На исходе месяца опадающей листвы, с холодным сердцем и ясной памятью я диктую эту рукопись. Ее пишет на запрещенном здесь языке Радагаэр Ингветил, мой герольд и дружинник, кормчий того несчастного корабля, что привез нас в эти земли.

Мое имя Нельяфинвэ Майтимо Руссандол. Я старший сын моего отца, князь его народа, наследник его власти и его Клятвы.

* * *

Я не надеюсь, что эти записи переживут меня в моей земле. Отсутствие надежды давно сделало меня твердым. Это твердость камня, катящегося с горы. Многие называют это смелостью. До смерти отца моего отца я не знал, что такое смелость. И я до сих пор не знаю, чем она отличается от отчаяния.

Я нелюбим. Это единственный остов, вокруг которого время наращивает плоть моего существования. Единственный маяк, издалека отпугивающий мореходов. Никто и никогда не говорил мне об этом, потому что слова ни к чему, когда известно - таким меня сделал плен. Железная темница и власть Врага дали мне ущерб как в теле, так и в духе - ущерб, невосполнимый жалостью и милостью. Ничто не длится вечно. Ничто, кроме памяти. Жалость уходит, а память остается, милость истощается, оставляя ил. На этом иле я вижу следы отступающих ног: прости нас, как мы тебя простили, к чему растить взаимную вину... Моя вселенная черна и глубока, как омут, не колышимый ветрами. И в глубине, под тяжестью воды - невидимое, страшное богатство. Моя ненависть. Моя любовь. Правда о них обеих. Три мои проклятые самоцвета. Никто не знает о них, кроме Врага. Даже Финдекано.

Финдекано... Я никогда не смел ему сказать правды. Единственному, кому действительно была не безразлична карта моей души. Преданный раз боится предательства дважды. Мой друг был слишком чист для меня. Он до сих пор не знает, как я сопротивлялся ему. Ему, а не Врагу.

...Артафиндэ Инголдо догадался. Я никогда не любил его, его дружба была мне не ценна, в его показной безупречности все мы были предатели и братоубийцы. Он же всегда был бел, как лебедь, и прав, как Феантури. Я ждал его после плена - Инголдо, нашу общую совесть, нашу надежду на лучшее, нашего великодушного и прекрасного родича, обиженного больше всех остальных. Я ненавидел его. Еще в Благословенных землях. Он никогда ни в чем не участвовал, ничему не отдавался, никого не осуждал и хранил созерцательный нейтралитет. Иметь такого друга - большое несчастье. Он всегда был занят сам собой и своими нудными размышлениями о сущем. Я ни слова не понимал в его беседах, которыми он отнимал время у Перворожденных Владык. Он был дурным воином. Дурным охотником. Посредственным мастером по камню. Посредственным певцом. Он всегда колебался. Он и мудрецом прослыл оттого, что колебался. Правда, он был очень хорош собой. Он был украшением наших пиров в благой земле - улыбчивый, золотистый, плавный, с этой незамутненностью чела в любых обстоятельствах, со своим птичьим проницательным взглядом... Когда Враг, которому мы доверяли, нанес нам удар - я возненавидел Инголдо за его проницательность: она была следствием его колебаний. Он ничего не сделал для того, чтобы раскрыть нам глаза. Он или не знал, или поступил так специально. Когда наш рок привел нас в Гавани, и мы убили там его родню, и бросили его среди прочих на берегу - я ненавидел его за то, что он невинен. Он ничего не сделал для того, чтобы остаться невиновным. Не поднял на нас оружие, защищая свой род. Не разделил наше безумие. Он мог бы вообще не дойти до Гаваней... Его выбор делала за него его судьба. Я сожалел о Финдекано, оставленном на том же берегу со своей клятвой и со своей верностью, - а благоразумный Инголдо вызывал лишь злорадство. Потому что теперь он не смог бы остаться благоразумным, нейтральным и великодушным. «Он будет либо мстить нам, - думал я, - либо останется на берегу и нарушит клятву».

Он оказался мудрее. Он пришел в эти земли вместе с Финдекано и показательно нас простил. Моя вина перед Финдекано, как и его прощение, была моим личным делом, мы были старыми друзьями, нас связывали бессчетные годы доверия и радости; спасая меня из плена, Финдекано не думал о предательстве моего Дома и своих бедах во время исхода, он думал обо мне. О нас. Меня и Инголдо как «нас» не существовало, и его прощение я считал тактическим маневром. Потому что в этих землях мы были сильнее. Нас было семеро, связанных Клятвой в единый жгут, мы хотели и умели действовать, мы были запятнаны, прокляты и ничего не боялись. Мнение окружающих нас не волновало. А Инголдо волновало. Его прощения - его, в ком текла пролитая нами кровь, - я не мог принять.

Одним словом, я ждал его после плена - потому что он должен был прийти. Навестить родича, несчастного брата, исцелить измученную душу... Он всегда делал то, что должен.

...Я помню, как он возник на краю моего сознания, когда я лежал в шатре - слеп и глух ко всему, кроме кромешного мрака. Я узнал золотистое свечение, которое всегда его выдавало, и его белую одежду. Никто из нас не выглядит так в незримом мире. Я открыл глаза - и увидел его самого, участливого, тихого, с полосами копоти на лице.

- Майтимо... - наклонился он ко мне.

- Ты так спешил увидеть мои муки, что не умылся? - съязвил я.

- Прости, я спешил недостаточно, - прошептал он, беря меня за обрубок руки. Его он поднес к губам и сказал: - Твоя кисть отрублена клинком эльдар.

Слезы потекли по моему лицу от его слов - он обезоружил меня, как младенца. Я совершенно открылся перед ним и был зол на себя самого.

- Что, нравится моя рука? - скривил я непослушный рот. - Любопытно, не так ли?

- Утешением является то, что это сделал тот, кого ты любишь, - сжал он мое плечо.

...В этот миг на меня обрушился весь мир. И я поплыл над его обломками вбок, через тошноту и алость, но золотое свечение вошло туда, как победитель в завоеванную крепость. Я ничего не мог и не хотел делать с его присутствием. Оно хоть ненамного, но освещало мою внутреннюю темницу.

- Финдекано был лишь орудием? - констатировало свечение. - Ты думаешь, Враг хотел не твоей смерти, а именно этого? Ты думаешь - это его победа... Он хотел, чтобы твоя кровь была на твоем сородиче... Он виноват в том, что не сделал этого собственноручно?.. Нет, нет... Он виноват в том, что он сам причина этого... Он - тот, кто тобой любим... Кто был тобой любим... Это Враг? Это Враг.

- Майтимо, - тряс он меня за плечи, - Майтимо! Каждый из нас был обманут Источником Порчи, каждому из нас он нанес урон! Ты наш князь, мастер и воин, что бы ни случилось! Ты был в бездне, ты вынес то, что никому из нас не под силу. Ты видел глаза Врага. Я буду ждать, когда ты встанешь и поведешь в бой мою дружину. Майтимо!

- Я не хочу ни вставать, ни воевать с Ним, - скрежетало мое сердце. - Я хочу не быть.

- Врагу нет дела до наших тел, он ранит наши души. Ты сдашься? Ты - сдашься?

- Я давно - Его... Моя ненависть - Его подобие...

- Лебеди бывают белыми и черными, - сказал Инголдо. - Но при любых перьях они остаются птицами высокого полета. Никто и никогда не спутает их с вороньем.

С этими словами он ушел.

...Никто не ведал сути нашего разговора - Финдекано уловил лишь общие слова ободрения, такие частые над моим ложем! Он сам не раз мне их говорил. Мой друг Финдекано был отличным воином, но для чтения чужой души был слишком благороден. Он чтил чужие тайны и не стремился их понять. Именно за это я назвал его своим другом, братом и королем.

А Инголдо я ненавидел. Потому что теперь он представлял для меня опасность. Я знаю, что моя ненависть к нему - знак незримой порчи, которую каждый из нас унаследовал от Врага; эта порча, состоящая из зависти, недоверия, страха быть преданным и униженным, гордости и тоски по утраченному, как трупный запах, держит нас в изоляции, эта порча - граница, переступить которую никому не дано. Нельзя войти в наш круг, не имея ее. Нельзя выйти наружу - трупный запах распугивает живых. Эта порча зовется Проклятием Нолдор, ее относят на счета нашей Клятвы, пролитой крови собратьев, изгнания и многого другого, что составляет хребет нашего существования в этих землях. Корни ее забылись. А эти корни в том, что мы общались с Врагом в Благой земле - и общались по доброй воле. Мы звали Врага Учителем и Мастером, перенимали его умения, позволяли смотреть в свои сердца и делать с ними что угодно. Что угодно.

...Помню, как я в первый раз увидел его - в зарослях садов Лориена, во время смешения света. Он сидел под деревом в подобии тени - смешение света нигде не давало темноты. Он был в одежде цветов нашего Дома, длинной и скромной, и я издали принял его за одного из своих родичей. Он был бледен, печален и словно светился изнутри.

- Айя! - сказал я ему. - Я никогда не видел тебя прежде.

- Я издалека, - ответил он, подняв глаза. Их глубокий стальной цвет ничем не отличался от нашего. Но выражение было двойственным, неуловимым и древним. «Это Перворожденный», - подумал я.

- Почему я раньше никогда не видел тебя? Как тебя зовут? Где был твой дом?

- Ты задаешь слишком много вопросов, Нельяфинвэ, - улыбнулся он, отводя глаза. «Это инголемо», - понял я. Только инголемо не отвечают на вопросы.

- Ты знаешь мое имя?

- Кто же не знает имени твоего великого отца и его сыновей? - поднял он руку. - Ваши творения затмили собой даже этот свет. Счастлив тот, кто может лицезреть рукотворную красоту.

«Это мастер, - заключил я. - Мастер, работающий с камнем».

- О чем ты думаешь, сидя в одиночестве? - спросил я, потому что он молчал и никак не высказывал своих намерений.

- Я размышляю об ошибке, - сокрушенно опустил он голову.

- Все совершают ошибки, - успокоил его я. - Не ошибаются только Валар.

- Об этом я и думаю, - он закрыл лицо руками. - Могут ли ошибиться Валар?

- С чего такие мысли? - засмеялся я. - И с чего бы им ошибаться? Они айнур, святые. Им все открыто.

- Скажи - если Вала ошибается, значит ли это, что он не айну?

Я опешил. Такого вопроса я даже представить себе не мог. Его мысль текла по совершенно невероятному пути. Я долго не мог осмыслить саму суть вопроса.

- Валар не ошибаются, - только и мог повторить я, - потому что они Валар. Они властвуют над самой категорией ошибки. Они безупречны.

- Разве я спросил тебя о безупречности или владычестве? - его взгляд из-под ладоней проник в меня и расположился в межреберье. - Я спросил тебя: если владыка ошибается, свят ли он?

- Какой странный вопрос! - мотнул я головой. - Владычество Валар таково, что не должно вызывать и мысли об ошибках!

- А что ты сделаешь, если узнаешь, что ошибка есть?

- Какая?

- Просто ответь мне.

- Какая странная игра! Нет, сперва скажи, какая ошибка! Может, это ошибка такого рода, какую я допускаю, взяв вместо стрелы с белым оперением стрелу с серым, когда достаю их из-за спины...

- Всеведение? Ты сомневаешься в нем у Валар?

- Не знаю. Никогда не задумывался, насколько они им пользуются.

- Допускаешь, что не всегда? - он опустил руки и рассмеялся.

- Я теряюсь, - признался я. Его вопросы измотали меня так, как не выматывала дневная работа в кузне. Я почувствовал на висках испарину.

- Хорошо, - продолжал он неспешно. - Представь, что Валар пользуются всеведением время от времени, поскольку полностью всеведущ только Эру Единый. И вот тогда, когда они им не пользовались, кто-то из них допустил ошибку.

- Хорошо, представим, - согласился я.

- Будет ли после этого Вала считаться непогрешимым и святым?

Моя голова чуть не раскололась. Представить его слова было почти невозможно. Потом меня не устроил мой собственный ответ.

- Боишься произнести вслух? - догадался мой собеседник. - А кого? Здесь кроме нас никого нет...

- Зачем тебе мой ответ, если ты и так его понял?

- Мне нравится разговаривать с тобой, сын Феанаро. Ну же, скажи мне. Ведь не исключено, что я сам ошибаюсь. Я-то не всеведущ! - он плавно развел руками.

- Ты не похож ни на кого, кого я знал прежде, - признался я.

- Ты не ответил мне... - его губы усмехнулись. - А ничтожный Инголдо не побоялся и дал ответ сразу.

- Да? Отлично. Я скажу, что Вала, совершающий ошибки, не свят и не безупречен.

- Я так и думал. И как бы ты стал относиться к такому Вале?

- Я уважал бы его силу, но не его слова.

- Ты ценишь силу... Не прощаешь ошибок... Ты очень умен... Ты истинный сын своего отца. - Его лицо снова осветилось изнутри и я почувствовал гордость. Оказывается, фраза о ничтожном Инголдо меня уязвила.

- А что ответил Инголдо? - наконец догадался спросить я.

- О!.. Он ответил, что ему все равно, совершают Валар ошибки или нет, они для него всегда будут святы. Потому что все, что выходит из рук самого Эру, свято и безупречно.

...Эта прихотливая мысль сильно меня изумила. Я заглянул в глаза собеседника, чтобы понять, как он сам к ней относится.

- Инголдо сказал банальность, - ответил на мой взгляд собеседник. - Это то, чему он обучился у Румила. Эти простые логические построения так же далеки от истины, как чертеж ладьи от нее самой. Истина не постигается разумом. Она куда ближе к нашим желаниям, скрытым в сердце, чем к речам записных мудрецов. Истина скрыта на дне души...

...Я плыл по его словам, как по водам. Все, что он говорил, было прекрасно и верно, словно это были мои собственные мысли.

- Спасибо тебе, Нельяфинвэ, - сказал он, коснувшись рукой груди. - Ты развеял мое одиночество и скрасил мою печаль.

- Зови меня Майтимо, - ответил я. - Так называют меня братья.

- Благодарю, обращаться по материнскому имени - это честь, - склонил он голову.

- Когда я снова увижу тебя?

- Через одно смешение света. Я буду ждать тебя здесь.

- Как мне все же называть тебя?

- МелеКойре*, живая любовь...

- Прости, - растерялся я. - Только одного зовут так... Звали.

- Ты не спросил, как меня зовут, - дрогнул он бровью, - ты спросил, как тебе называть меня...

- Ты - Мелькор?

- Да, Майтимо. Теперь меня зовут так.

...Он сидел в Лориене под деревьями и ловил нас по одному. Какой стыд! Но тогда я не думал про других. Я был захвачен им. От того, что я могу без затей беседовать с ним - сильнейшим из Могуществ! - и вместе с тем таким простым, близким - мне перехватывало дыхание. Он ничем внешне не отличался от меня или моих братьев. Границы стирались. Оставался только голос, который для каждого находил самые личные, самые вожделенные слова, - и взгляд, входящий в межреберье.

...Но главное - не это. Его речи смущали мой ум. Они тревожили его, словно он знал некий пароль, на который из укрытия выходило резервное войско. Тайный зов, доступный ему одному... Меня сжигало любопытство; мир расширялся при нем, но самое важное - расширялся я сам, я познавал свои пределы и не находил их. Великолепное, захватывающее чувство, которое можно было бы назвать освобождением, но никто из нас не ведал этого слова, как и слова «рабство».

Я был старшим сыном своего отца, и он охотно проводил со мной большую часть времени. Мы бродили с ним за границей Валмара по дикому лесу и скалистым ущельям, где тени густы и глубоки, и я внимал каждому его жесту. Его забота была естественной, она обволакивала, как сон.

- Какое счастье, что ты находишься среди нас! - восклицал я, когда он, лежа на траве, рассказывал о способах обработки камней и заклятьях, которые надо накладывать на сплавы и формы, дабы добиться воплощения, о сотнях языков, которыми с нами говорят железо, камень и огонь, и о сотнях языков, которыми можем говорить мы.

- Это счастье случайности... - ответил он однажды. - Я прежде не хотел жить на этих островах.

- Почему? Здесь так светло и легко!

- В землях за Морем не так светло, но там есть ваш народ. Я думал остаться с ним и учить его... Потому что здесь у вас хватает учителей...

- Я слышал, что ты оказался здесь не по своей воле. Расскажи мне об этом.

- Зачем? Это смутит твой разум...

- Почему ты так думаешь? Я давно не ребенок и хочу жить своим умом.

- Не думаю, что ты сможешь скрыть то, что узнаешь от меня. Если же это станет известно, мои братья... - он осекся и побледнел.

- Я никогда прежде не слышал, чтобы у Валар были тайны от нас!

- Тогда зачем тебе это сейчас?

- Потому что я хочу знать все! Потому что...

- Потому что никто из них тебе этого не скажет. - Он усмехнулся, и горечь разлилась по его лицу.

- Я не решусь спросить. Я знаю только то, что говорят все. Что ты совершил нечто против общего Замысла, и тебя привезли сюда, чтобы здесь твои дела были на свету...

- Да, это часть правды... - Он опустил лицо, скрыв его соскользнувшими вперед волосами - черными, густыми, как у моего отца. - Пусть же другая часть останется для тебя в тени.

- Но что ты совершил?

- Не спрашивай меня, Майтимо... Хотя я и изначальный дух, мне больно. - Он поднял лицо из-под волос. - В этом мире не так много справедливости, как хотелось бы. - В его глазах блестели слезы, и я сжал кулаки.

- Прошу тебя. Я никому не скажу то, что узнаю от тебя.

- Это раздавит тебя, Майтимо... Я потеряю в тебе своего лучшего ученика... И... я потеряю друга. Здесь кроме тебя и твоих братьев у меня нет и никогда не будет друзей. Одиночество на долгие тысячелетия, на всю меру вечности - это трудно даже для меня.

- Никто из вас никогда не называл нас друзьями вслух... Одно это стоит того, чтобы поклясться тебе идти за тобой, если ты пожелаешь!

- Ты готов поклясться? - он деланно засмеялся. - Ты даже не знаешь, куда! Ты не ведаешь, что сделали со мной мои родичи! Я был растоптан ими, у меня не осталось ни гордости, ни надежды... Ты готов идти за тем, кто был сломлен, кто находится здесь в плену?

- Ты в плену?

- Ни тебя, ни твоего отца еще не было на свете, когда мои братья сковали мне руки и заточили в чертоги Мандоса. Долгие столетия бездействия, столетия немоты... И лишь теперь цепи сняты, однако стены - стены остались...

- Но за что??

- За то, что вышел из круга... По Замыслу мы должны были жить одним кругом, все вместе, Пятнадцать песен творения... Но я выбрал Тот берег и вышел за круг, потому что там остались такие же, как ты. Те, кто был лишен лицезрения Валар и света Древ, кто до сих пор бродит под звездами, как слепые котята. Я желал быть с ними, передать им все, что заключено во мне, чтобы они в свою очередь смогли поделиться с теми, кто придет следом. В песне творения предпеты те, кто наследует вам землю и над кем вы поставлены быть королями. Те, чей удел - учиться у вас и служить вам.

- Неужели это правда??

- Это истинная правда. Эру Единый уготовил вам во Внешних Землях слуг и учеников. Вы должны иметь могущество и знания, чтобы владеть ими и управлять их народом. Но мои братья и сестры не желают это вспоминать. Они отвернулись как от ваших родичей за Морем, так и от вашего удела и от тех, кто должен прийти следом... Потому что здесь вы - их слуги и ученики. А там у вас были бы собственные...

- Не может быть! - мои глаза блестели. Я чувствовал, как они блестят.

- И не только я здесь пленник. Вы тоже.

- Разве нам запрещено покидать этот берег?

- Спроси об этом у Валар. Если они позволят спросить...

Я опустил глаза. Я был раздавлен. Как он и предсказал.

Застыв, он молчал и смотрел на свои руки. Потом прошептал:

- Я не хотел говорить с тобой о своем прошлом и отнятом у вас будущем. Потому что опасался, что ты не поверишь мне. Как можно верить тому, кого пресветлые Валар осудили на вечную ссылку? Разве он может быть невиновен? Разве можно теперь доверять его чувствам и словам?

- Нет, нет - я верю тебе, Мастер, - взял его за руку я.

- Спасибо, Майтимо, - он прижал меня к своей груди. Готов поклясться, что я слышал, как бьется его сердце.

* * *

...Мир, открываемый мне Мелькором, был огромен и страшен, он источал тайну и некое запретное, великое знание, с помощью которого каждый из нас сможет быть Правителем, Мастером и Провидцем. Этот берег становился тесен и лжив, в нас просыпалась сила, питаемая грядущей славой, и эта сила властно заявляла о себе. Вечность, которую предстояло провести в Валиноре, начала нас отвращать и страшить. Внешний мир - вот истинный удел, где каждый получит то, что заслужил.

Вначале я не мог представить масштаба развернутых Мелькором действий. Я полагал, что я один - его избранник. Я и мой отец, который именно в этот момент изготовил сильмариллы, величайшее из всех творений эльдар. Мелькор, казалось, был тайным двигателем всех наших деяний - и добрых, и худых. Будучи бессонным духом, он успевал внушить каждому из нас его избранность и вызвать тайное соперничество. Полагают, что мы соперничали перед лицом отца нашего отца, что сыновья Финвэ делили право первородства из ненависти друг к другу. В моих глазах сейчас все видится иначе: соперничество шло за похвалу Мелькора, за его древний, обволакивающий взгляд, за право быть его первым учеником, его личным другом. Только сильнейший мог оправдать его доверие. Все желали быть сильнейшими. Он явил нам зависть во всей своей неприглядности. Мы были ослеплены и ничего не видели.

- Скажи своему отцу, Майтимо, чтобы он опасался своего брата Нолофинвэ, - говорил он, отведя меня в сторону от ворот кузни, где в этот миг мой отец был занят ковкой. И добавлял, оглядываясь: - Только не сейчас, пусть он закончит работу...

- А что случилось?

- Нолофинвэ возгордился свыше меры. Он только что просил у своего отца объявить своим наследником его, младшего, потому что старший ничего не видит, кроме своей кузни, и ни к чему больше неспособен...

- Что за глупость? Какое наследование?

- Я не ведаю, о чем речь. Но то, что я сказал, я слышал собственными ушами.

- Это неслыханно!

- Я всегда полагал, что справедливость покинула эти берега...

- Как Нолофинвэ мог!.. Он же всегда носа при моем отце не высовывал...

- Он и сейчас действует тайно. Пока Феанаро увеличивает свою славу, создавая непревзойденные вещи, Нолофинвэ наушничает. Предательство всегда действует в тени...

- Предательство... Да, похоже на то. Как только раньше этого было не видно!

- Он завидует, и в этом все дело. Ваш отец не только старше, он одарен свыше Нолофинвэ. Однако зависть - черное чувство, и если вы ее не остановите - то кто?..

- Я не представляю, как об этом сказать отцу... Быть может, ты скажешь ему сам, как очевидец?

- Твой отец очень умен и осторожен. Он знает, за что я был осужден Валар и, хотя я искренне люблю его и свершения его духа, он может мне не доверять. Если он не прислушается к словам о своем брате - он может оказаться в беде. Лучше будет, если это скажешь ему ты.

- Да, я понял... Я передам отцу, благодарю, Мастер.

- Да, передай ему еще, что Нолофинвэ кует оружие. Он вооружается и вооружает всех своих детей...

...То же самое он говорил Нолофинвэ. Отец Инголдо его не жаловал, и здесь вышла заминка, однако нам и без него хватало разбирательств. Род Арафинвэ мы заранее сбросили со счетов как непроходимо слабый, глупый и недостойный великих свершений.

Разумеется, я все сказал отцу, отец призвал Нолофинвэ к ответу, тот был заносчив, и покатился раздор, которым мы упивались до поры. Финдекано, сын Нолофинвэ, отдалился от меня, и я не сожалел. Все мое время уходило на ковку оружия, в которой мой отец чрезвычайно преуспел - он преуспевал во всем, за что брался.

Раздор, что царил меж нашими отцами, не могли унять ни советы, ни примирительные пиры; один из них кончился вооруженным столкновением, и нашего отца изгнали из города как зачинщика. Это было несправедливо, поскольку оба брата равно не выносили друг друга, однако Нолофинвэ был более робок и льстив, а мой отец действовал напрямую.

Трое сыновей Нолофинвэ ничего не могли противопоставить нам, семерым, кидавшимся на защиту интересов отца, как гончие на лиса, - и выходило, что Нолофинвэ терпит урон и нуждается в защите.

Вместе с отцом в изгнание последовали все его дети, и Финвэ тоже, так как любил моего отца больше всего на свете.

В изгнании Мелькор навещал нас и искренне сокрушался о несправедливости, которую допускают Валар своим попустительством, говорил о плене и страдании, которое лучше него никто не поймет, обнимал меня за плечи и обещал всяческую поддержку. С моим отцом у него вышел спор, о котором ни он, ни отец не заикнулись. Единственное, что сказал нам отец: «Мелькор был осужден Валар, я вижу его мощь и ему не доверяю. Не доверяйте и вы. Его в моем доме больше не будет». Я живо вспомнил слова Мелькора о его страхе прослыть лжецом, о том, что его осуждение Валар - лучшее основание для недоверия, что он не имеет здесь друзей, что только во мне и братьях он находит это чувство, - и поклялся себе, что дружбы не предам.

Мы с братьями много говорили об этом. Средние были полностью согласны с отцом. Младшие только смеялись, их мнение о Мелькоре сводилось к одним и тем же словам: «Да ну его! Что он может! Отец всему придает слишком большое значение!» Макалаурэ сильно сомневался. Он был и остается лучшим певцом нашего народа, соперников в этом мастерстве у него не было, хотя, как оказалось, и ему не чужда зависть. Ее он тогда выражал ледяным презрением.

- Ты знаешь, за что Мелькор был осужден? - спрашивал я.

- В общих чертах, - крутил волосы Макалаурэ.

- Что ты думаешь о нем и о Валар?

- Это не моего ума дело.

- Он рассказывал тебе о себе?

- В общих чертах...

- И все же? Ты же говорил с ним!

- Да как тебе сказать... Это древняя и темная история. Мелькор в основном говорит со мной о поэзии, он во многом прав, но кое-что в его словах для меня неприемлемо.

- Что, например?..

- Соотношение разума и чувства в песне, что над чем должно господствовать и что превыше - дар или мастерство. Есть ли темы запрещенные, и оправдываются ли они даром. Он утверждает, что для дара и чувства нет преград и ничто не зазорно для изображения.

- Я тоже так думаю.

- Он привел в пример боль - она может быть испытана и воспета - и этим оправдана, или вражда, или сомнение в справедливости Творца. Важна не тема - важен личный опыт и талант. Я не пришел ни к какому решению...

- Тебе виднее, но я думаю, он знает, что говорит.

- Разумеется, мне виднее. Я хочу остаться при своем мнении... Представляю однако, как его слушает Инголдо. Наш Инголдо, до сих пор не спевший ни одной приличной песни!

- Инголдо его не слушает, он слушает Румила.

- Да? Я рад. Теперь можно быть уверенным, что он никогда ничего не споет.

...Я трачу столько слов на свое прошлое, чтобы понять, что происходило тогда со мной. Из ясности теперешнего положения все видится упрощенно. Я был обольщен Врагом, как каждый из нас, я попал в его сети и способствовал его планам. Враг действовал с ювелирной точностью, он бил по самым тонким нашим местам - жалости, состраданию, жажде знаний и доблести, жажде быть любимым и жажде верного служения, он действовал мороком и слезами, заботой и реальной помощью, и все это от начала до конца было пропитано ложью. Он играл с нами, как с детьми - даже самыми мудрыми из нас.

...В тот роковой час, когда погас свет Дерев, мы находились в крепости вместе с Финвэ. Наш отец вынужден был пойти на торжество, не в последнюю очередь посвященное примирению его с семьей брата. Он не хотел идти и не верил в мир, но ему был передан приказ Валар. Поскольку приказ касался только его, он оставил в крепости старших сыновей, остальные отправились с ним по доброй воле.

Отец нашего отца находился в сокровищнице, там при свете многих свечей он любовался творениями своего сына. Мы с Макалаурэ сидели при нем - Макалаурэ терзал арфу, а я слушал рассказы Финвэ о Внешних землях. Эта мирная картина так четко врезалась мне в память, что я могу восстановить каждую складку наших одеяний, каждый жест, каждый камень и каждую свечу... Финвэ прижимает руку к сердцу, изображая, как он говорил своему народу идти с ним на Запад, и разводит ладони при словах: «...но они попросили доказательств. Тогда я и Ингвэ...» Здесь у Макалаурэ неожиданно лопнула струна. Он вздрогнул, выругавшись, и пошел наверх на новой. Он не прикрыл дверь - она дважды оттолкнулась от стены, пока не замерла с раскрытым зевом.

...Финвэ не договорил - на ступенях раздался топот, и в раскрытую дверь влетел Макалаурэ. Повиснув на рукояти двери, он закричал:

- Майтимо! Снаружи темно!

- Где темно? - вскочил я.

- Как - темно? - нахмурился Финвэ.

- Снаружи! Света больше нет!

- Что?! - покачнулся Финвэ. Я бросился за братом.

На лестнице было черно, только из сокровищницы пробивался луч света. Подняться в дом я не успел - в проеме верхней двери обозначились уродливые тени. Мы застыли от ужаса - слабый луч из-за наших спин освещал их. Первым с вытянутой вперед рукой медленно спускался Мелькор. Его рост был огромен, взгляд полыхал.

- Мастер?.. - выдавил я. Макалаурэ сделал шаг ему навстречу - тот отшвырнул его, как болванку, и мой брат недвижно застыл на ступенях.

Сверху неслись звуки схватки - звенело оружие и отчаянные голоса. Рука Мелькора уперлась в мою грудь. Я отступил. Он был так силен, что сопротивляться было невозможно, - его рука сволокла меня вниз по лестнице и припечатала к дверному косяку.

- Стой здесь, щенок, - сказал он, опустив руку.

Я рванулся на него - но не смог пошевелить и пальцем. Он расхохотался.

- Ты будешь здесь стоять и смотреть! - приказал он, направляясь вглубь сокровищницы. Я не мог ни двинуться, ни закрыть глаза, он парализовал меня.

- Не смей! - крикнул я в его спину.

- Ты будешь стоять молча! - оглянулся он, и мой рот онемел.

Я не верил собственным глазам. Он шел на Финвэ, что стоял в центре сокровищницы недвижно, раскинув руки запрещающим жестом, словно изваяние - крошечное перед огромным ростом вошедшего.

- Где они? - приблизился к нему Мелькор. - Где камни?

- Прочь из нашего дома, - сказал Финвэ негромко, но его голос прогремел в моих ушах подобно боевой трубе.

- Прочь с дороги! - прошипел Мелькор. - Прочь с дороги, если тебе дорога жизнь.

- Ты не получишь камни моего сына, - ответил Финвэ, отступая перед Мелькором к стене. Мелькор захохотал.

- Эти камни мои, - сказал он громко. - Я научил твоего сына, как сделать их.

- Неправда, - ответил Финвэ, упершись в стену. Мелькор сомкнул вокруг него руки.

- Тебе не страшно? - прошептал он.

- Страшно, - признался Финвэ. - У тебя ужасное лицо.

- Что ужасного в моем лице?

- Это не то лицо, с которым ходят в гости.

Мелькор снова расхохотался и одним скупым жестом взял Финвэ за горло. Он смял его, словно бумажный лист. Я не мог вымолвить ни звука.

Невесомо тело Финвэ опустилось на пол. Мелькор вытер ладонь об одежду. «Глупец!» - пробормотал он.

Одним ударом он снес свечи, подставки для камней и ларцы. Груда драгоценностей рухнула на пол, усыпав отца моего отца изумрудами, алмазами и сапфирами. Наступила полная темень. И в этой тьме возле тела Финвэ я увидел сияние. Мелькор ногой шевельнул груду мертвых драгоценностей, и сияние затопило свод. Пламень, заключенный в сильмариллах, выдал их во тьме так, как никогда не выдал бы при свете. Мелькор присел и взял один из них в руки. И тут же выронил. Он оторвал у Финвэ край плаща, завернул в него камни и громко крикнул наверх:

- Уходим!

Шествуя мимо, он усмехнулся и потрепал меня по голове:

- Увидимся.

...Через какое-то время чары отпустили меня, и я рухнул без сознания.
Именно тогда мой мир расколся. Никто из валар, как бы к ним теперь ни относились, никогда не обращал на нас свою силу. Мы не представляли, какова она по мощи и по сути. Мы были для них хрупкими стеблями, которые надо беречь от всего - даже от самих себя. Мелькор же, играя, явил все стороны своего естества. На нас он утверждался перед собратьями и перед Единым Творцом.

Пропасть лжи, на дне которой я оказался, была ужаснее горя, комом застывшего в моем горле. Никто из нас прежде не видел смерти. Я тормошил Финвэ, молил его не пугать меня и отозваться, я прикладывался к его груди, чтобы расслышать стук сердца. Напрасно. Его мертвые глаза были раскрыты и неподвижны, только огонь моей свечи дрожал в зрачках.

Стыд и ярость рвали меня изнутри, они искали выхода, и потому все, что впоследствии делал мой отец, было для меня неоспоримо. Первым за отцом я крикнул: «Моринготто! Будь ты проклят!» Первым я произносил слова нашей Клятвы. Мой мир раскололся и стал черен. Я ненавидел себя. Я ненавидел этот берег, свою дальнюю родню, не поддавшуюся посулам, Валар - родню Врага и его подобие, свое нелепое сердце, не распознавшее подвоха, свои глупые признания и тщетные помыслы, свое бессилие. Я ненавидел себя за то, что не был любим. Я ненавидел свою догадку о том, что любить меня не за что.

Моя Клятва, как и Клятва отца, была личной. Он клялся мстить Врагу за убийство главы Рода и воровство. Я клялся мстить за то, что был введен в соблазн. Камни были нашим общим делом, делом семьи. Месть была частным делом каждого.

Но никому прежде я не говорил, что на дне моей души осталась стыдливая капля надежды: Мелькор мог убить меня, но не убил. Ни один волос с моей головы не упал по его воле. Не может быть, чтобы это ничего не значило. Не может быть, чтобы его слова о дружбе и моих достоинствах были абсолютно лживы. Не может быть, чтобы в них не было капли правды. Маленькой, прозрачной капли правды. Он обманул всех нас скопом. Насколько он обманул лично меня?..

Я должен выяснить это, прежде чем убью его, - сказал я себе.

Мы мчались прочь от аманских берегов мстить, возвращать потерянное и узнавать правду. О Внешних Землях. О Пришедших следом. О самих себе. И о нем, Моринготто, Морготе, Проклятом, Черном Враге, так легко одарившем нас иллюзией дружбы.

* * *

Внешние земли... Они не были столь прекрасны, как казалось с Иных берегов. Ступив на них, я понял, что лишь увеличил свою темницу. Что делать, если для счастья нам необходимы оба берега? Этот был недоступен в Амане, ныне Аман утрачен навсегда. Свой плен каждый из нас носит в своей груди. Враг подарил мне иное зрение - везде и всегда я вижу только стены.

Этот берег приветствовал нас битвой. С тех пор, как сковалось оружие, оно не оставалось без дела. Кровью проводил нас Аман, кровью встретил Белерианд. Смерть окружала нас - она была везде. Словно тоже терпела долгие столетья, ища выхода, и теперь хлынула сквозь нас наружу. Я был как во хмелю. С того самого мига, как Моргот на моих глазах убил отца нашего отца, я не чувствовал себя трезвым. Судьба представлялась мне мутной, огромной сетью, которая опутала меня и тащит вперед помимо моей воли. Так же, как рука Врага. Рассеялись ли чары? - спрашивал себя я, глядя, как под моим клинком льется кровь корабелов, как они послушно надеваются на нашу сталь. Сплю я или нет? - не знал я, видя, как пылают их корабли, которые должны были перевезти сюда Финдекано и его род. Я не протрезвел, когда на наших руках умирал мой обгоревший отец, я опьянел еще больше. Это происходило с нами, но это не могло быть правдой, это было слишком жестоко, слишком чудовищно для правды. В мире, где правда - такова, нельзя жить. Жить мне не хотелось.

- Макалаурэ, что происходит с нами? - бормотал я, уткнувшись в его плечо.

- Мы прокляты Владыкой Судеб, - отвечал брат. - Его проклятье действует скоро.

- Что с нами будет? Что с нами будет?

- Мы исполним Клятву. Теперь старший в роду - ты.

- Теперь ваш лорд и владыка - я...

- И теперь ты не имеешь права погибнуть. Потому что из меня лорд не выйдет. Я лишь певец...

- Ты лишь певец... Наш отец был всего лишь ювелиром...

- Я люблю тебя, брат. Отца и тебя.

- Я никогда тебя не покину.

...Прах отца еще не остыл, когда из Твердыни Врага примчался гонец. В этих землях у Врага было все - мощная крепость, окруженная кольцом неприступных гор, тысячи слуг, воинов и соглядатаев, кузни, где куется оружие, и, конечно, его личная мощь. Его и его порождений. Наивные глупцы, мы думали, что здесь он так же одинок, как в Валиноре. Враг изготовил себе этот арсенал, когда мой отец еще не родился.

Итак, к нам прибыл гонец и сказал, что Моргот готов временно прекратить военные действия и вызывает старшего из нас на переговоры. Мы расхохотались. Потому что до сего момента военные действия вели мы - мы преследовали вражеских тварей почти до ворот твердыни, мы разбили морготово войско. Нам не удалось захватить крепость - но вся инициатива была в наших руках.

- Так что мне передать господину? - спросил гонец.

- Передай ему, что я приеду и буду говорить с ним, - сказал я.

Я был пьян утратой отца и близостью победы. Мне казалось, что я стал стар, как корни мира, прозорлив, как коршун, и что я воистину избранник. Я кликнул свою дружину и велел ей вооружиться.

- Что ты задумал, брат? - спросил Макалаурэ. - Неужели ты поверишь Врагу и поедешь к нему?

- Я не верю Врагу и собираюсь ударить по нему его же оружием. Я отправлюсь в означенное место и выеду к нему один. Когда же он приблизится, вся моя дружина выйдет на него из укрытия, мы захватим его или убьем.

- Возьми самых сильных воинов и из моей дружины.

- По рукам!

Опьяненный местью и своей хитростью, я летел в горы впереди своего отряда. Мое сердце пело, пело, пело, и подковы стучали, звенели, искрили - черное счастье, мое возмездие - черного цвета, чернее ночи, чернее ненависти, чернее самого Врага.

...Он ждал меня за выступом скалы. Выехал вперед - скромный, безоружный, с печалью на благородном челе. Я резко осадил коня.

- Приветствую тебя, мой ученик и мой враг, - сказал он.

- Приветствую тебя, Враг, - ответил я.

- Я скорблю о гибели твоего великого отца.

- Довольно лжи, - едва сдержал я гнев. - Ты погубил его, а мы уничтожим тебя, если ты не отдашь нам сильмариллы добром.

- Какие-то ничтожные камни дороже тебе, чем участь всего твоего народа? - ухмыльнулся он.

- Это все, что осталось у нас от Благословенной земли, - скрипнул я зубами. Я совершенно не понимал, почему я с ним разговариваю.

- Неужели она вдруг стала вам дорога? - почти искренне удивился он. - Вы же проклинали ее, как запоротую заготовку.

- Зачем ты звал меня?

- Чтобы убедиться, что ты ни на йоту не поумнел.

Я свистнул. Из-за выступа вылетели мои конники. Моргот расхохотался и вырос на моих глазах вдвое. Его глаза прожигали меня насквозь. Кони шарахнулись, мой подогнул задние ноги и мелко задрожал.

- Убейте его! - заорал я, доставая клинок. Моргот издал утробный вой - и все ущелье за ним заполнилось тварями, с ног до головы закованными в железо. Их было в три раза больше, чем нас. Отряды обтекли нас и схватились друг с другом. Это была безыскусная, гиблая бойня.

- Предатель! Ты явился не один! - крикнул я в отчаяньи, пока мой конь танцевал подо мной.

- Ты сделал то же самое, - надвинулся на меня Моргот, - ты стал почти таким же, как я! И принадлежишь мне!

...Кто-то схватил меня за руки, за ноги - конь все дрожал и повиновался лишь своему страху. Я отчаянно рубил направо и налево, но их было слишком много. Мою кольчугу на спине пропороли насквозь. Я был ранен и оглушен. Последнее, что врезалось мне в память, - мой разрубленный надвое дружинник, над которым сидела уродливая тварь и слизывала со своего клинка его кровь.

* * *

Я пришел в себя с трудом - мир колебался и дрожал, перед глазами плыли камни, трещины и сухой мох. Я тупо смотрел на это мельтешение, пока не понял - я еду поперек седла самым жалким и унизительным образом. Я шевельнулся - на мой хребет опустилась тяжелая длань. Это позволило мне понять, насколько глубока рана.

- Милый друг, - раздался знакомый, насмешливый, ненавистный голос. - Счастлив сообщить тебе, что ты единственный, кто остался в живых. Когда твой конь, обмочивший конечности, доберется до вашего лагеря, братья справят по тебе шикарную тризну. Возможно, я даже позволю им оплакать тебя, помедлив с нападением... Как думаешь, стоит дать им время поскорбеть? Это доставило бы тебе утешение?

- Убери руку с моей спины, - процедил я.

- Спасибо за заботу, мне удобно и так.

- Убери руку с моей спины.

- Боишься боли? - наклонился он. - Это очень хорошо. Очень. Полагаю, однако, стоит дать твоим братьям выплакаться. Это будет тебе наградой за доставленное мне удовольствие. Ты ведь положил не только свою дружину, правда? Самых лучших, самых сильных?.. Какой прекрасный подарок для моих кровопийц... - он засмеялся. Я боролся с тошнотой. Одно меня действительно утешало - скорая и неминуемая смерть. Все, что я делал, было лишь на руку Врагу. Он забавлялся нами, то, что для меня было делом жизни и чести, для него являлось игрой. Сытый кот валяет придушенную мышь... С отвращением я вспоминал, как летел к нему навстречу. Я совершенно не представлял, каков он на самом деле. Я думал, что предвидел все. Как я мог забыть! Ведь я видел и его ужасное обличье, и его силу, видел, как он одним шевелением пальцев убил главу нашего Рода, как я мог не принять это в расчет? Глупые лебеди никогда не превратятся в хищных коршунов. Коршуны разят насмерть. Лебеди перебирают лапами в пруду.

- Добро пожаловать в сирые земли! - произнес мой похититель под тягостный скрип ворот. Он сделал три шага внутрь и сбросил меня с седла.

* * *

Твердыня Врага называлась Ангамандо, железная тюрьма. Это имя мы слышали еще в Амане, но не знали, что оно значит, и переводили как «железный чертог». Он был огромен - целая страна в кольце неприступных гор Тангородрим. Казалось, здесь нет ничего живого, все сделано из окислов железа - и горные пики, и башни, и почва, и шахты, где копошилось бессчетное количество слуг, и лестницы, и темницы, и покои Врага.

Когда я увидел эти громады вражеских укреплений, не виденные прежде никем, я понял, что буду убит. И с той самой твердостью катящегося камня понял, что буду убит не сразу.

Меня разоружили, заковали и бросили в недра крепости. Я был так подавлен, что почти не сопротивлялся.

Долгие часы ожидания в обществе железной бадьи с тухлой водой. После погашения света мы измеряли время на восход звезд. Миновало, наверное, семь или восемь восходов, когда засов моей клетки отомкнулся. Вошел Моргот - бледный, скромный, с участливым взглядом. Это представление начало меня раздражать.

- Мой бедный друг! - воскликнул он. - Какой ужас! Какая грязь, какая дикость!

- Убирайся, откуда пришел! - огрызнулся я.

- Несчастный, у него помутился рассудок от голода...

- Что тебе надо от меня?

- Мне?! От тебя?! - протянул он, дернув бровью. - Позволь, я не совсем улавливаю твою мысль... Я, помнится, хотел переговорить с тобой под звездами, на частном, так сказать, свидании. Ты прибыл с вооруженным отрядом. Очевидно, это тебе было от меня нужно нечто... нечто... какие-то безделушки, насколько я помню.

- Ты отвратителен.

- Что делать, а ты мне очень нравишься. Твоя ненависть делает тебя еще прекраснее.

Я молчал. Разговаривать с ним было невозможно. И было смешно думать, что на его территории кто-либо из нас получит его жизнь или наши камни.

- Вижу, ты почти освоился... - продолжал он. - Нет ли у тебя ко мне просьб, пожеланий? Что я могу сделать для тебя?

- Убей меня или отпусти.

- Нет, что ты, Майтимо. Я так долго гостил на ваших землях. Следует вернуть долг гостеприимства. Ты - мой высокий гость. Твоя персона священна.

- Зачем ты сковал меня?

- О легконогий народ! Вы так стремительны, так непостоянны...

- Сними с меня цепи, я и так в твоей власти.

- Какие прекрасные, желанные слова! Повтори их еще раз!

- Я понял. Ты больше ничего от меня не услышишь.

- Да ну? Не стоит принимать поспешных решений. Мне так тоскливо здесь, я отчаянно скучаю. Меня окружает грязный сброд, что двух слов связать не может. Я был так счастлив, что ты скрасил мой досуг... Как это прекрасно - тихие, мудрые беседы, два одиноких существа, нашедшие понимание друг в друге... И что я слышу? Отказ?.. Нет, нет, Майтимо, не огорчай меня...

Он потешался надо мной - грязным, закованным, распростертым у его ног. Я отвернулся, кусая кулаки. «Чувствуй себя как дома, мой ученик и мой враг», - сказал он, уходя.

Долгие часы потянулись черной чередой. Ничего не происходило, только пару раз доливали воду в бадью. От голода и неизвестности разум мой мутился. Я почти ждал Моргота. Да, я ждал, когда он придет.

Он не пришел - вместо него появились безликие слуги. Один из них поклонился мне и спросил:

- Наш господин, Владыка Севера и всего Средиземья, велел спросить, не простирается ли милость лорда эльдар так далеко, чтобы почтить его своим присутствием?

Я молчал, не понимая вопроса. Это был какой-то новый способ сделать из меня посмешище.

- Ответь нам, высокий лорд.

- Он еще глупее, чем нам сказали, - обратился один из них к говорившему.

- Нет, он молчит из гордости, - предположил второй.

- Нет, он молчит от слабости.

- Нет, он молчит от страха.

- Подите прочь, - безнадежно сказал я.

- Мы не можем, высокий лорд. Наш господин нас накажет, если мы не передадим ему твоего ответа.

- Передайте ему, чтобы он сгнил заживо.

- Это и есть высокое наречие западных эльфов? - спросил один из них другого.

- Нет, ты, должно быть, ослышался, - ответил тот. - Так даже орки не говорят, когда делят баланду.

- Высокий лорд, повтори свои слова, у нас с другом вышел спор, - обратился ко мне первый.

Я молчал. Я ненавидел себя за это молчание.

- Что нужно от меня вашему господину? - наконец выдавил я.

- О! А ты говорил, он глуп.

- Прости, прости, я поспешил... Наш господин... Звезды небесные, я забыл, что он велел передать!

- Пустая голова! Как ты мог?!

- Я так долго учил эти слова, но высокий лорд упомянул про гниение заживо, и у меня все вылетело из головы!.. Это так ужасно!

- Что делать, что нам делать?.. Господин нас отдаст на съедение псам!

- Посадит на кол!..

- Спалит на медленном огне!..

- Смилуйся, высокий лорд! Не помнишь, что мы сказали тебе, когда вошли?

- Оставьте меня! - закричал я, закрывая уши руками.

- Сжалься, светлый воин, князь! Мы еще молоды, мы не хотим страдать!..

- Оставьте меня!!

- Жестокий!

- Бессердечный!

- Так вам и надо! - звякнул я цепью.

- Ты так же жесток, как наш господин. Ты - его первый ученик.

Они поклонились и дверь с лязгом захлопнулась.

Я чувствовал, что схожу с ума.

Потом дверь снова открылась, впустив грязное существо, - и моментально защелкнулась на засов. Существо встало на четвереньки и робко подползло ко мне. С большим трудом я опознал в нем женщину своего народа. Она была в ужасном состоянии, в лохмотьях, покрытая какой-то сыпью, в кровоподтеках и ссадинах. Она улыбалась.

- Единственный мой... - прошептала она, целуя мою цепь. - Пресветлый князь! Наконец-то судьба даровала мне это счастье! Я вижу свет Амана!..

- Кто ты? Что ты делаешь?

- Я твоя супруга, мелетрон...

- У меня нет супруги.

- Теперь есть. - Она обняла меня, я еле боролся со своим отвращением.

- Кто сделал тебя такой? - отстранился я.

- Враг наложил на меня заклятье... Его может снять только поцелуй эльфийского принца.

- Что за чушь?

- Нет, нет, мелетрон, это правда, - слезы текли из ее сияющих глаз. - Я так долго ждала этой минуты! Я дочь Владыки лесов, что правит за Синими Горами... Я прекрасна и юна, но Враг исказил мое тело... Я и не надеялась, что когда-либо увижу эльфийского принца, но ты здесь! - Она прижалась ко мне, и мое сердце пронзила жалость.

- Как твое имя?

- Элдинэт, мелетрон.

- Прости меня, Элдинэт... Но у нас за Морем поцелуй - знак любви.

- Я так люблю тебя, я ждала тебя всю свою жизнь! - Она потянулась ко мне, и я проклял все на свете. - В чем же дело? Я уродлива?.. Но разве это - моя вина?

- Я не люблю тебя, в этом дело.

- Пусть так... Я не стану требовать от тебя брачного обета, только освободи меня, верни мне утраченную красоту... Один поцелуй...

- Это невозможно.

- Один поцелуй, князь! - она плакала и снова целовала мои цепи. - Неужели моя душа кажется тебе столь же отвратительной, как мой лик? 

- Элдинэт, это чудовищно. То, что ты говоришь, - чудовищно!

- Не бойся... Я всю жизнь буду благословлять тебя... Неужели ты оставишь меня навеки с моим уродством? Или Враг захватит еще одного принца Западной Страны?

- Надеюсь, нет...

- Прошу тебя... - Она заломила руки - и я сдался.

В тот же миг дверь с лязгом распахнулась и на пороге возникли огромные твари без лиц.

- Ну вот, а ты говорил, они в неволе ни на что не способны! - изрек один.

- Кто же знал? Никогда не знаешь, пока не попробуешь, - отозвался другой.

- Где обручальные кольца?

- Вот.

Первый хозяйски шагнул внутрь, зажав в кулаке знаки обета, я вскочил. Я совершенно перестал владеть собой. Женщина на полу начала изменяться - ее конечности удлинились, почернели, косматые волосы выпадали из головы, глаза налились кровью. Отчаяние овладело мной.

- Не прикасайтесь ко мне! - скрипнул я зубами.

- Его любовь вернула мне истинный облик, - шипела женщина, - и вам она его вернет! Смелей!

- Дай-ка руку! - приказал вошедший, тяня вперед трехпалую лапу.

Не помня себя, я кинулся на него, мне было все равно. Мы катались по полу, пока прочие не пришли на помощь своему товарищу. Безумие овладело мной, я желал, чтобы они меня убили. Я почти добился своего. Когда они отступили - я был без сознания.

* * *

...Я не знал, что из того, что происходит со мной, - морок, что - явь, сила Моргота казалась мне теперь воистину огромной. Мой народ никого не брал под стражу и никогда не бывал в плену, нам было неведомо его назначение. Отчего-то я был уверен, что, будучи лордом и военным вождем, я удостоюсь вопросов о наших военных планах и вооружении, что Моргот будет силой склонять меня на свою сторону или вынуждать тайно служить ему, одним словом, я полагал, что представляю для него некую ценность. Иначе зачем он не убил меня прямо там, в скалах? Однако ничего подобного мне не предлагалось. Никто не трогал меня и пальцем. С полной ясностью я понимал, что не нужен Врагу - ни в качестве соперника, ни в каком другом. Я был для него не опаснее, чем обломанный сучок, который можно отбросить с дороги или обойти, или наступить на него. Враг не снисходил до общения со мной. Гордиться было нечем. Гордость моя Врагу тоже была не нужна, и она выказывала последние, жалкие признаки своего существования.

Я стал бросаться на входящих. Они лениво сопротивлялись, казалось, их любопытство пересиливает осторожность. Думаю, у них был приказ не причинять мне вреда. Однажды в мою камеру вошли орки, они заменили воду и поставили рядом бадью с баландой. Они были вооружены - и я, выхватив у одного из них меч, убил троих. Последний, подвывая, выскользнул и успел защелкнуть дверь. Я бился в нее, но замки были очень прочными. Никто не пришел покарать меня за причиненный ущерб. Я остался в обществе трех кровавых трупов. На третий день они стали смердеть. Никто не появлялся.

Я расценил это как преподанный урок и затосковал. Мои действия только усугубляли мое положение. Но бездействовать я не мог. Я свалил останки в угол. Вонь разложения была нестерпимой. «Отлично! - решил я. - Я сгнию здесь или превращусь в покорного раба. Этому не бывать. Я уморю себя голодом».

Обстановка была подходящей. Баланда казалась отвратительной на вид, кусок не лез мне в горло. Воду из бадьи я вылил, чтобы не сожалеть. Вода размыла кровь на полу, и все оставшееся время я сидел в кровавой луже. Это вызывало незнакомое прежде чувство черного злорадства. Чем хуже - тем лучше.

Я знал, что за мной наблюдают. Я не хотел биться в дверь, дабы окончательно выставить себя глупцом. На старшем сыне моего отца природа отдохнула. Это следовало принять как данность. Он зачахнет посреди железного склепа в грязи и смраде, в безвестности, самым плачевным и бесславным образом. Добро пожаловать в сирые земли. Это то, к чему ты стремился, Майтимо? Ради этого ты проклял Валинор? Сердце мое отвердело. Песни моей родины давали силы - и я перестал вспоминать их. Я не хотел иметь силы. Я хотел не быть.

* * *

...Придя в себя, я не узнал своей камеры. Это была не она. Надо мной простирался высокий железный свод в перекрестьях балок. Горели высокие треножники. Я обнаружил себя на добротной кровати без цепей и без одежды. Она была рядом - чистая, целая, черная. Не моя.

Я повернул голову - никого. Я был в полном одиночестве. Ни голода, ни жажды я не ощущал. Но после всего происшедшего это меня не обрадовало. Очевидно, это был какой-то новый замысел, хуже всех предыдущих. Я во всем подозревал худое. Что со мной было? Что еще будет? Враг затаился и ждет моих действий.

Я закрыл глаза и стал выжидать.

Зашелестели шаги.

- Он пришел в себя, - раздался негромкий голос.

- Нет, он без памяти.

- Нет, он спит... Как он прекрасен!

- Ни у кого из нас нет таких дивных волос.

- Ни у кого из нас нет такой гордой осанки!

- Ни у кого из нас нет таких стройных ног.

- Ни у кого из нас нет таких прекрасных рук! Когда он будет наказывать нас, мы будем счастливы!

- Когда он будет убивать нас, мы испытаем блаженство!

- Каков его голос? Наверное, он слаще арфы!

- Каковы его глаза? Наверное, они ярче звезд и глубже озер!

- О, я хочу услышать его голос!..

- Я хочу увидеть его глаза!..

- Я хочу коснуться его волос!.. - голос приблизился.

- Я хочу коснуться его кожи... - зашуршало над самым моим ухом.

Я вскочил. Две образины простерлись у моих ног. Они знали, что я слышу их, знали - и потешались. Я был готов разрыдаться. Натянув на себя одежду, я вскочил на кровать, потому что они хватали меня за ноги.

- Приказывай, наш господин! - говорили они, протянув ко мне руки.

- Пошли прочь!

- О! Не гони нас, господин! Мы здесь, чтобы служить тебе!

- Мы здесь, чтобы поклоняться тебе!

- Вы мне не нужны!

- Но ты, ты нужен нам! Ты так прекрасен!

- Твой голос так красив!

- Не то, что наш!

- Замолчите!

- Да, ругай нас, только говори!

- Избавьте меня от вашего присутствия! - я оттолкнул тянущиеся руки.

- Да, ударь нас, если мы виноваты!

- Убей нас, если мы некрасивы!

- Только не покидай нас!..

- Не покидай нас!

- Не покидай нас!..

Я закрыл лицо руками. Потому что понял - этот кошмар никогда не кончится. Что бы я ни сделал - я буду слышать эти пришептывающие, униженные, ужасные голоса. Я осознал наконец что такое Искажение. Что цепи и кровь! У Врага есть сотня способов лишить нас разума, сотня способов заставить просить о пощаде. Лучше бы он скормил меня своим псам! Лучше бы он дал мне сгнить в склепе! И я понял, что только он сам - Враг - может хоть как-то изменить мою участь.

- Приказывай, наш повелитель! - бились головой об пол образины.

- Приказывай что пожелаешь!

- Отведите меня к Моринготто, - сказал я.

- Кто это, господин?

- Что ты имеешь в виду, господин?

- Мы не знаем никого с таким именем!

- Теперь он накажет нас!

- Теперь он отошлет нас прочь!..

Я взвыл.

- Отведите меня к Мелькору, - выдавил я.

...Они с поклоном вывели меня за двери - там стоял с десяток таких же образин, и все они при моем появлении пали ниц. «Разумеется, - понял я, - они все равно бы вынудили меня просить о свидании с Врагом. Не этим способом, так другим. Через месяц, через год, через вечность». Я всерьез задумался, прав ли был, пообещав Врагу, что тот не услышит от меня ни слова.

Ленивая мысль о побеге шевельнулась в моей голове. Коридор был пуст. Но снаружи крепость отлично охранялась. Оружия у меня не было, но не это остановило меня. Кто знает, может быть, мой возможный побег - это еще одна ловушка?

* * *

...Тяжелые двери разъехались. Высокий железный зал был освещен. Это был живой, золотой и серебряный свет, льющийся прямо в мои глаза. Я почувствовал, как из них потекли слезы. Это были камни отца - три сильмарилла, вправленные в высокую корону. И эта корона была на Враге. Он сидел передо мной на троне - огромный, черный, с полыхающим взором, во всеоружии.

- Приветствую тебя, мой ученик, - прогремел он.

- Я хочу говорить с тобой, Враг! - сказал я, не в силах оторвать взгляд от камней.

- Я слушаю.

- Я пришел сказать тебе, что недооценил тебя. Сила твоя и мощь воистину велики.

- Я рад твоим словам.

- Я благодарю тебя за то, что ты позволил мне понять суть Искажения.

- Что ж, я знал, что твое ученичество продолжается.

- Еще я хочу сказать тебе, что камни моего отца тебя не красят.

- Ты хочешь их, не так ли?

- Не скрою.

- Я могу сделать так, что ты будешь ими обладать.

- Я не верю тебе, но готов выслушать твое предложение.

- Помнится, в Амане, когда ты был еще юн и глуп, ты пообещал мне идти за мной, куда бы я ни пожелал.

- Я был юн и глуп, и ты обманул меня.

- Тем не менее мы оба помним эти слова. Я принял твое обещание, теперь настал час его исполнить.

- Теперь все изменилось. Мы враги и я ничего тебе не должен.

- Разве? Но ты мне не враг. Ты отлично развлекал меня все это время. Ты один из немногих пока пленников моей крепости - и самый высокородный. Весь Ангбанд, затаив дыхание, любовался на твои деяния.

- Я остаюсь твоим пленником, и твоя воля выставить мою несвободу как тебе угодно.

- Как мне угодно? - он засмеялся. - Разве это я сгорал от отвращения к бедной женщине, что просила такую малость? Разве я унижал моих слуг? Разве я бил их? Разве я с радостью дарил им смерть? Во многих деяниях ты превзошел меня, и я не могу скрыть своего восхищения.

- Я знаю только то, что ты лжец, Моринготто, - сказал я. - А я лишь игрушка в твоих руках.

- Тем не менее ты готов торговаться за камни, не так ли?

- Ты все равно не выпустишь меня отсюда живым.

- Как знать, как знать... Если ты здесь - на этих камнях, от которых ничто не укрыто, - еще раз поклянешься мне в верности, я отпущу тебя на свободу. Я даже дам тебе посидеть на моем троне в этой короне, если она не раздавит тебя... И, разумеется, ты всегда сможешь вернуться и видеть камни твоего отца. На мне.

- Это невозможно. У меня есть одна клятва и никогда не будет другой.

- Но разве твоя клятва не в том, чтобы вернуть камни? Ты вернешь их себе... в некотором роде.

- Мы клялись не только вернуть камни, но и преследовать тебя до последнего вздоха, - сказал я. - И мстить тебе за убийство отца нашего отца.

- Боюсь, что это совершенно неисполнимо... Ты никогда не убьешь меня. Не проще ли исполнить в этой клятве хотя бы часть?

- Я понял. Твоя цена неприемлема.

- Я, право, в некой растерянности... Неужели ты думал, что вы получите свои камни даром?

Я опустил глаза. Что я мог ему предложить - ему, который брал все, что хотел, просто по праву силы? Не вызывало сомнений, что он продолжал забавляться. Камни мы не возьмем никогда, и никогда месть наша не осуществится.

- Обещай, что никогда не поднимешь на меня оружия, - вздохнув, молвил Враг, - и отправляйся отсюда на все четыре стороны.

- Этого обещания я тебе не дам, - отвернулся я. - Я не желаю никакой двусмысленности в моих отношениях с врагом моего народа.

- Ты так ненавидишь меня?

- Это не ненависть. Это опустошение.

- Что ж, это даже больше, чем я хотел... Ты, как и я, наконец, в полной мере ощутил себя проклятым.

- Наше проклятье мы получили из-за тебя. Не смей его касаться!

- Ты не хочешь говорить ни о проклятии, ни о клятве, ни о камнях? Тогда зачем ты здесь?

- Я искал встречи с тобой, чтобы задать всего один вопрос. Что мой народ сделал тебе, что ты его так ненавидишь?

- О чем ты, Майтимо?

- Об этом, - я развел руками.

- Я вовсе не ненавижу твой народ. Он меня радует и умиляет.

- Это чудовищно - то, что ты делаешь с нами.

- Но, Майтимо, такова моя природа. Меня таким создал Эру Единый, а все, что выходит из его рук, свято и безупречно.

- Не льсти себе.

- Это всего лишь знание твоего народа, Майтимо, - ухмыльнулся он. - Мое же знание говорит о том, что ты пришел сюда, чтобы попросить пощады. Не так ли?.. Не так ли?

- Да, это правда. Ты сильнее меня, древнее меня и чернее самого черного из наших деяний.

- Хоть что-то в тебе еще осталось от честности Благих земель!.. И что ты можешь мне предложить в обмен на покой?

- Ничего.

- Прекрасный ответ. Пожалуй, я отпустил бы тебя за него на волю... Но вот беда. Твои братья давно уже знают, что ты здесь. Знаешь, я решил не быть с ними суровым и прекратить войну. Навсегда. Если они уберутся за границу восточных гор и никогда не покажут носа в Белерианд. И я пообещал им, что тут же отпущу тебя, если они это сделают. Знаешь, что они предприняли, узнав о твоих мучениях?..

- Что? - упавшим голосом спросил я.

- Ничего. Они продолжают стрелять моих орков и рваться в эту крепость...

- Я отлично их понимаю. Их ведет Клятва, и ты об этом знаешь.

- Я никогда не понимал, как какая-то клятва может быть выше жизни целого народа, который сгинет, пока клятва не будет исполнена. А она не будет исполнена.

- Не слишком ли ты заботишься о моем народе?

- Не думаю, хотя я очень его ценю... Однако при таких обстоятельствах я не могу тебя отпустить к братьям, сам понимаешь. А здесь ты мне надоел. Может быть, убить тебя?

- Мне безразлично.

- Это прискорбно. Если б ты хотел жить - тогда другое дело. А так это скучно и бессмысленно... Такой, каким я тебя теперь вижу, ты был бы мне полезен в стане твоих друзей... Однако что же у нас остается?.. А, Майтимо?

- Ты хочешь, чтобы я сам это решил?

- Возможно.

- Отдай мне сильмариллы и дай провожатых до Валинора.

- Нет, это неинтересно. Ты не стоишь этих камней. Ты их совершенно не заслужил.

- Любопытно, как их можно у тебя заслужить?

- Ты готов торговаться дальше?

- Нет, и ты, и твой торг тоже мне надоели.

- Отвратительно, не так ли? Как мы похожи, Майтимо... Мы оба предатели, мы прокляты Валар, мы замараны кровью сородичей, мы хорошо умеем убивать. Мы оба носим черный цвет... Скука и опустошение - наш вечный удел...

...Мне было нечего сказать ему. Если бы он не поддерживал беседу, я давно бы замолчал. Я был совершенно пуст, меня одолевала не только скука, но и сонливость, он выпил меня, как сосуд. Ничто не имело значения. Смерть моего отца, мои братья, наша Клятва - все было от меня далеко, остались только слова, такие же каменные, как мое сердце. У меня не было даже ярости. Только скука.

- Твое место - рядом со мной! - сказал он.

- Нет.

- Почему? Почему же?

- Я это знаю. Мне не хватит мудрости это обосновать, я никогда не слушал Румила, но это последнее, что я знаю. Мне не место рядом с тобой.

- Подобное стремится к подобному, и разве не ко мне ты стремился все это время, с того момента, как ваши камни оказались у меня?

- Не знаю, куда я стремился больше, к тебе или к нашим камням - судьбе было угодно вас соединить. Но теперь я твердо знаю, что я от тебя свободен.

- Миг ясности, не так ли, Майтимо?

- Называй как угодно.

- А еще говорят, что вся ясность исходит от Варды Элберет...

...Слабость и сонливость одолевали меня нестерпимо. Я еле держался на ногах. Одуряющим был не только взгляд и голос Врага. Одуряющим был сам воздух в этом зале. Если бы не свет сильмариллов, я давно провалился бы в забытье. Вне благой земли Амана сила Врага над нами велика, он питается нашей жизнью, поглощает ее, оставляя лишь полые оболочки. Страшная мысль посетила меня - он имеет власть над нашими феа.

- Вижу, ты плохо чувствуешь себя, - сказал Враг. - Пожалуй, тебе надо подышать воздухом. Ты не столь хороший собеседник, как я думал, и, видимо, разговаривать с тобой я больше не захочу. Твоя душа для меня - прочитанный свиток.

...Перед глазами у меня поплыли пятна. Даже мысль об искажении феа уже не вызывала неприязни.

- В твоей душе не осталось ничего интересного или великого, - говорил Враг. - Она полна разочарований, сожалений и бессилия. Твой разум пуст. В нем жива только одна мысль - мысль о сопротивлении, которую вы впитали с молоком матерей. Ты дал мне все, что мог. Последнее, что у тебя осталось, - твой облик. Ибо красота Старших детей Илуватара превыше всего, созданного Илуватаром, говорит Румил и мои собратья. Или, если соблюдать последовательность, мои собратья и Румил. Надеюсь, это обстоятельство ненадолго скрасит нам твой скоротечный, глупый плен.

...Он издал тот самый утробный вой, по зову которого являлись его слуги. Они явились и теперь. Ноги меня не держали.

- Возьмите это ничтожество и прикуйте его, что ли, к скале... - зевая, произнес Враг.

- Как господин желает? За ноги, за руки, вниз головой?

- Прикуйте его за правую руку, которой он поднял на меня меч, - шевельнул он пальцами. - Она у него покрепче, дольше провисит.

- Господин желает на цепях, на скобах? У подножья скалы, под ледником, на пике?

- Как угодно. Он может выбрать сам.

- Приковать к внутренней стороне скалы или к внешней?

- Снаружи, снаружи... Я на него уже насмотрелся... Прощай, Майтимо.

Из последних сил я плюнул на пол, и Враг просветленно улыбнулся.

* * *

...Все это я говорю теперь, когда моя холодная память спокойно перебирает подробности. Прежде ни в чем из сказанного я не мог признаться вслух. Перед Финдекано я ставил непроходимую стену, я стоял не на жизнь, а насмерть. Я оставил ему только жалость. Он не ведал причин отчаяния, бессилия и тщеты - единственного богатства, которое я вынес из плена. Я собрал Союз, мы с братьями держали горные перевалы, мы убивали порождения Врага везде, где встречали их. Мы будем делать это до конца наших дней. Но стоит схлынуть горячке боя, память моя оглядывается - и мир делается безрадостным, бессмысленным бременем, еще более тяжким от груза бессмертных лет, что суждены каждому. Нельзя забыть то, что стало твоим убеждением. Можно забыть слова, лица и образы, можно забыть боль, можно забыть страх. Но нельзя забыть, что ты нелюбим, - если тебя не любят до сих пор. Нельзя забыть, что ты не более чем скучающий птенец с глазами старика, утративший вместе с Благой землей всякое представление о благодати. Нельзя забыть, что ты не можешь выйти из своего круга, не распугав живых.

...Я умер бы на той скале тихо и безропотно, если бы не Финдекано. В душе я благодарил Врага, что он оставил меня в покое, в тишине и пустоте, наедине с небом. Сюда не долетал ни его голос, ни вопли его слуг, только ветер пел в пустотелых флейтах камней, и проносились вдалеке огромные птицы. Облака лежали у моих ног, они обволакивали меня влажным туманом, я не видел земли. Только дымку на горизонте.

Потом небеса неожиданно осветились белым, бледным сиянием - и я увидел, как из-за пиков гор выплывает ладья, полная света Телпериона. Облачная масса под ногами расцвела сотней прихотливых теней, зазолотилась клубами пены. Я закричал от радости. Никто не видел восход Луны так, как я. Я почти забыл о боли, рука моя давно онемела, но все чувства обострились. Я весь ушел в зрение. И когда на Западе, из-за моего правого плеча, из-за железной скобы встал золотой цветок Лаурелина, окрасив небеса и облачные перья в розовые, голубые, синие, зеленые, перламутровые тона, я впервые после Амана возблагодарил Валар. Моя мольба не достигла их ушей, я знаю - она наткнулась на незримую стену, которую возвело проклятие, на запрет, пресекающий любые попытки достичь Благой земли. Мне было безразлично. Я знал, что умираю, и должен был хоть кого-то возблагодарить за то, что умираю среди такой красоты.

Алый закат залил меня, скалу и цепь кровью. Никогда свет Валинора не делал ничего похожего. Дух мой истончился, я во всем видел знаки. Это небесное пламя я посчитал приветом от отца.

Новые светила сменяли друг друга, их облик потерял новизну, и я начал все чаще проваливаться в забытье. Вокруг меня клубился облачный пар, скрывавший всю вершину горы. Меня посещали голоса моих братьев и матери, звон тирионских колоколов вплывал мне в уши и покидал их, смытый шумом прибоя. Я слышал далекий смех. Поэтому, уловив внизу неясное пение, я принял его за продолжение бреда. Был рассвет. Я рванулся на своей цепи - и вопль боли в моем плече привел меня в чувство. Внизу пели. Сквозь туман я ничего не видел. Это был голос Финдекано.

«Это бред», - успокоился я. Финдекано был брошен в Арамане, а корабли сожжены, никакая сила не могла перенести его через внешнее Море к подножию Тангородрима.

Песня приблизилась и я узнал ее. Это было приветствие Свету, песня Благой земли, и пел ее Финдекано. Я отозвался. Радость затопила меня - радость оттого, что Финдекано здесь, а не там, что Благая земля посылает мне знаки. Я почти выбросил ее существование из своего теперешнего мира. Я отозвался и пел до тех пор, пока снизу не закричали:

- Майтимо! Наконец-то я тебя вижу!

- Финдекано, это ты???

- Майтимо, это я! Что ты там делаешь, наверху?

- А как ты думаешь? Как ты оказался на этом берегу?

- Мы перешли по льду!.. Слушай, я не знаю, как к тебе подняться!

- Тебе не надо подниматься! Финдекано! А где твой отец?

- Он с твоими братьями, все нормально, они договорились.

- А как мои братья?

- Они думают, ты мертв... Слушай, я не знаю, как к тебе подняться!

- Финдекано, тут отвесный склон, это сделано специально.

- Это Моргот догадался?.. Ну, он оплошал...

- Финдекано, стой. У тебя лук за спиной, или мне кажется?

- Нет, не кажется, держись. Лук, кстати, я сейчас сниму.

- Ты видишь, что все бесполезно?

- Держись. Говори со мной.

- Оставайся внизу...

- Держись! Все будет отлично!

- Я не могу больше говорить, Фин...

...Когда я очнулся, он пинал ногой скалу и плакал.

- Финдекано, - позвал я.

- Я не знаю, как снять тебя! - отозвался он, в гневе разбивая ладонь о камень. - Я никак не могу тебе помочь!

- Можешь, послушай меня!..

- Как? Как?!

- Выстрели в меня. Сейчас.

- Что за чушь!

- Прошу тебя. Прошу тебя, я так долго ждал этой минуты... Я и не надеялся, что увижу здесь кого-либо из эльдар, но ты - здесь...

- Ты сам не знаешь, что говоришь!

- Не бойся... Я всю жизнь буду благословлять тебя... Там, за Водой...

- Это чудовищно. То, что ты говоришь, - чудовищно!

- Неужели ты оставишь меня навеки висеть здесь? Прошу тебя... Один выстрел.

Я с ужасом осознал, что говорю чужие речи и что Финдекано возвращает мне мои собственные слова. Отвращение затопило меня, но остановиться я уже не мог.

- Ради берегов Амана, князь... Один выстрел. Никто из нас не обладает такой меткостью, как ты!

- Майтимо, ты сходишь с ума, - сказал он, сжимая кулаки. Но лук взял.

- Никто из нас не обладает таким мужеством! Никто из нас так не ценит дружбу, как ты!

- Заткнись, - рявкнул Финдекано, из его глаз лились слезы, он не мог прицелиться.

- Я хочу умереть от твоей руки!

- Заткнись! - прицелился он, но рука его дрожала. - Манвэ всеблагой! - воскликнул Финдекано, - Манвэ вездесущий, Отец ветрам! Верни ему разум или направь мою руку!

Свет в глазах моих померк - на них пала тень, тень орлиного крыла. Манвэ всеблагой послал Финдекано не меткость, он послал ему нечто большее. Вот огромные когти обхватывают моего друга за пояс, он роняет лук, вот орел взмывает к самому моему подножию, выше, выше - и напротив я вижу застывшие, страшные глаза Финдекано.

- Проклятый Моргот! - выдыхает он, хватаясь за мою скобу.

- Скорее, Финдекано, - бормочу я, схватив его левой рукой за ремни. - Не покидай меня!

- С какой стати!.. Проклятый Моргот! - он ковырял скобу и скалу кинжалом, что, разумеется, было бесполезно.

- Только не покидай меня!

- Вот выродок... - петли скрипели, кинжал щербился.

- Не покидай меня...

- Вражье семя...

- Не покидай меня...

- Прости, друг! - Финдекано обхватил меня ногами, вынул меч и со всего размаху отсек кисть. Мир покачнулся и поплыл, окруженный огромными, пернатыми парусами...

...Я более чем уверен, что вся эта потасовка на Тангородриме, озвученная нашими песнями, криками и явлением Орла, была внимательнейшим образом отслежена изнутри и принесла Морготу немало забавных минут. В своих горах Враг был хозяином и мог прекратить вторжение в любой момент. Особенно, должно быть, его радовали мои вопли, в которых он не мог не узнать своей работы, слезы Финдекано и общий финал.

Я сгорал от стыда. Бедный, честный, смелый Финдекано! Он был слишком искренен, чтобы узнать правду. Он думал, меня гнетет моя отрубленная рука или отчаянье, внушенное Врагом. Но меня угнетало то, что вся эта героическая сцена изнутри выглядела как комедия. И я - в самый пик собственного спасения - я тоже понимал, что разыгрывается комедия. И в глубине души потешался.

Признаться в этом было нельзя. Я передал отцу Финдекано право первородства и венец нашего Рода, которых он так долго добивался. Откупился от Финдекано и его подвига, чтобы не чувствовать вины. Ничто отныне для меня не представляло ценности. Ни знаки отличия, ни молодость, ни знатность, ни дружба, ни родство. Финдекано ухаживал за мной в своем шатре, меня навещали братья, я только кисло улыбался. Ни одного доброго слова не мог я сказать им, ничего, кроме насмешек. Мир вокруг меня залит золотым и серебряным светом, я живу, я действую, но в меня, как клин, вбит взгляд Врага - взгляд, что поселился в межреберье.

* * *

Много воды утекло с тех пор, много света излилось на землю. Инголдо, представлявший для меня опасность, сгинул в плену. Говорят, он там даже что-то спел, но судя по результатам, это было ниже критики. Ему удалось не замарать своей белизны - он сгнил в тухлом склепе в обществе десяти окровавленных трупов, очевидно, Врагу этого оказалось довольно... И Враг ему достался рангом пониже, попроще. Не знаю, стал ли Инголдо для Врага прочитанным свитком. Не знаю. Инголдо слишком хорошо слушал Румила.

Я не оплакивал его - вставшего поперек нашей Клятвы. Никто из моих братьев не пошел с ним в Ангамандо, потому что рассчитывать там на успех может только безумец.

Я оплакивал Финдекано. Он пришел на эти берега после меня и покинул их первым. Одно меня утешает - когда я встречу его, никто из нас не будет прикован к скале.

Мой черный расколотый мир. Мир одиночества и бессилия. Один из сильмарилов покинул корону Врага, и мы бросились на него - камень Клятвы - разыгрывая план, задуманный Врагом. Я знаю, что он потешался, глядя на наши маневры, как хохотал он в своих железных недрах, и в этом смехе вся доблесть, вся милость и вся скорбь моего народа выглядели уродливо. «...В неволе они ни на что не способны». Действительно, на что можно быть способным в неволе? Вся наша воля осталась в Амане, где мы не ведали ни слова «освобождение», ни слова «рабство», ни слова «тюрьма». К сожалению, понимание этого пришло слишком поздно, слишком поздно.

Я слышу рог осеннего рассвета. Это не записывай, Радагаэр... Я сказал более, чем достаточно. Я пуст, как в первый день творенья... Что ты хочешь сказать мне, друг? Чем тебе закончить эту повесть? Не знаю, право, мне безразлично. Она отныне - не моя.

Я, Радагаэр Ингвэтил, записал слова принца Майтимо на исходе осени лебяжьим пером. Принц Майтимо не пишет сам с тех самых пор, как взял меч в левую руку. Перо, которым я вывожу эти строки, черное.

26.09.2002

*Имя МелеКойрэ образовано от двух квенийских корней:  живой - coirea и любить - mel-