Парижанин
Предисловие
ЧАСТЬ 1
1. Арка Сорбонны
2. Арка Сорбонны (продолжение)
3. Арка де Байе
4. Арка де Байе (продолжение)
5. Арка де Байе (продолжение)
6. Арка де Байе (продолжение)
ЧАСТЬ 2
7. Придворная арка
8. Придворная арка (продолжение)
9. Придворная арка (продолжение)
10. Тюремная арка
11. Тюремная арка (продолжение)
12. Монастырская арка
13. Монастырская арка (продолжение)
14. Арка Шавиньи
15. Арка Шавиньи (продолжение)
ЧАСТЬ 3
16. Парижская арка
17. Испанская арка. Гренобль
18. Испанская арка. Гренобль - Барселона
19. Испанская арка. Мадрид - Палермо
20. Испанская арка. Венеция
ЧАСТЬ 4
21. Арка Маджетти
22. Арка Маджетти (продолжение)
23. Арка Маджетти (продолжение)
24. Арка Маджетти (продолжение)
25. Арка Клермона
26. Арка Клермона (продолжение)
27. Арка Клермона (продолжение)
28. Арка инквизитора
29. Арка инквизитора (окончание)
________________________________
[отрывок]
Генрих де Байе... Сейчас он лежит в гробу, о мертвых же говорят либо хорошо, либо не говорят ничего. И все-таки я расскажу о господине де Байе. Но расскажу по порядку.
В конуре, где я обитал, он, видимо, уже появлялся, но я ни разу толком не обратил на него внимание. Сюда часто заглядывали очень приличные господа, если им нужно было нанять убийц или соглядатаев. Охотников до легких денег было много, приличные же господа были все на одно лицо: мужчины в шляпах и темных плащах, которыми они прикрывали лица, и часто под плащом на лице оказывалась маска.
К этому времени у меня уже был собственный тюфяк, а рядом со мной обитал сумасшедший, несущий ахинею о Страшном суде. Вообще он был вором, но проникся ко мне уважением оттого, что я слушал и комментировал его выкладки об Апокалипсисе. Дружба с настоящим богословом очень обогатила его фантазию, и план спасения теперь преображался на глазах. Степень безумия этого человека можно понять по тому лишь, что откровение он искал в римских цифрах, нумерующих главы и стихи Откровения Иоанна. Он читал их как согласные буквы, и подставлял огласовки, как это принято у евреев. Он искал название города или места, где можно избежать расправы Всевышнего. Иногда получалось забавно.
В тот день я валялся на тюфяке и читал древних историков. Я настолько привык к шуму и крикам, что перестал их замечать. И вот, оторвавшись от книги, я заметил моего сумасшедшего, оживленно беседующего с незнакомым, но очень приличным господином.
Я отложил книгу и стал наблюдать. Незнакомец был черноволос и хорошо сложен. Он не скрывал своего возраста - ему шел четвертый десяток - всякими новомодными выкрутасами вроде лент, кудрей и пудры. Коротко стриженые виски противостояли черной клинообразной бородке. Немного асимметричные глаза придавали неподвижному лицу живость. Он говорил мягко, вполголоса.
... - рукоположение и миропомазание не есть ли те знаки, кои поставил Сатана на руку и на чело поклонившихся ему? А огонь и меч, которые обещал принести избранным Спаситель в крещении и в Даре - не есть ли атрибуты светозарного ангела, который вечно искупает грех человечества, будучи низвергнут на землю?
- Библия, глава шестидесятая. "L" и "X", Люцифер-Христос.
- Да, Разум дан человеку светозарным, чтобы познал человек ложных богов. В Разуме человек уподобляется Богу, и он есть награда, обретенная Адамом.
- Адама выгнали, - прошамкал мой сосед, - и все мы через это погибнем.
- Адам не был изгнан, он пошел путем избранных. Он спустился на землю. Обрести Разум и повторить путь Учителя - это и есть единственная награда.
- Да, - сказал сосед, - Но выходит, что выгнал его не Бог.
- В этом великая тайна. Бог не на небе, он на земле. Он крестит огнем и духом. Священники молятся изгнавшему Адама - Сатане.
- А что говорят братья о Суде? Кто будет судить?
- Это будет суд Сатаны. Поклонившиеся ему навсегда покинут землю и сольются с ним. Те же, кого называют грешниками, останутся с Богом, светозарным, и наследуют землю.
- Я так и знал, знал... Все подтвердилось. Но ведь я хожу в церковь... Иногда.
- Это не важно. Главное, знать - где.
- Вот именно. Где.
- Скажи же.
- Нет, господин, не могу. Это тайна цифр. Может быть, вы и сохраните ее, а может быть - расскажете. Я хочу жить вечно.
- Ты не доверяешь мне, бестолочь?
- Господин, я не уверен в толковании. Тысячелетнее царство плюс число зверя, записанные римскими цифрами.
- Ну-ка... M, D, C, madic... medac... medic... Медичи!
- Разве?
- Да, это Медичи... черт, я должен был догадаться...
- Там еще шестьдесят шесть, L,X,V,I.
- О, помолчи!- незнакомец вытащил бумагу и что-то быстро писал на ней.
- Модус... или - Медичи. Или - не Медичи?..
Я не выдержал.
- Модистка - люциферистка.
- Что у тебя там за шпана?- спросил незнакомец, не отрываясь от записей.
- Это мой большой друг, богослов,- ответил сосед гордо.
- Хорошее знакомство,- незнакомец метнул на меня острый взгляд чуть косящих глаз, засунул бумагу под плащ и встал. Я не заметил, как он бросил моему соседу монеты, но по тому, как тот вдруг пополз по тюфяку, хлопая рукой, догадался о подачке. Незнакомец вышел.
На другой день у Жиля было венчание. Он взял в жены дочь молочницы с соседней улицы, и венчание происходило в Латинском квартале, в церкви Сент-Этьен-дю-Мон. Я все еще по выходным, правда, не регулярно, подрабатывал там на хорах. Сверху было прекрасно видно молодых, я пришел специально, хотя было не воскресенье, а четверг. Я отсалютовал Жилю. Его невеста была прехорошенькая. Разумеется, я заночевал как приличный человек в гостях, нагулявшись на свадьбе. Утром разгул продолжался - но уже без Жиля. Вернувшись в субботу вечером, я узнал, что незнакомец приходил снова, и говорил много и хорошо, поскольку ему никто не мешал.
В следующий раз я увидел его через месяц. Я вернулся весь продрогший - была середина декабря, до Рождества оставалась неделя. Он сидел на моем тюфяке. Я поздоровался и сел рядом, вальяжно перебив разговор. Мне было холодно.
- Мы не знакомы, - сказал он, - мне хотелось бы знать имена друзей моих друзей, - он похлопал сумасшедшего вора по плечам, и меня неприятно поразило, как легко он разбрасывается словом "друг".
Я назвался.
- Сеньор де Байе, - кивнул он.
- Интересуетесь герметикой? - спросил я.
- Пожалуй.
- А что, сеньор де Байе, посвященные встречаются нынче только среди нищих?
- У меня различные связи, - уклончиво ответил он. - Но я не брезгую людьми. А вы их, похоже, презираете?
- Вот дела! Да я живу с ними, можно сказать, сплю в обнимку.
- Я не об этих людях. Я имею в виду знать.
- Ну, не знаю. Для этого надо иметь основания. - Меня задела его прозорливость, но не потому что в ней была правда. Я почувствовал скрытый вызов.
- Какие еще основания нужны молодому и талантливому человеку, если он вынужден влачить жалкое существование?
- Деньги и титулы меня пока не привлекают.
- Пока... А что будет через тридцать лет? Нищета, утерянные возможности, расшатанное здоровье... Волосы выпадут, глаза ослепнут... Вся надежда на богадельню.
Я был поражен.
- Вы так говорите, сеньор, словно у меня есть выбор.
- Выбор есть всегда.
- Ну-ка, ну-ка.
- В мире много богатых покровителей...
- В любовники к старухе? Ха, увольте.
- Я не сказал "любовница", я сказал "покровитель".
- Я не верю в бескорыстие.
- Зря. И вы еще говорили, что не презираете людей.
Я снова поразился его способности переворачивать все с ног на голову, словно он слушал собеседника только одним ухом. Я замолчал, обдумывая ответную тираду. В этот момент сеньор де Байе встал, сухо поклонился и вышел.
А через день умер Исидор фон Эшенбах.
Исидор - наш маленький германский брат - был влюблен в девицу, которую почитал как божество. Жизнь он вел беспорядочную, но к богине своей не приближался, держался от нее вдалеке. Возможно, его поэтичная натура требовала идеальной любви, столь полно отраженной немецкими балладами.
И вот незадолго до своей гибели он обмолвился, что принял решение, объяснился со своей дамой и даже зван на свидание. Все это было невинно и благополучно, и потому я отказался сопровождать его к дому возлюбленной, хотя он и предлагал.
Что там произошло, могу лишь догадываться. Но все, что позже говорили свидетели события, сводилось к следующему. Исидор пришел к женщине, провел с ней ночь любви, рано утром поднялся на крышу ее дома и бросился вниз. Что он узнал такого нелепого или безнадежного, что решил покончить с собой? Была ли это ночь страшного откровения, или блаженный итог пути? Неизвестно.
Умер он не сразу - не хватило высоты. Когда первые прохожие догадались позвать помощь, и когда она подоспела - он был еще жив. Правда, недолго.
Его отпевали в той самой студенческой церкви. Каких мук стоило нам уломать священника служить по самоубийце! В какие дебри казуистики и апологетики мы углубились, как блистали библейскими цитатами, чтобы сломить сопротивление догмата! Я никогда не думал раньше, что церковь так жестока. Только то, что мой друг умер не мгновенно, а на руках подоспевшего аптекаря, позволило нам похоронить Исидора в освященной земле.
Я помню ужас этого двойного брачного обряда, в одной и той же церкви, с одними и теми же участниками, даже священник был один. Влюбленный Жиль венчался здесь на будущую жизнь. Месяц спустя влюбленный Исидор венчался здесь со смертью. Я стоял на тех же хорах и пел те же молитвы. Оба события неумолимо сливались в одно. Человеческое тело равно реагирует на страсть и на боль, между любовью и смертью не было разницы. Когда я видел эту разницу, звук не шел с моих губ - это было слишком, но когда все смешивалось, я получал облегчение.
Марк не присутствовал, его не было в Париже. Жизнь неумолимо разводила меня с теми, кто был мне дорог. Жиль и Исидор осуществили свой выбор, Марк, видимо, тоже. Мое пребывание на городском дне вырвало меня из среды приятелей, и они казались мне чужими.
И потому, когда неделю спустя сеньор де Байе предложил мне перебраться к нему, я согласился.
* * *
...Сейчас, когда я задаю себе этот вопрос, не могу ответить, зачем так сделал. Я знал, что сеньором де Байе двигало что угодно, только не дружба, и даже не человеческая теплота. Нутром я чувствовал, что вступаю на опасную тропу - но эта опасность выступила главным притяжением, она подхлестнула во мне страсть к экспериментам. Я убеждал себя, что мне нечего терять, что я уже нахожусь внизу, на самом же деле я желал знать, что значит быть действительно виновным.
Генрих. Он вызывал безусловное уважение. Оно сквозило даже в форме его имени - так можно звать только королей или дремучих иноземцев. Он представлялся этим именем, ссылаясь на лотарингскую кровь, - и ни у кого, насколько я знаю, язык ни разу не повернулся назвать его "Анри".
...В тот вечер, когда я принял его предложение, он взял экипаж и отвез меня в свой особняк, стоявший на Северо-восточной окраине города, мало мне знакомой. Аккуратный старый дом, внутри он казался пропитанным запахами восточных благовоний. Генрих проявил себя слишком гостеприимным хозяином, но я решил принимать пока все, как есть.
Итак, Генрих выдал мне свою одежду - прекрасное светское платье, и устроил ужин при белых свечах. Его манеры казались мне безукоризненными. Это не мудрено, если учитывать его происхождение и нашу двадцатилетнюю разницу в годах.
"Добро пожаловать в жилище гностика", - развел он руками, едва мы ступили на порог его гостиной. Действительно, будуары де Байе неуловимым образом напоминали жилище друга моей юности, Юго. В какой-то миг я почувствовал родство с этим взрослым господином, одним мановением руки перенесшим меня в детство. Я был здесь как дома.
Ужин прошел отменно. Трещал камин, падал крупный рождественский снег. Похоже, у меня началась лихорадка от событий всех предыдущих дней, от постоянного ветра, гуляющего по той конуре, где я обитал, от церемонии похорон Исидора, могилу которому рубили заступом в скованной льдом земле. Возможно, это была какая-то зараза, которая наконец свалила меня, воспользовавшись скорбным равнодушием моего разума к окружающему. Сеньор де Байе весьма проницательно заметил мое состояние и, велев принести красного вина, влил в него какую-то микстуру. Это я помню хорошо, как и то, что я ее безропотно выпил - а вот дальнейшее видится мне с трудом. Кажется, сеньор де Байе говорил о временах Крестовых походов, о гордых рыцарях церкви, мчащихся по просторам Палестины с алыми крестами на плащах, его голос завораживал, пока песок и кровь перед моими глазами не слились в желто-алую массу. Кажется, я провалился в забытье.
Не знаю, сколько это продолжалось, но очнулся я в темноте. За спущенными шторами угадывался поздний вечер. Молчаливый страж моего сна - старый дворецкий - подал бокал, и я проглотил его содержимое. Помню, как сеньор де Байе пару раз подходил к моей постели, я слышал голоса, говорящие о рыцарях ордена Храма, было то во сне или наяву - я затрудняюсь сказать.
Один раз, придя в себя, я обнаружил, что стража нет. Комната моя - теперь я мог внимательно рассмотреть ее - напоминала келью старого замка. Звериные головы были прибиты к стенам, в углу поместился испанский щит, в правом поле которого красовался орел, а в левом - тритон и трезубец. С оленьих рогов свешивалась лампада, где курились благовония. Я попытался встать, но не смог шевельнуть и пальцем: невероятная слабость не давала мне двигаться. И только подняв глаза, я различил над своей головой клетчатое черно-белое знамя. Вошел сеньор де Байе.
- А, - радостно сказал он, - как наши дела?
- Что со мной происходит? - спросил я, и удивился слабости своего голоса.
- У вас скрытая форма холеры, - ответил де Байе, - но ваша жизнь теперь в безопасности. Вы очень вовремя покинули свои трущобы. - Он дружески сел на край моей кровати.
- Мне постоянно снится Палестина, - пробормотал я, - рыцари Тампля...
- У вас очень тонкое чутье, - улыбнулся де Байе, - В этом доме все пропитано воспоминаниями. Мой дальний предок, граф де Байе де Бланшфор, был рыцарем Ордена Храма и вместе с сеньорами Тулузы сражался в Палестине.
- Вы рассказывали.
- О нет, я впервые говорю об этом... Но хватит разговоров. Вам нужен здоровый сон. Вот, выпейте. - Он снова протянул мне питье, но я попытался воспротивиться.
- Что такое? - воскликнул де Байе. - Вы собираетесь сделать меня виновником вашей смерти? После того, как я дал вам все доказательства моего расположения?
Делать было нечего. Сопротивление стоило мне больших усилий. Я выпил микстуру, растворенную в вине, и снова провалился в грезы. Сейчас я уверен, что никакой холеры у меня не было.
Я помню, что сквозь вереницу образов видел мужчин в белых плащах, которые подходили к моей постели. Пылали факелы, алели кресты на мантиях. Сны продолжались. Я ощущал себя одним из крестоносцев.
- Клянется ли неофит свято чтить тайный устав Ордена?
- Клянусь, - говорил я, ощущая бешеный бег лошади, несущей меня к стенам сарацинской твердыни.
- Клянется ли он следовать обетам молчания, верности и безбрачия, пришедшим на смену бедности, целомудрию и послушанию?
- Клянусь! - кричал я, обнимая меч и целуя его.
- Пройдет ли он испытание воли и не выдаст ли тайны?
- О, нет, нет, я буду верен Господу и Храму, - говорил я, пока чьи-то руки не подняли меня и не положили на алтарь. Моя рубаха была расстегнута. Я слышал пение сурового псалма, неверный свет дрожал на стенах. Потом крестоносцы преклонили колени, и я вместе с ними читал Pater noster. Рука с ножом простерлась надо мной, голова моя откинулась. "Поцелуй Господа даруется верным", - расслышал я и ощутил укол под сердцем. Потом все поплыло, на глаза мне пала пелена, и мутный сон без сновидений накрыл и белые плащи, и факелы, и тени Палестины.
Выздоровление наступило, как мне показалось, быстро, но эти зимние месяцы так перепутались, что наверняка я сказать не могу. Все это время сеньор де Байе развлекал меня беседами, он был очень умен. Помню, он говорил о тайных книгах, которые не каждому дано прочесть: сила их такова, что лишь посвященному раскрывается содержание, профан же видит чистый лист.
- В вас, юноша, скрыта гигантская сила, - говорил он, - и грех не овладеть ей. Вам надо учиться.
- Чему же? - спрашивал я.
- Есть тайны, обучение которым занимает вся жизнь. Они сами - жизнь. Так алхимик до смертного часа ищет философский камень, а в конце пути сам им становится. Все, с чем он соприкасается, превращается в золото истины.
- Да, - говорил я, - но есть и та истина, что в Христе. Неужели она иная?
- Что это за истина? - прищуривался де Байе.
- Спасение через веру... Спасение как вечная жизнь.
- Вечная жизнь - та, что алхимики называют нетленным телом - возможна лишь при отказе от себя. Вы могли бы это сделать?
- Смотря что под этим подразумевать.
- Эгоизм, любовь к себе, к своему телу, к своей вере. Полный отказ.
- Но это служение пустоте!
- Истина обитает в пустоте, где ничто не затемняет ее огня.
- В чем, в чем истина?
- В том, что путь Христа доступен каждому.
- Слава Богу! Но ведь Христос приходил на землю лишь раз, и он жив в своем бытии. Разве претендовать на подобное не кощунство?
- Не он ли сказал: "Я путь"?
- Да, конечно... Но святой Франциск и святой Фома понимали это иначе.
- И потому они умерли и не воскресли. Они остались обычными людьми.
- Вы хотите сказать, что можно перестать быть человеком?
- Можно выйти на следующий уровень совершенства. Над людьми находятся сферы ангелов и высших духов.
- Они же бесплотны.
- Нет! Их плоть - воля.
- Воля как служение Творцу?
- Любая воля как аспект проявления Святого Духа находится в ведении Творца. Она дается лишь свыше, и восходит вверх, укрепляя величие Бога.
- Но как же отличить волю к добру от воли к злу?
- Воля не добра и не зла. Она - лишь импульс. Так ножом можно резать хлеб и убить человека.
... Нож! Я вспомнил свои видения, и скользнул рукой под сердце. Но де Байе меня опередил. Он схватил меня за руку и, задыхаясь, сказал:
- Постойте! Я открою вам то, что никому не говорил. Людей, подобных нам с вами, единицы. Я предлагаю вам пройти со мной единый путь. Я уже много лет иду им, я познал таинства Храма, я читал свитки гностиков в оригинале. Я знаю истинное имя Христа, и знаю, кто воспоследует за ним. Я видел реликвии альбигойцев - боже, сколько лжи окружает нас! Каноны пишутся людьми. И вопрошать следует не их.
- Каково истинное имя Христа?.. - прохрипел я.
- Дайте слово. Это я могу сказать лишь брату, связанному клятвой неразглашения тайны.
- Клянусь!- я поднял руку.
- Иисус Христос, Мессия, Машиах - в переводе с древнееврейского означает "время".
- Как? - я был потрясен и спросил, чтобы скрыть это.
- Когда исполняется время, приходит Мессия. Им может оказаться любой, завершивший собой протяженность определенного цикла. Само время выявляет истины, а не люди.
- А божественная природа Мессии?
- Все мы дети Божии, и время создано Богом.
- Неужели Христос был случаен? А как же знаки, знамения, данные при его рождении? Откровение Иоанна Крестителя?
- Все знамения всегда посылаются человеку не одновременно. Почему бы, - он тонко улыбнулся, впиваясь в меня глазами, - вам не взглянуть на собственную жизнь с этой точки зрения? У вас гигантская воля, ваши интересы связаны с высшими сферами, вы не брезгуете жить среди нищих, вас не влечет богатство и знатность, и, наконец, у вас нет женщины.
- Может быть, пока...
- Нет. Гораздо сильнее вас привлекает поиск истины. И ей вы будете служить, не размениваясь.
- Таких, как я, очень много.
- В это я никогда не поверю, а я гораздо опытнее, чем кажется... Но есть еще одно - то самое знамение, какое дается в начале великого пути. Христос получил его в виде крещения водой, от Предтечи, и сказал, что отныне крещение будет даваться огнем и Духом. - Он властно взял меня за руку, сдвигая к локтю рукав. - Вот огонь, и вот Дух!
Это было как гром среди бела дня. Он указывал на мой ожог, оставленный два года назад сломанной пряжкой. Я судорожно схватил ртом воздух.
- И знак своей верности вы тоже несете на себе, - глухо сказал де Байе. - Я знал, что ваш выбор и ваша клятва предопределены.
Он резко бросил мою руку и с показной небрежностью задел пальцами ткань сорочки. Я, как ошпаренный, распахнул ее - и увидел знак. Под сердцем у меня красовался алый овал, в который были вписаны переплетенные буквы "Т" и "S". Первая походила на посох, вторая обвивала ее, как змея.
- Что это?.. - пробормотал я, хотя и так все было ясно.
- Ordo Templi Solomoni, - медленно сказал Генрих де Байе. - Приветствую тебя, брат, - он обнял меня и поцеловал в рот.
В какой-то миг меня посетило желание разорвать его одежду и взглянуть, есть ли подобный знак у него. Мне, конечно, чрезвычайно льстило, что этот человек все знает обо мне, и трактует это в самых изысканных тонах, меня будоражил строй его мыслей, его разум, но - не скрою, тогда я впервые всерьез подумал о доносе.
Так я стал членом тайной секты.
* * *
Это было сумрачное, захватывающее время, и очень скоро я понял, что повязан круговой порукой. Жаловаться было поздно.
Однако, я так и не смог простить Генриху де Байе насилия, хотя это непрощение было подспудным. Я тешил себя, что лишь такой выдающийся идиот, как я, мог так попасться, и мне есть чем похвастаться. Правда, чертова клятва не давала мне раскрыть рта.
Круг моих знакомств резко изменился. Генрих был против моего учения в Сорбонне, но, когда я начинал дерзить, он исправно провожал меня в экипаже. Я не мог шевельнуться без его участия. Он опекал меня, и я проклинал его обеспеченное безделье. Выходя после коллоквиума в коридоры, я встречал его. Нас всегда ждала карета. Он представлялся моим братом, и не лгал в том (но если бы мои приятели знали, что он вкладывает в это слово!). У меня появились дорогие, строгие туалеты. Мне завидовали. "Наконец-то взялся за ум", - говорили они. Скупость моего общения и непосещение попоек толковалось опять же в мою пользу. Даже преподаватели давали мне поблажки. Единственное, что угнетало меня - моя несвобода.
Атмосфера, которую поддерживал в своем доме де Байе, была нарочито архаичной, время застыло здесь на веке подвигов и странствий, таинственных учений и поношении авторитетов. Единственным авторитетом на этой территории был сам де Байе - сеньор, хозяин стен и челяди. Челядь же была вымуштрована до автоматизма, мало говорила и слепо подчинялась господину.
Часто сюда приходили молодые господа, и по отношениям проникновенного согласия, обмену ритуальным поцелуем и тому почтению, которое они высказывали хозяину, я тоже записал их в "братья". Порой они запирались в кабинете у де Байе, и вели разговоры, не предназначенные для чужих ушей. Часто поминались имена Анубиса, Сета и Тота, сила которых, якобы, может быть присвоена человеку, и чье расположение к обладателю заложено в гороскопе. В отношении демонических начал здесь проводили тонкую грань между Азуром, Ариманом и Вельзевулом. Люцифер же являлся земным отражением Христа. Азур воплощал мир надчеловеческих идей, в первую очередь идею государства и Короля. Ариман воплощал мир официальных доктрин, то есть католическую церковь. На Папе Римском сходились оба начала, но первенство было за Ариманом. Вельзевул означал мир небытия, мир мертвого духа, то есть народ. Быт, семья, деторождение, обыденная жизнь - вот область Вельзевула, повелителя мух. Получалось, что эти три части демонической троицы нанесли по тамплиерам - безусловным светочам духа - сокрушительный удар: Азур в лице короля Филиппа Красивого, Ариман в лице папы Климента, и Вельзевул в лице народной молвы, до сих пор плетущей об Ордене небылицы. Враг был ясен, и борьба должна быть беспощадной, ибо это священная война.
[Полный вариант текста можно получить по почте]
Загрузка... 
