаясь) Это как тень под солнцем... Я думаю, каждый из нас - отсвет Бога и потому - его подобие...

Пилат: Ты хочешь сказать, что человек - проявление идеи божества? Что идея Бога проявляется в человеке?

Иисус: Когда проявляется, когда - лишь намечается. Это человек - идея, а Бог - воплощение.

Пилат (горячо): Ты читал Платона?

Иисус: Нет, а кто это?

Пилат: Потрясающе!

Молчание. Вдруг Пилат резко вскидывает голову.

Пилат: Послушай, но если идея Бога намечена в каждом одинаково - тогда все равны? Не перебивай! Значит, между мною и тобой нет никакой разницы? И любой раб так же велик, как кесарь? Не перебивай! Значит, в основе государства лежит ложный принцип? И наша великая Империя... О боги! Но как же иначе?

Иисус: Это тебя так мучит?..

Пилат (закрывая голову руками): О, Юпитер! Мои семнадцать лет... Афины... Убирайся отсюда!

Иисус (твёрдо): Ты вспомнил?.. Ты уже знаешь, что это осталось - и ждёт тебя?.. А ты - где ты?

Пилат яростно сжимает кулаки.

Иисус (осторожно беря его за руку): Пойдём со мной. Цепи надо рвать. Я помогу. Твоя жизнь слишком сложна... Это потому, что ты потерял истину. Ты оставил её на время, вышел из её дома - и забыл дорогу обратно. Но она - там. Она даже не постарела, не изменилась за эти годы, и той же виноградной лозой пахнет её порог...

Пилат (вырываясь, нервно): В неподходящем месте ты вербуешь учеников!.. Я тоже думаю, что знаю истину. Каждому - своё!

Иисус: Жаль. Дорога была бы легка.

Пилат (кричит): Стража! (Иисусу) Сейчас ты уберёшься отсюда, пока цел. Уберёшься навсегда!

Иисус: Я обидел тебя?

Раздаётся топот приближающейся стражи.

Пилат (усмехаясь): Это хуже обиды. Десять лет - на службе императора в легионе и в сенате, с ясной головой - чтобы теперь в ней возник хаос?..

Иисуса подхватывают под руки и выводят за дверь.

Секретарь Пилата, грек (из за дверей, заискивающе): Великий прокуратор говорил с этим преступником о греческой философии? (Гордо) Великая эллинская цивилизация, выдвинув идею рождения мира из хаоса, дала культуре непревзойдённые образцы философского мышления. Возьмём Аристотеля... (Приглушение звука)

 

По коридору, подхватив царскую мантию рукой, почти бежит Ирод. За ним еле поспевают приближённые. Варварская роскошь их одежд слепит глаза.

Ирод (на ходу): Волшебник, говоришь?

Приближённый: Маг. Мертвецов оживляет, из воды гонит алкоголь. Давеча косому Еноху в глаза плюнул - так косина прошла.

Ирод (тормозя): Что, и на второй глаз окривел?

Приближённый: Нет, излечился.

Ирод: Забавник, право!

Царский поезд врывается в огромную золотую залу, в центре которой стоит маленькая фигура Иисуса.

Ирод: Не толпимся, рассаживаемся, руками не трогаем, получаем удовольствие в порядке очереди. Я - первый.

Садится на трон.

Ирод (к Иисусу): Ну, давай!

Иисус в растерянности.

Ирод: Не бойся. Я дам тебе динарий. (К приближённому) Может, Соломею позвать? Или жену? Им понравится.

Приближённый (шёпотом): Сначала испытаем.

Ирод (так же): Ага. (Громко): Послушай! М-м... (К приближённому): Звать-то как?

Приближённый (шепотом): Иисус.

Ирод: Послушай, Иисус! Я за ценой не постою. Покажи нам что-нибудь эдакое... Что тебе самому больше нравится.

Иисус (недоумённо): В каком смысле?

Ирод: Что-нибудь из себя. Ну, что у тебя самое-самое, то и покажи.

Иисус (к одному из стражников, непонимающе): Он хочет, чтобы я разделся?

Стражник сгибается в три погибели и ржёт.

2-й стражник (в пространство): Заткнись.

Ирод: Что происходит? Я тоже хочу посмеяться. Почему он не начинает?

Приближённый: Стесняется.

Ирод: Да? Послушай, Иисус, тут все свои. Если тебе нужно какое-нибудь приспособление - скажи.

Иисус (окончательно растерявшись): Я не понимаю.

Ирод (приближённому): Он иностранец, что ли?

Приближённый пожимает плечами.

Ирод: А кто у нас знает латынь?

Приближённый пожимает плечами.

Иисус (стражнику): Кто этот человек, который со мной разговаривает? Это Цезарь?

Стражник откидывается назад и ржёт.

2-й стражник: Заткнись!

Ирод: Да что происходит? (Раздражаясь) Немедленно сделайте что-нибудь!

Иисус (дёргает второго стражника за рукав): Что он хочет?

Стражник: Заткнись.

Ирод: Если сейчас же не покажешь мне свое искусство, я прикажу скормить тебя моим собакам!

Иисус: Я сделаю всё, что ты хочешь, но скажи, что именно?

Ирод (обрадованно, но ещё не отойдя): А говорили - иностранец!.. Это случается иногда с магами. Вот у меня на днях обезьянка сдохла. Ты бы - а?..

Иисус (силясь что либо понять): Обезьянка сдохла?.. (Стражнику) Что мне делать?

Стражник: Заткнись.

Второй стражник закрывает рот рукой и ржёт.

Ирод (потеряв терпение): Да что за издевательство! Уберите эту развесёлую троицу с глаз моих!

Стражники вытягиваются.

Ирод (вскакивая): Вон!!! Обманщики, лжецы, нахлебники, подлецы!!! Всех сгною!!!

Стражники подхватывают Иисуса и устремляются к выходу.

Ирод (буйствуя): Кто мне отравил день? Воры, подонки, выродки! Никому нельзя верить! Никому нельзя верить!

Иисус (волокущей его охране): Что произошло?

Стражники (ударив его наотмашь): Заткнись!

Слабеющий голос Ирода: Никому нельзя верить!..

 

Темно. Полуподвальное помещение на окраине Иерусалима. Чадит лампада. Перед циновкой с остатками пищи сидят бледные и испу-ганные апостолы.

Пётр: Это конец. Всё. Теперь уж точно помрём.

Иаков (хмуро): А кто тебя просил тогда за всеми увязываться?

Пётр: Это я от голода.

Иоанн (трагично, уткнувшись головой в руки): Это я виноват, я один.

Иаков: Ага, наконец-то понял? Лучше поздно, чем...

Иоанн: Да я не о том. Из-за меня Иисуса схватили.

Фома: Из за тебя?! Ты ж спал тогда...

Иоанн: Я рассказал о нём одной женщине... римлянке...

Филипп: Че-го?! Ха, вот Иуде-то радость. Прибыло в его полку.

Фома: Кстати, где Иуда?

Филипп: Известно, где - деньги в борделе просаживает. Чего ему, Иуде, бояться-то? Чай, свой теперь...

Пётр (мрачно): Жидовская морда! Вот ведь!.. Я, как увидел его, сразу понял...

Иаков: Что ты понял? Что на его деньги можно пить беспробудно?

Пётр: Это я от голода!

Андрей: Вот - равви нет... И Варфоломей потерялся... Мы его забыли там, в саду - тоже, наверное, теперь в тюрьме...

Иоанн: Вы как хотите, а я к нему пойду.

Иаков: Да ты, вроде, с Варфоломеем-то никогда не знался.

Иоанн: Я не к Варфоломею, я к Иисусу.

Иаков (ехидно): Ага, давай. Может до перекрёстка и дойдёшь...

Иоанн: Мне всё равно. Рожи ваши осточертели.

Филипп: Правильно. Кулик кулика видит издалека. Иудина рожа тебе, небось, поприятней наших...

Матфей (из угла): Ну что вы заладили? Говорите как... как всякий сброд. То ли дело равви - что ни слово, то сердце радуется. Строка к строке.

Иоанн (вставая): Ты, Матфей, вместо виршей своих, об Иисусе бы написал, хоть без рифмы. Больше пользы.

Матфей (огрызаясь): Сам и напиши! От горшка два вершка, а туда же, советовать. Иисус такого себе и то не позволял: он понимал в поэзии.

Андрей: Верно. Поэт был. Как он меня на дороге-то остановил, да пальцем в грудь - там, говорит, бог у тебя... (Плачет)

Иоанн (заносчиво, Матфею): И напишу!

Матфей (шурша листком): Давай, давай. Посмотрим. Любовная лирика времен Ирода IV. «Я и Иисус. Записки сумасшедшего».

Иоанн: Знаешь, Матфей, в чём твоя беда? Ты слова как налоги собираешь. (Выходит)

Фома: Да, кстати, о налогах. Что нам теперь делать, как вы думаете? Иисуса взяли, за нами слежка. Ну ладно, слежку мы пересидим. А потом? Матфею хорошо - он опять может в мытари пойти. У Филиппа папаша с доходом. А остальные?

Пётр (угрюмо): Помрём, как один. Точно.

Андрей: Помрём - не помрём, а жить не хочется... Это ж сколько назад топать? И дорога - вся на памяти. Тут пили, здесь пели, там проповедовали... Яблони эти, словно ничего не случилось. (Плачет)

Фома: И я думаю - обратно-то зачем? (Взрываясь) Вот надо же было, а? Поверил, что всё это навсегда. Равви говорил: легковерный ты, Фома, а я - мимо ушей... Поверил... Ну, теперь баста! Хоть явись он здесь живым - не посмотрю даже. Обманщик! (Рыдает)

Филипп: Да, надул он нас крепко.

Иаков (спохватившись): Слушайте-ка, он в саду-то, после повечерия, всё сказать хотел... Пётр, помнишь? А, соня!.. Он ведь всё сказать хотел - да все уж хорошие были - и нас с Петром отозвал, и Иоанна хотел - а мы тоже носом клевали - и всё разговор заводил, что всё скоро кончится, и что мы его плохо слушали всегда, и ещё что-то... И остальным, вроде, собирался, да не успел. А я помню!

Андрей (сквозь слёзы): Что ты помнишь?

Иаков (напрягаясь): Он, вроде, говорил, что боится за нас: мол, любить не научились, и всё позабудем и перепутаем, когда он умрёт. И переругаемся... Точно, как в воду глядел! (Вытирает глаза)

Андрей: Пророк был! (Плачет)

Пётр (мрачно): Чего нюни распускать? Всё едино - помирать.

Матфей (из угла): Вау! (Записывает) Чего нюни распускать? Всё едино - помирать, а предателя - догнать и зело накостылять...

Иаков: Кстати, Иоанн-то ушёл? Плохо. Надо вернуть.

Филипп: Вернёшь его! Надо было не пускать...

Иаков: Ох, чует моё сердце - сгинет он. Молодой ведь ещё, глупый...

Пётр (неожиданно поднимаясь): Ладно, мне бояться нечего, все одно - могила, а так хоть для пользы. Пойду схожу. А Иуду встречу - убью!

Андрей: А я? Я с тобой!

Пётр: Нос утри сперва. Мне и так тошно - ты ещё, со своими воспоминаниями... Вот Матфею подиктуй: может, напишет чего. (Хлопает дверью)

Поредевшая компания впадает в окончательную тоску. Сквозь вздохи и невнятное бормотание скорбно скрипит перо Матфея. 

 

СЦЕНА 18

Претория. Иисус, держащий руку возле губ.
Перед ним Пилат.

Пилат (к стражникам): Почему он опять здесь?

Молчание. Стражники опускают глаза.

Пилат: Кто его сюда отправил?

Стражник: Царь Ирод был разгневан...

Пилат: Он что, и Ирода из себя вывел?

Стражники сокрушенно молчат.

Пилат: Ну и ну... (Подходит вплотную к Иисусу) Я тебя предупреждал.

Иисус убирает со лба волосы и снова прижимает руку к губам.

Пилат: Что скажешь? Мне терять нечего. А тебе?

Иисус (откашливаясь, глухо): Мне тоже.

Пилат: А жизнь?

Иисус: А бессмертие? (Кашляет)

Пилат: А заносчивость?

Иисус: Ненаказуема.

Пилат: А что делают с теми, кто у всех поперёк горла?

Иисус (неуверенно): Отказываются от мысли их проглотить...

Пилат: Да, ты - дикарь... (Отходит от него) Умирать не страшно?

Иисус молчит.

Пилат: Я не слышу ответа.

Иисус молчит.

Пилат: Ты когда-нибудь видел распятие? Отвечай!

Иисус (безнадёжно): Это какое-то латинское ремесло?

Пилат (кричит): Это вид смерти! (Подходя) Долгой и позорной смерти. Это то, что я с тобой сделаю!

Иисус закрывает глаза.

Пилат: О Юпитер! (В сердцах) Да что же это такое?! Оправдывайся! Скажи, что ты невиновен! Ну хоть что-нибудь сделай для своего спасения!!! (Трясёт его)

Иисус молчит. Ресницы его дрожат.

Пилат (неожиданно ледяным тоном): Ты вообще знаешь, в чём тебя обвиняют? (Оставляет его, идёт к столу, быстро подписывает что-то, стукая печатью) Всё - сил моих нет. (Устало) Убирайся к Синедриону. Вот приказ. (Иисусу) Вот приказ! (Машет бумагой перед его лицом)

Иисус (поднимая глаза): Я свободен?

Пилат: Вон!!!

Стражники хватают Иисуса и выволакивают его из зала. За ними идёт контубернал с приказом.

Пилат: Всё! Всё! В Афины! В отпуск! К морю!

Из дверей показывается секретарь грек.

Секретарь (заискивающе): Великий прокуратор обмолвился об Афинах... Сердце Эллинской культуры, колыбель философии, дав миру такие великие умы...

Пилат в бешенстве запускает в него кубком.

 

Вечер. Иуда врывается в кабачок, ища апостолов.
Глухо. Он выскакивает наружу и натыкается на спящего под скамьей Варфоломея.

Иуда (расталкивая его): Вставай, ну вставай же! Равви у прокуратора!

Варфоломей (сквозь сон, мирно): А! Всё проповедует! (Поворачивается на другой бок и засыпает снова)

Иуда: Кой чёрт проповедует! Варфоломей! А, чтоб тебя! (Замахивается в сердцах)

Из-за угла слышны голоса. Иуда подбегает к стене.

Голос Пётра: Да пошел ты!..

Ехидный голос: Ну-ка, постой... Да не дергайся! Кого-то ты мне напоминаешь...

Низкий голос: Рожа заурядная, прямо скажем, но наглая!..

Голос Пётра: Ребята, вы чего?

Ехидный голос: Не тебя ли я видел давеча у синагоги с тем патлатым?..

Низкий голос: Точно, точно - это всё одна команда.

Голос Пётра: Граждане, милые, пустите, ничего не знаю, никого не видел.

Женский голос: Не суетись. За дружков надо расплачиваться.

Голос Пётра: Да какие дружки!.. У меня жена с двойней дома.

Шум драки. Через минуту взъерошенный Пётр выскакивает из за угла и налетает на Иуду. Они шарахаются друг от друга и застывают. Несколько мгновений каждый из них с ненавистью меряет другого глазами.

Иуда, Пётр (друг другу в один голос): П-предатель!

И, сплюнув, разбегаются в разные стороны.

 

СЦЕНА 20 (СИНЕДРИОН)

В полутёмном зале резиденции первосвященников горят факелы. Фигуры в чёрных мантиях стоят вдоль стен правильным каре. В центре - на возвышении - лежит огромная книга. Перед ней два стражника держат едва стоящего на ногах Иисуса. От хитона остались лохмотья, волосы падают на лицо, скрывая его почти полностью.

За книгой, напротив Иисуса, стоит надменный Кайафа в высоком головном уборе - первосвященник Иерусалимский.

Кайафа: Бог Израиля, поруганный нечестивцем сим - свидетельствуй!

Синедрион (хором, глухо): Свидетельствуй!

Кайафа: Бог Давида, могучий и в хуле - свидетельствуй!

Синедрион: Свидетельствуй!

Кайафа: Бог Соломона, осиявший нас мудростью - свидетельствуй!

Синедрион: Свидетельствуй!

Кайафа (подымая руки): Мы собрались здесь, братья, чтобы решить, наконец, где же кончается Закон и где начинается Иисус.

Гробовое молчание. Слова гулко вибрируют под высокими сводами.

Кайафа: Может ли быть так, чтобы Бог, плоть от плоти Боговой, стоял среди нас - и небеса не разверзлись бы, и камни бы не возопили «Осанна!», и не ослепли бы мы от величия его?

Синедрион (хором): Нет!

Кайафа: Может ли смертный унизить Бога присвоением себе того, что лишь Богу принадлежит?

Синедрион: Нет!

Кайафа: Может ли смертный, поругавший Бога Израиля, не быть наказан?

Синедрион: Нет!

Кайафа (кладёт руку на книгу): Таков Закон!

Стражники, с силой надавив на плечи Иисуса, роняют его на колени перед книгой, так что он почти касается её. Его глаза - огромные и тёмные - сквозь чащу волос поднимаются к Кайафе.

Кайафа: Перед Великой Книгой, данной нам Богом Израиля, отвечай: течёт ли в тебе кровь царя Давида?

Иисус: Нет.

Кайафа: Потомок ли ты Иудейских царей?

Иисус: Нет.

Кайафа: Царь ли ты Израилю?

Иисус: Нет.

Кайафа: Сын ли ты Иосифа-плотника?

Иисус: Нет.

Кайафа: Брат ли ты Иоанна, крестившего тебя?

Иисус: Нет.

Кайафа: Женщина ли мать твоя?

Иисус: Нет.

Кайафа (с возрастающим изумлением): Иудей ли ты?

Иисус: Нет.

Кайафа: Ставишь ли ты Закон выше Бога?

Иисус: Нет.

Кайафа: Хотел ли ты отменить Закон?

Иисус: Нет.

Кайафа: Хотел ли ты подчинения Закону?

Иисус: Нет.

Кайафа: Пророк ли ты?

Иисус: Нет.

Кайафа: Лжепророк ли ты?

Иисус: Нет.

Кайафа: Смертен ли ты?

Иисус: Нет.

Кайафа (в страхе): Ты - Илия?

Иисус: Нет.

Кайафа: Но выше только Бог! Ты это хочешь сказать?

Иисус: Нет.

Кайафа: Но тебя нельзя умертвить - я правильно понял?

Иисус: Нет.

Кайафа: Умеешь ли ты лгать?

Иисус: Нет.

Кайафа: Всю ли правду я знаю?

Иисус: Нет.

Кайафа: Знаешь ли ты её всю?

Иисус: Нет.

Кайафа: Виновен ли ты?

Иисус: Нет.

Кайафа: Хочешь ли жить?

Иисус: Нет.

Кайафа (подымая руки): Слышали ли вы, братья, ответ?

Синедрион (хором): Да!

Кайафа (Иисусу): Считаешь ли ты Бога отцом своим?

Иисус: Да.

Кайафа: Согласен ли ты умереть?

Иисус: Да.

Кайафа: Справедлив ли суд?

Иисус: Да... (Опускает голову)

Стражники вздёргивают его, ставя на ноги.

Кайафа приблизившись, наклоняется к нему над книгой так, что их разделяет лишь Закон, и тихо говорит:

- Не Мессия ли ты?

Иисус (смотря на него в упор): Твой Закон тому свидетель, что эти слова - не мои.

Кайафа бледнеет.

Кайафа: Сказано о Мессии, что погибнет он от рук грешников, ибо не узнают они его.

Иисус: Твой Закон тому свидетель, что и эти слова - не мои.

Кайафа (покачнувшись): И Бог Израиля равнодушно взирает на то, как по милости какого-то проходимца, случайно оказавшегося Мессией, Кайафа окажется грешником? Не дождётесь! (Громко): На основании Пятикнижия суд не может вынести обвиняемому обычного приговора, поскольку преступник ни богом, ни пророком не является и выражает почтение к Закону и суду. (Иисусу, злорадно): Понял? (Громко): Но, учитывая желание подсудимого, Синедрион всё же приговаривает его к смерти, однако, поскольку подсудимый отказывается являться иудеем, вместо побивания камнями он будет умерщвлен тем способом, который изберёт гражданская власть. Синедрион умывает руки и слагает с себя всякую ответственность за дальнейшее. (Иисусу, тихо): Ляжешь в гроб по римскому образцу. Пусть дражайший Понтий расхлёбывает. Он и так язычник - ему всё равно.

Синедрион (хором): Да будет так!

Кайафа (стражникам): Приговор и обвиняемого - к прокуратору на освидетельствование. (Поворачиваясь к первосвященникам): Слава Богу Израиля!

Синедрион: Слава Богу Израиля!

 

Стена сада, окружающего преторию.
Из-за неё слышен истерический вопль Пилата:

- Как я ненавижу этот народ! Ну что вам ещё от меня надо? Подписать бумажку? Пожалуйста! Роту солдат? Пожалуйста!

Ему вторит бас Кайафы:
- Это дело особой важности. Синедрион не может...

Голос Пилата: Ох, оставьте! Наплодили полоумных и не знаете, как от них избавиться! Зачем вам Синедрион, если у вас нет элементарного контроля за рождаемостью!

Голос Кайафы: Рассмотренное дело сочли более правомерным передать гражданскому суду, ибо...

Голос Пилата: Я этим сыт по горло. Хватит. Делайте что хотите со своим оборванцем - хоть молитесь на него. Я умываю руки. Солдаты во дворе.

Хлопают двери, слышатся поспешные шаги. Где-то скрипят ворота, в которые тут же врывается рёв далекой толпы.

Из тени, которую отбрасывают на стену цветущие деревья, выскакивает Иуда. Он потерянно озирается и собирается бежать вдоль стены, на голоса. Но тут его внимание привлекает сидящая на камне у соседнего строения фигура. Иуда всматривается: это Иоанн.

Иуда (подбегая): Иоанн! Ну слава Богу, хоть один...

Иоанн (поднимая голову с ладоней): Убирайся, предатель!

Иуда: Иоанн, постой, ты ничего не знаешь! Где остальные? Я два дня бегаю по городу: надо спасать Иисуса!

Иоанн (криво усмехаясь): Кого спасать? Ты его видел?.. Поздно.

Иуда: Меня не пустили!

Иоанн: Тут пускать некуда - он на площади, с той стороны ограды... Иди, полюбуйся, до чего ты его довёл.

Иуда: Но ведь он жив! Пойдём - хоть простимся!

Иоанн: Я никуда уже не пойду. Всё кончено... Он... уже не жилец. У него в глазах так... Он никого не видит. И руки... Не могу!

Иуда (трясёт его): А где все остальные? Андрей, Фома, Матфей?

Иоанн: Матфей пишет стихи. Андрей плачет. И остальные... Они убьют тебя, когда перестанут бояться. И я бы убил.

Иуда: Чего ж сидишь?

Иоанн: Я помню, как он про любовь говорил... А видеть я вас всех не могу. Уеду я отсюда - куда глаза глядят.

Иуда (садясь рядом): А знаешь, Иоанн, чего он хотел, когда мы выйдем из Иерусалима? Он хотел идти домой вместе с вами - чтобы мы там жили, работали, рыбу вместе ловили, чтобы всё как всегда, но на одном месте, дома - понимаешь? И Матфей со стихами, и Филипп с виноградником, и Пётр с сетью, и сам он... А ты - уехать!

Иоанн: Ты, Иуда, вроде не глупый, а такое иногда скажешь! Куда мы без него? Неужели не понимаешь? Всё кончилось.

Иуда: Он в смерть не верит. Он говорил - нет её. Думаешь, ему это всё, что вы сейчас делать собираетесь, понравилось бы? Или мы такие слабые, что не сможем его обрадовать, сделать, как он хотел?

Иоанн: Да пойми ты, что тошно!

Иуда: А я ему обещал.

Иоанн (глядя на него в упор): Знаешь, Иуда, лучше бы ты повесился.

Молчание.

Иуда (про себя): Вот ведь как оно, возвращение-то, обернулось... Я Иисусу говорил... Так и вышло. (Смотря мимо Иоанна) У меня отец, пока жив был, верёвкой торговал...

Иоанн (смеясь нервно): А у меня отец белой горячкой страдал: со змеями воевал, чудища всякие мерещились... Уходи, Иуда.

С площади доносится вой, улюлюканье, латинские окрики. Иуда медленно встаёт и, не прощаясь, идёт на шум. Иоанн, свернувшись у камня калачиком, закрывает уши ладонями.

Из за стены показываются два зелота.
Смотрят вслед процессии.

Первый: Ещё одного повели.

Второй: Подонки.

Первый (тихо): Сегодня ночью в доме Иосии...

Второй (еле слышно): Смерть Ироду!

Первый (еще тише): Тс-с!!!

Вместе (одними губами): Да здравствует Свобода!!!

Шарахнувшись друг от друга, ныряют в подворотни.

Далёкие крики толпы, устремившейся за траурным шествием.

 

ЭПИЛОГ НА НЕБЕ

Плотный воздух - почти густой наощупь, во всполохах бело-голубого света - пронизывают силовые потоки эфира, похожие на крылья - или паруса - или летящие плащи. Пространство звучит - это постоянный и изменчивый фон из плеска, шороха материй, голосов и смеха, в который то и дело вплетаются обрывки мелодий. Главное, что поражает здесь, - одновременное отсутствие формы и отсутствие пустоты. Всё наполнено, но всё течёт. Постоянно лишь Присутствие, делающее это место самым обитаемым из всех возможных. Из отдельных голосов постепенно складывается диалог.

- Он выбрал сам. Он был свободен отказаться.

- Он раскаивается.

- Ничуть, он счастлив.

- Он страдает, как всякий человек.

- Он уже не человек.

- Наш замысел удался?

- Сейчас - да, но неизвестно, что будет дальше.

- Он не пожалеет?

- Свобода выбора за ним, как и прежде.

Пространство прокалывает тонкий зелёный луч, постепенно стя-гивающийся в звезду.

Голос Иисуса: Отец, что это было?

В ответ слышится бесстрастный и беспечный смех бессмертных. Так могут смеяться только ангелы.

Голос Присутствия (с эффектом эха):

(баритон): Путь Мессии на земле...

(тенор): Путь Мессии на земле...

(меццо сопрано): Путь Мессии на земле...

- Разве ты не помнишь?..

- Разве ты не помнишь?.. 

- Разве ты не помнишь?..

Голос Иисуса: Это было как сон, и я до сих пор не могу проснуться...

Голос Архангела Гавриила (лирический тенор): Предутренний кошмар...

Голос Архангела Михаила (драматический тенор): Битва с плотью...

Голос Архангела Рафаила (баритональный тенор): Томление духа...

Голос Иисуса: Это было самое прекрасное сновидение, и лишь теперь я вижу, насколько я его люблю.

Голоса: - Он не ошибся...

- Они спасены...

- Мы победили...

Голос Иисуса: Если бы я мог выбирать - я остался бы там.

Голос Присутствия: Отныне ты и я снова одно...
...снова одно...
...снова одно...

Распоряжайся собой...
распоряжайся собой...
распоряжайся собой...

На фоне смеха - голоса:
- Не давайте ему тела!
- Пусть отдохнёт!
- А мы? Мы соскучились!

Голос Иисуса: Я люблю их - твоих смертных детей.

Голоса: - А мы любим тебя!
- Нам не хватает логоса!
- Будь здесь и присутствуй там!

Голос Присутствия: - Я тоже люблю их...
...люблю их...
...люблю их... -

Ты станешь связью, если хочешь...
...если хочешь...
...если хочешь... -

Будь на небе и живи на земле...
...живи на земле...
...живи на земле...

Голоса: - В каждом путнике...

- В каждом поэте!

- В каждом отшельнике!

- В каждом ребёнке!

- В каждом, кто любит тебя...

Зелёная звезда растворяется в потоках света, становясь одним их них. Голоса превращаются в мелодии, слова теряют ясность и сливаются с шумом архангельских крыльев.

 

ЭПИЛОГ НА ЗЕМЛЕ

По пыльной дороге, прорезанной колеями тележных колёс, идёт тонконогий юноша с котомкой за плечами. Он идёт не торопясь, грызя травинку, и разглядывает собственную тень. Вдруг останавливается: прямо под ногами, в песке и пыли, между колеями валяются рукописные листы. Юноша приседает, собирает их и погружается в чтение. Он увлечен настолько, что не слышит позади себя конского топота, и лишь когда над его головой раздаётся повелительный окрик, отскакивает в сторону.

На дороге, сдерживая коней, гарцуют несколько всадников.

Всадник в геральдической одежде: Эй, что ты тут делаешь?

Юноша (испуганно): Прошу сиятельных господ простить меня... Я, право, не делал ничего дурного...

Всадник в богатых доспехах (надменно): Это мы проверим. Кто ты?

Юноша: Я странник. Менестрель графа де Бланшфор.

Всадник в доспехах: Надеюсь, тебе известно, что ты находишься во владениях графа де Монтегю, и по праву мы можем сделать с тобой что угодно?

Юноша: Да, монсеньёр.

Всадник в доспехах: Что это у тебя в руках?

Юноша: Это рукопись, она лежала на дороге.

Всадник в темных латах: И ты посмел к ней прикоснуться? Всё, что лежит на дорогах во владениях графа де Монтегю, принадлежит графу де Монтегю! (Протягивает руку.) Дай её сюда!

Юноша нехотя отдает листы.

Всадник в геральдической одежде: Это, верно, из библиотеки монсеньёра. Или из монастыря. Больше неоткуда.

Всадник в мехах (замахиваясь на юношу): Вор! Это ведь, наверное, личное письмо!

Юноша (закрываясь): Нет, нет! Там написано «Иезус»!

Всадник в доспехах (презрительно): Грамотей! (Вертит бумаги, изучая. Потом протягивает их сопровождающему отряд монаху) Прочитайте-ка, брат Жоффруа.

Монах (с поклоном принимает листы, пробегает один глазами): Действительно... Да, тут написано «Иезус», «Андреус», «Якобус»... Какая чудовищная латынь!.. Вот эту фразу, например, можно перевести следующим образом: «Как червь разъедает плод, так презрение разъедает сердце...» (Перебирает листы) Это, несомненно, текст какой-то мистерии, но в нашей библиотеке ничего подобного нет... Ох, Господи прости, какие богохульства! Да тут не то что за хранение - за одно прочтение грозит костёр!

Всадник в доспехах (властно): Это не может принадлежать графу де Монтегю. Он набожный сын церкви.

Монах (брезгливо возвращая рукопись): Сохрани нас святые угодники с Приснодевой... Возьмите, барон (крестится), а мне придётся исполнить епитимью... (Закрывается капюшоном)

Всадник в доспехах (покрутив рукопись, зашвыривает её далеко в траву, юноше): Ты не только вор, но и лжец! Скажи спасибо, что мне лень доносить на тебя инквизиции. (Пришпоривает лошадь, со свистом опуская хлыст на менестреля. Юноша падает. Кавалькада проносится мимо)

Юноша поднимается, глядя вслед всадникам зеленоватыми смеющимися глазами. Убирает со лба волосы, собирает в траве листы и, прихрамывая, сворачивает с дороги, чтоб, затолкав за шиворот свою находку, скрыться в холмах.

 

К О Н Е Ц