Фэндом НАРУТО

♦ Naruto: Shippuuden ♦

Другие тексты из этой серии: 

 • Табу
• Его стопы
• Горячий Источник
• Полдень шелкопряда
• Нормальные люди (Акацки)

можно прочитать тут,  тут  или  тут 

ГОРЯЧИЙ ИСТОЧНИК

Глаза Какудзу сузились. Лишь эта деталь свидетельствовала, как он взбешен. В остальном его массивная фигура была неподвижна. В лесном сумраке она походила на замшелый горбатый камень. Давно залитый костер чернел в прибитой траве, не выдавая стоянку ни дымом, ни светом.

Звук повторился. Хруст, резкий, краткий крик - и тупой удар железа о камень. Казалось, кто-то рубит дрова с большими, тягучими перерывами. Вслед за этим раздался болезненный стон. Он был низкий и голый, не предполагающий свидетелей. Какудзу сжал челюсти. Если б он хотел - он расслышал бы и порывистое дыхание, спазм вдоха, хрип выдоха. Но Какудзу хотел лишь одного: вообще не различать ни единого звука. И ни одного запаха.

Он знал в деталях, что происходит за подлеском. Даже сюда доносился ржавый запах крови. Он думал, что сможет абстрагироваться. Он видел много крови и множество ужасных смертей, и когда-то тоже получал от этого удовольствие. И десятки лет мгновенно переключал внимание на другие вещи, не страдая ни муками совести, ни богатым воображением. Его сухой цепкий разум был математически точен: по звуку и периоду шагов определял рост, вес и параметры противника, по звуку удара - тип и размер оружия, а также достигло ли оно цели, и с каким результатом. Он мог не глядя просчитать многофигурную боевую ситуацию с тремя-четырьмя вариантами развития, и пошагово увидеть лучшую стратегию. И всегда это было его преимуществом, его гордостью.

И вот оно стало его бессилием. Звуки безапелляционно навязывали никому не нужные картины: гребаный подонок со вскрытой брюшиной, сломанными ребрами и пробитым сердцем бесстыдно белеет за подлеском, выбрав единственное место, где кровь не впитывается в землю: каменный выступ скальной породы. На ней начертан его гребаный кровавый круг. Он слышал два мягких шага резиновых подошв: левый утвердительный - игла циркуля, правый скользящий - пишущая кисть, слышал завершающий росчерк - из-под ног выстрелила щепка или ветка. Миг прозрачной тишины - где-то вспорхнула птица, с листа сорвалась капля, треснула сухая кора... потом на землю глухо упал ком ткани - ублюдочный плащ. Звякнула пряжка ремня или поясная сумка - Какудзу знал, что это ублюдковы штаны. Тренированное ухо куда лучше ловило тихие и дальние звуки, чем откровенные источники шума в зоне видимости. Какудзу машинально отсчитал до десяти - и услышал свист первого удара. Большой замах древка, шлепок каната по сухим листьям, рывок, вибрация стальных пластин, кашляющий плевок воздуха и крови в момент проникновения. Миг тишины - густой, значительной, вязкой. Гулко ухнула в мох выдернутая кусарикама. Следующие удары шли в камень, сквозь кости. По одному на каждый орган.

...И вот теперь все кончено. Безвольные пальцы разжали четки, воздух пьян и сладок, а рот ублюдка приоткрыт. Стальной штык в груди ловит тусклые остатки света, матово блестят сгустки крови, сползая по неровному ряду ребер. Кровь из вспоротого живота собралась в паху, что-то размазано по бедрам, что-то темнеет на локтях, теперь раскинутых в истоме. Со лба на волосы уходит след кровавой полосы - Хидан задевает их ладонью, когда его ломает судорга, или он так сигналит своему богу, а может собирает в кучу куцые мысли. Хотя кровавое пятно на лоб он ставит себе еще в начале - средним пальцем левой руки, вместе с похабной усмешкой адресованным пространству. Если бы гребаный подонок не изводил его своими звуками - все это можно было бы терпеть. Как ни бесят его обычные ритуалы - вынужденные, быстрые или затяжные - они рационально объяснимы и дают определенные гарантии. Гребаный подонок обеспечивает свою неуязвимость, связывая себя с жизнью своих жертв. Это вообще его единственная техника. Какудзу приучил себя смотреть на них, как на неизбежность. Но кого Хидан заставляет страдать сейчас? Ни с кем не связанный, никем не видимый, мирным вечером трудного дня?.. Кто его жертва?

Напрашивался единственный ответ: Какудзу. Хидан - изощренный садист, и страдать в одиночестве он не станет. Ни с кем не разделенная боль приводит его в бешенство. Он вовлек бы в свою технику сотню человек, если б ему хватило чакры. Как техника Хидана могла зацепить Какудзу, последний не знал. Но звериным чутьем ощущал: эти стоны блаженства и скрежет адресованы лично ему, и даже больше - он и есть их причина.

...Железо глухо стукнуло о камень. Еще не конец.

- Убогая тварь, - сказал Какудзу, вставая. Он не желал признаваться себе в неизбежном: он совершил ошибку. Шесть месяцев назад.

* * *

- Это недешево, - сказал Пейн, глядя за спину Какудзу, в дождь. В его стальных зрачках отразились косые струи, что сделало глаза лидера мерцающими, заинтересованными и живыми. - Можешь еще взвинчивать цену, на свой риск.

- Я понял, лидер-сама, что вопрос деликатный, - тускло басил Какудзу, расставив ноги. - Не понял одного: почему я?

- У меня сейчас никого нет, - монотонно сказал Пейн. - Из тех, кого можно показать гражданским. Кисаме с Итачи не вернулись. Не надо напоминать про особенности остальных?

- Приятно быть третьим в списке красавцев, - кивнул Какудзу. - Не совсем понятно, зачем заниматься дешевым дерьмом.

- Это недешево, - повторил Пейн, кутаясь в плащ. - Заказчик очень ценит свою жену, и ему не нужна огласка. Он хочет убить ее сам. А ты убьешь тех, кого она предпочла нашему заказчику.

- Могу я ее хотя бы покалечить? - нагнул голову Какудзу.

- Нет. Ты так же не можешь использовать масштабные техники. Это людная зона, я дал гарантии.

- То есть, я ловлю эту шлюху голыми руками?

- Да, все правильно понял.

- И это мы так крышуем наш основной бизнес?

- В том числе.

- Это ебаный стыд, лидер-сама, - сказал Какудзу. - При всем уважении.

- Возьми напарника, - отвернулся Пейн. - Проверь его в комбо. Прежде чем вы отправитесь на достойное дело.

- Лучше, лидер-сама, я изобью его на пустыре, без всяких неожиданностей.

- Одно не мешает другому. Вам надо сработаться.

- Я лучше работаю один, вы знаете, лидер-сама.

- Препятствие и есть Путь, - ответил Пейн.

* * *

Хидан сидел на бетонном полу в позе медитации. Это было редкое зрелище. Ему полагалось болтаться по окрестностям, убивать кого-либо, или в крайнем случае спать.

Какудзу уже выяснил, что легко избавиться от напарника ему не удастся. Это ничего не значило: он все равно был сильнее и техничнее Хидана. И вдвое быстрее. Значит, того всегда можно временно заткнуть. Он вспомнил, как Хидан налетел на него в первый раз, вооружась одним кунаем, в ответ на здравое рассуждение Какудзу о говнистом божке. Какудзу с его «техникой укрепления кожи» уложил ублюдка с одного приема и четверть часа стирал ухмылку превосходства с его лица. Неприятным было то, что это заняло целых пятнадцать минут, и Какудзу раскрыл свою технику нитей. Поскольку Хидан унизительно ржал, нес религиозную ахинею, пялился и не хотел умирать, Какудзу порвал ему горло и прошил своей чакрой все его тело, оплетя каждый орган и даже кости. После этого он запустил внутрь мощный электроразряд. Хидан никакой техники не раскрыл. Кроме того, что он фактически бессмертен и связан с худшей формой фанатизма - умоисступлением.

Взгляд Какудзу был очень тяжелым. Темные багровые белки, застывшая мутная зелень радужки. В бою они окончательно становились глазами мертвеца. Взгляд Какудзу словно вбивал сваи, на каждой из которых было написано «глупо», «медленно» и «ошибка». Зная это, Какудзу порой только наблюдал за противником, не мигая, не предпринимая никаких действий, просто отклоняясь с линии атаки. Когда противник начинал нервничать - Какудзу наносил один мощный удар. Кому бы могло прийти в голову не просто держать - ловить его взгляд? С лидером «Рассвета» Какудзу обычно говорил, опустив глаза в пол - так он имел крошечный шанс сойти за подчиненного.

Какудзу был наемным преступником столько времени, сколько лидер «Рассвета» жил на свете. Он застал Первую Войну Шиноби и передел мира скрытыми деревнями. За прошедшие годы душа его загрубела так же, как его кожа. Какудзу стремился к покою. Все помехи на своем пути он ликвидировал, едва те обозначались. Влажные пурпурные глаза напарника, один из которых горел безумием, а другой ввинчивался прямо в подкорку Какудзу, были гребаной помехой. Надо было вырвать их сразу и вытряхнуть через глазницы чужой куцый мозг.

И вот сейчас Какудзу пришел к неприятному выводу: напарник спровоцировал его специально. Намеренно не выбрал достойного оружия. Это был тест. Он не только тупой и медлительный - он очень хитрый. Это была не привычная азиатская хитрость, замешанная на жестокости и контроле эмоций. Никаких эмоций Хидан сроду не контролировал. Орал благим матом, бился в ознобе, к тому же его выдавали расширенные от боли зрачки. Его агония проходила, как и у любого другого. Если бы не ее бесполезность. В финале, когда Какудзу впервые засомневался в успешности своих приемов, Хидан сказал:

- Нравится пытать меня, старая жопа? Привыкнешь. Подсядешь.

...Одним словом, идею избавиться от напарника самостоятельно можно было пока забыть. Но жизнь - непростая и длинная штука, ничто в ней не вечно.

Теперь Хидан спокойно сидел на бетонном полу. Объективно говоря - интересный молодой человек без видимых патологий. Ни одного шрама, татуировок или царапин, прическа банковского служащего, здоровая безволосая кожа. Европейские черты лица, стальная масть. Какудзу отметил волевую челюсть, обычно скрытую широко разинутым орущим ртом. Пластины грудных мышц под распахнутым плащом темнели провалами теней, издали сигналя об отличной физической подготовке. В принципе, Пейна можно было понять, даже если тот солгал о нехватке кадров: Хидан больше их всех похож на гражданского, он легко затеряется в большом городе. В деревне, пожалуй, нет - слишком ухожен.

Хидан медленно запрокинул голову, коснувшись затылком стены. Прикрытые веки пропускали равнодушный взгляд.

- Вставай, - ткнул его подошвой Какудзу.

- Куда, мать твою? - проигнорировал Хидан.

- Я буду зарабатывать деньги, а ты - смотреть, как это делается.

- Охереть, - Хидан нехотя поднялся, но глаза его сверкнули: - Что, настало время карать сраных безбожников?..

- Нам надо взять пленного, - пошел вперед Какудзу. - Какая-то дорогая потаскуха. Не лезь в это дело. Остальных можешь убить.

Хидан за спиной издал победный вопль. Какудзу скривился: ребенок.

* * *

Какудзу был первым настоящим напарником в жизни Хидана. До этого у него были тренер и гуру. Первого Хидан покинул без сожалений, второго ему пришлось убить. Чтобы обрести бессмертие - его необходимо отнять у действующего Жреца. Разумеется, это было не банальное убийство. Бог выбирает из двух претендентов, старого и нового - так говорят Догматы - и никто не может знать, что именно сыграет решающую роль. Физические, моральные или психические качества. Но столь же вероятно, что закономерности нет: бог Абсолютного Разрушения может не подчиняться ни одному своему закону. Теперь Хидан знал, что все это мура: Бога надо телесно ощущать. Когда Жрец танцует под музыку Бога - Бог входит в него, и перед этой силой никому не дано устоять.

Хидан родился в Горячих Источниках - скрытой скалами деревне сиреневых рассветов и пейзажей поразительной красоты. Его отец был приезжим. На родине ему не повезло: серия финансовых и торговых авантюр вкупе с беспечностью закрыла для него двери в приличный бизнес. К этому прилагались крупные долги и злопамятные кредиторы. Однако у него было сильное качество: он умел все начинать сначала. Перебравшись в другую страну, он обнаружил тут золотую жилу. Целебные горячие источники в аккуратном поселении, которому не хватало только рекламы. Он женился на местной, взяв ее родовое имя Одзава, выстроил вип-купальню и торговые палатки - и уже через пять лет смог иметь собственный дом. Через десять лет львиная доля от лечебных грязей, продаж алкоголя, массажных заведений и прочего сервиса вокруг Источников была его. Деревенские старики хорошо помнили те времена, когда за купание и красоты природы не надо было платить, и проклинали Хиданово семейство. Однако силами приезжих оборот денег и розничная торговля сильно пошли в рост. Деревня покрупнела. Она быстро становилась модным курортом, вокруг появились хорошие дороги. Дети деревенских стариков были за нововведения.

Хидан был долгожданным первенцем, которому полагалось наследовать семейный бизнес. Его настоящее имя было другим: Одзава Камикото, хотя соломенная масть и серые глаза выдавали залетную птицу. Мать относилась к нему, как к наследному принцу, прятала от людей, от «дурного глаза» и зависти соседок, лгала им, что он болен, гордилась каждым его жестом, непрерывно тискала, называла пышными архаичными прозвищами, подтверждая себе и мужу, где их нефритовый мальчик, посланный богами, и где приплод округи. До четырех лет ему было запрещено выходить за пределы дома и сада. К несчастью, с первых же самостоятельных шагов мальчик разрушил все надежды отца. Он унаследовал только оптимизм, беспечность и тягу к перемене мест. Никакой деловой хватки и уважения к трудным деньгам в ребенке не было. Он отвергал образ жизни родителей, тяготился опекой, с пяти лет сбегал из дома, постоянно терялся, ломал себе руки и ноги, и особенно изводил мечтательную, слабовольную мать. Отец полагал, что отпрыска изнежили, пока он в поте лица горбатился над семейным бюджетом, и был подчеркнуто холоден. За синяки, вывихи и простуды мальчик «получал по башке», поскольку он был частью семейного имущества - а такое отношение к имуществу есть знак глубокого неуважения. Уважение в реальном мире вызывает только сильная рука, и пока ты не начнешь зарабатывать свои деньги - ты никто, мусор, ноль без палочки, любой размажет тебя, и будет прав, запомни, шкет. Мать понимала, что ее время наслаждения ребенком проходит, и находила утешение в слезах. Она представляла своего необыкновенного мальчика в отеческих объятиях мужа, у которого нашлось время на ласку, их совместные игры, возню в песке, семейные прогулки с видом на сакуру и луну, одним словом ту специфическую гармонию, которой веками славится глубинка. Если ребенка лихорадит - не обязательно давать взятки врачам и пугать его, что в следующий раз помощи он не получит, а будет сидеть на хлебе и воде в параше, пока не выздоровеет. Ему не нужны контроль и окрики. Но она была зависима от мужа, и ничего не могла изменить.

Местная школа смотрела сквозь пальцы на «босс-куна», в которого не лезла никакая полезная наука, а лезли лишь приемы силовой борьбы. Чем дальше, тем трудней было оттащить его от избиваемого противника, поскольку любое приобретенное умение Хидан сразу подчинял конечной цели: убийству. Он ненавидел свою жизнь со всем ее мусором, парашей, уважением и собственным ничтожеством. Его агрессия и забвение себя могли бы дать ему пропуск в ряды шиноби - защитников деревни, но слабый самоконтроль, деревенская политика и воля его отца закрыли эту дверь. Отец не понимал местных «отсталых» традиций и платил лишь за реальные вещи: сына научили драться, теперь он мужчина. Осталось только научиться самодисциплине и практичности. Хидан хотел видеть его порванным на кровавые ленты. Ссоры с отцом стали похожи на побоища, и мать только портила ситуацию бесконечными колебаниями: хорошо, что сын дает отпор, он будет защитой семьи; плохо, что он вовсе не уважает ее мужа, она сама не в безопасности.

Попытки согнуть ивовый куст и карательные приемы дали противоположный результат. В подростковом возрасте Хидан превратился в угрюмого негативиста, словарь которого состоял из грубой брани, которой он набрался от тех криминальных элементов, что сорили купюрами на модном курорте. Он курил, дрался на ножах и харкал на дальность. Сам курорт иначе чем «говносливом» не именовал, и прищуренные серые глаза его делались темными и злыми. Родители ссорились. Отец обвинял мать в ее «гнилой породе» и попустительстве, она обвиняла отца в том, что он груб, деспотичен и лишен сердца. Отец попрекал мать куском. Мать плакала. Хидан мстительно ликовал. Он представлял, как из его глотки, суставов и глаз вылетают черные птицы, затмевают родителям белый свет и проклевывают им виски.

Потом у Хидана появилась младшая сестра, и началась война.

* * *

Деревня Горячих Источников очень долго делала вид, что окружающие «беспорядки» ее не касаются. Война шиноби - это сокрушительные бои отдельных групп с периодическим захватом деревень вплоть до полного их уничтожения. Но это лишь в том случае, если деревня - гнездо шиноби. К моменту позднего Хиданова детства официально шиноби в деревне не осталось. Некоторые местные семьи продолжали хранить традиции, обучая своих детей тайным приемам - но все эти люди странно выглядели, были замкнуты и не входили в достойное общество. Местный мобильный отряд, курирующий окрестности, вызывал насмешки. Какая сила в нескольких камикадзе? Силой были деньги, экономические договора под проценты, сложная сеть взаимовыгодных услуг, отмывание грязных заработков, дипломатия. Если даже во время войны не демонстрировать агрессию - очаг мира никто не тронет. А временный спад интереса к красивому отдыху надо пережить.

Поэтому захват деревни силами Молнии произошел не только стремительно, но и почти бескровно. Кровь полилась потом. Захватчикам была нужна хозяйственно-экономическая база, а также плодородные почвы округи. Ни о каком нейтралитете или черном рынке не могло быть и речи. Границы закрыли, бизнес окончательно встал. Сопротивление населения пресекалось, попытки переговоров пресекались, Молнию интересовали не столько деньги, сколько скрытые техники жителей. Выловленные шиноби были разделаны под орех, их расчлененные трупы плавали в купальнях и гнили рядом с торговыми палатками. Шиноби Молнии носили маски - не в последнюю очередь оберегающие их от заразы. Проблемы местного населения никого не волновали.

Хидан к этому времени давно был в бегах. Он ушел, едва внимание родителей переключилось на новорожденную. С собой у него был отцовский дробовик, ставший бесполезным, как только кончились патроны. Вторжение чужаков он видел издалека.

Трезво оценив свои воинские навыки после первого же нокаута, Хидан убрался в окружающие скалы, и исходил там яростью. Изрядная ее часть была посвящена тупому недальновидному отцу, пожадничавшему нанять учителя нинпо, остальное досталось старейшинам. Хидан хотел, чтоб «все они» наконец сдохли в страшных мучениях, но при этом желательно не от левых мудаков в противогазах, а лично от его, Хидановой руки. Месть будет сладка, а справедливость ослепительна и прекрасна.

...Война вынесла на дороги не только сирот, беглецов и армии противника. Она вынесла наружу странных ходоков-падальщиков. Два монаха, на которых напал Хидан с целью поживиться их припасами, оказались именно такими. И хотя один из них сломал Хидану ребра - их появление несомненно оказалось Перстом Судьбы.

Экстатический культ Дзясина - бога смерти и разрушения - был под запретом. Его служителем не мог быть обычный человек. Большинство обрядов являлось тем, что на западе принято называть «магией», а на востоке - «киндзюцу», запрещенными техниками саморазрушения. Поэтому последователями культа могли быть только выходцы из скрытых деревень шиноби, ныне выпотрошенных войной.

* * *

Хидан провел в общине два с половиной года. Как и тридцать прочих соискателей, он прошел «особую подготовку» - химические и биологические эксперименты над телом и сознанием, целью которых было окончательно расшатать психику и внушить вожделение к смерти. Хидан отлично подходил по базовым характеристикам: разрыв с семьей, подвижный болевой порог, высокий выброс адреналина, отсутствие приоритетов, быстрое впадение в ярость, слабый самоконтроль, богатое воображение, ненависть к обыденной жизни, ненависть к себе, жажда признания или покровительства, мистический склад ума, который принято называть одержимостью. Действующий Жрец секты стал первым человеком, которого Хидан заинтересовал сам по себе, в своих отвергаемых качествах. Теперь нужно было только одно: чтобы тело выдержало «подготовку».

Первый год соискателям вводили химию, «очищающую сознание». Они учили догматы джашинизма, основные асаны, ясны и молитвы. Дзясин был древним умирающим и воскресающим богом, один аспект которого символизировал бессмертие, другой - бесконечную агонию. Эта бесконечная агония являлась высшей формой бытия, максимальным отражением жизни. Аспект бессмертия был стагнацией и отражал космическую пустоту непроявленного Хаоса. Дзясин бесконечно приносил сам себя в жертву, порождая чувственный мир, и тут же повергал его в хаос проявленный. Служение богу заключалось в болезненных кровавых жертвоприношениях, которые уподобляли каждого из жрецов божеству, а орущих жертв отправляли прямо в объятия шинигами, и таким образом владения Дзясина на земле расширялись. Догматы говорили, что предельная ясность мысли - Постижение - настигает человека в момент смерти.

Практика первого года заключалась в умении переносить повреждения и терпеть боль. Тренировки были жестокими, отводить взгляд от глаз гуру, что бы тот ни делал с соискателем, запрещалось. Кары за ослушание были серьезными. Некоторые испытания были тайными, некоторые - публичными. Голод, жажда, антисанитария, многодневная неподвижность и многодневное молчание, неизвестность, страх перед любым появлением Жреца способствовали расцвету «темной ауры божества» и истощали нервную систему. Попытки нарушить «священный порядок» обучения карались смертью. Данная методика именовалась «семью вратами» и соответствовала Омоте Ренге - фронтальному Лотосу тайдзюцу. Соискатель должен был открыть в себе семь «врат» начиная с сознания: врата начала (изменение реальности), врата покоя (расслабление мышц и поглощение повреждений), врата жизни (контроль за витальной силой и преодоление страха смерти), врата боли (трансформация боли в ее противоположность), врата вида (преодоление человеческих свойств, техника крови), врата прозрения (контроль за психикой и регенерация) и седьмые врата потрясения (поэтапное переживание смерти без потери сознания).

На этом этапе отсеялось одиннадцать человек. Кто-то сломался, не восстановился после травмы, половина тронулась умом, один наложил на себя руки. Двоим удалось сбежать, их трупы демонстрировались как «грешный хлам».

На втором этапе изучался сам ритуал. Дошедшие до него, наконец, получили личные прозвища. До того кандидаты имели только номера. Действующий Жрец именовался по тому же принципу: его подлинное имя было неизвестно, община звала его Наригин. Так назывался горький гликозид, который давали кандидатам вместе с прочей химией, чтобы организм выбрасывал шлаки. Но, может быть, смысл был иной: превращенное серебро, одна из фигур игры в сёги.

Физический тренинг на втором этапе ужесточился, включая контроль чакры, основы нинпо, стандартный набор уровня чуунина и техники проклятой крови. Тут следовало совершать ритуальные жертвоприношения - обычные убийства в сопровождении молитв, пока соискатель не станет готов к полному ритуалу. Материала для убийств было полно по всей округе. Но самой главной была мистическая составляющая. Неспособность впадать в экстаз дисквалифицировала. Неспособность получать наслаждение от собственной боли дисквалифицировала. Потеря сосредоточения на *сопровождении* - четком, медленном убийстве в состоянии психического сродства с жертвой - дисквалифицировала. Нарушение распорядка молитв дисквалифицировало. Парные тренировки со Жрецом сохранились, и тот с неестественной точностью опознавал, что творится в душе претендента.

Хидан испытывал к Жрецу смешанные чувства. Он трепетал перед ним как сосудом Бога, и постоянно искал знаки, подтверждающие этот догмат. Каждое слово, каждый жест он впитывал всем телом, чтобы потом многократно прокрутить их в памяти, разложить на сотню оттенков и испытать привычную, глухую душевную боль. Это была боль отделенности, покинутости. Между одним из двадцати кандидатов и Верховным Жрецом не могло быть ничего общего, Бог всегда уходил к другим в поисках лучшего вместилища, и мысли его были непостижимы. Но если бы ни один знак, подтверждающий догмат, не нашелся - это было бы куда хуже. Это бы значило, что Жрец - просто выскочка и шарлатан, небеса пусты, а все они - тупые бараны, частично мертвые.

Мозг Хидана скрипел, накачанный препаратами, пока решал эту простую, казалось бы, проблему: он смог обратить на себя внимание человека, но это оказалось невеликой ценностью, и если б его тело подвело его - он был бы сброшен со счетов, как сотни других до него. Как обратить на себя внимание Бога? Или все-таки на него обратил взор сам Дзясин-сама, когда привел в это место? Как понять, что Бог принял тебя?

Сумрачное покрывало над будущим приоткрылось в тот день, когда Жрец вошел к Хидану с двумя кунаями в руке. В другой у него был короткий ритуальный штык. Хидан вскочил, не сумев подавить привычное возбуждение. Два факела отбрасывали от ног Жреца длинные перекрестные тени.

- Сядь! - Сказал Наригин, кивнув на пол. Хидан сел на колени и уставился в глаза жреца. Наригин перехватил кунай и точным движением вогнал его в сонную артерию Хидана.

- Двадцать пятый стих, - отступил он. Хидан начал читать. Кровь толчками выбрасывалась из раны, стекая по груди на пол, но торчащий кунай мешал ей. Постепенно шея стала неметь. Голос Хидана был четким и невыразительным, глаза смотрели на руки Наригина. Жрец медленно и крепко привязывал второй кунай к острию штыка. Что бы это значило? Неизвестность страшила. Хидан снова уставился в лицо Жреца, молитва была длинной, но так крепко выученной, что он не опасался сбиться. Наконец, Жрец перехватил штык на манер копья и направил его в левый глаз Хидана. Острие замерло в миллиметре от зрачка. Хидан замолк.

- Не смей прерываться! - Жрец чуть сдвинул острие и коснулся им хиданова века. На острие выдавилась алая капля. Глаза Хидана защипало, по щеке потекла слеза. Он понимал, что если моргнет или отведет взгляд - лишится глаза. Кровь из шеи продолжала течь, и когда Хидан возобновил чтение, его голос словно лишился силы. Тусклое монотонное бормотание, на котором он сосредоточился, немного отвлекало. Внезапно Наригин ударил его по лицу. Хидан заорал, чтоб не дернуться и не потерять глаз.

- Дзясин-сама не слышит тебя, - сказал Жрец. - Ты жалок, и думаешь только о своем теле. Это ему ты служишь, а не великому Богу. А теперь покажи мне, чего еще ты боишься лишиться. - С этими словами Жрец перевел импровизированное копье вниз. Его лицо на миг исказилось, когда кунай задел паховую вену.

Хидан обмяк. Спина его согнулась. С трудом наклонив голову, он слизнул с ключицы свою кровь. Это не помогло: зрение мутилось. Подступала постыдная слабость, хотя кровопотеря была не так велика. Его била крупная дрожь.

- Тебе не хватает боли, - сказал Жрец, выдернув кунай из его шеи. - Твой дух спит в плену иллюзий. Ты не готов.

Кровь из освобожденного сосуда широко выплеснулась на пол, и Хидан зажал шею рукой. Он знал, что уже не умрет от этого, но даже если и так - смерти он не страшился. Он страшился провала. Жрец тем временем прикрепил окровавленный кунай к другому концу своего штыка. Со свистом оружие сделало полный оборот над его головой.

- Смотри на меня, - сказал Жрец, и с колена пробил диафрагму Хидана.

Хидан покачнулся и раскрыл рот - но звук не вышел, глаза Наригина были на одном уровне с его: воспаленные и застывшие. Жрец подался вперед, цепко обхватил Хидана за плечо и с коротким криком наделся на другой конец штыка. Он зафиксировал штык свободной рукой - но тот все равно пропорол Хидана еще глубже. Хидан, наконец, заорал, на висках обильно выступила испарина. Жрец пошевелил штык. Два куная подрезали ткани, из расширенных ран потекла кровь.

- Повторяй за мной, - сказал Наригин, и начал читать один из гимнов. Его голос не был громким или размеренным, скорее он был глубоким. Каждая фраза имела свой цвет и тембр, постепенно наливаясь силой. Зрачки Наригина потемнели. Хидан мечтал скопировать его интонацию. Судя по всему, у него не получилось, потому что Жрец провернул штык, производя кунаями хаотические разрушения и вызывая у Хидана дыхательный спазм. Его собственный голос стал пронзительней, лицо побледнело. Боль текла из него древними священными словами, и Хидан впервые почувствовал, как воздух наполняется сладким, вязким запахом, смешанным с озоном. Его голова плыла от потери крови, от нервного напряжения, от парализующей боли, от таинства, которому он, наконец, стал причастен. По взмокшим волосам катился пот. Он запрокинул голову, повторяя знакомые слова, и ждал поворота железа: оно не давало ему впасть в транс. Воздух покраснел, искры от факелов гасли бесконечно медленно, четкость зрения стала поразительной, и причиной этого было только то, что человек напротив него испытывал ту же боль, что и он сам, это была запрещенная связь, запрещенное подобие, кровавые узы, крепче которых нет ничего на свете. Ритмический рисунок гимна, его повторы и темп нарастали, Жрец снова подался вперед - и наконечник уперся в кость. Голос Хидана выдал смертельный вираж, и бесконечно долго, захлебывась, падал с высоты словами преклонения перед Богом. Его глаза были мокры, тело словно лишилось веса. Он схватился руками за штык и провернул его до упора. Глаза затопило сияние. Слова шли из его горла сплошным потоком, но их было мало, мало для полноты. Тело конвульсивно двигалось, словно в нем поселился зуд, который надо было прервать, и поворот железа нес временное облегчение. Потом пространство уплотнилось, и гимн кончился. С удивлением Хидан обнаружил, что читал один.

Наконечник вышел из него - и Хидан завалился набок. Лужа крови под ним была черного цвета.

- Запомни это состояние, - сказал Жрец, пряча штык за пояс. - И Бог примет тебя. - С этими словами он поднял Хидана за подбородок и брезгливо сунул ему в рот очередную пилюлю. Потом надавил на подъязычную железу, чтобы вызвать глотательный рефлекс.- Да пребудет с тобой его благословение.

...В конце этого этапа следовало совершить полный ритуал. Это называлось открытием восьмых врат - врат смерти.

На этом этапе отсеялось шестнадцать человек. Все они так или иначе были принесены в жертву вере. Семеро не пережили ритуал. К финальной черте подошло четверо, включая Хидана.

* * *

Третьим и последним этапом была схватка с Наригином. Жрец приносил в жертву претендента. Если тот выживал - он становился полноправным последователем Дзясина и должен был распространять его учение болью и кровью, пока не настанут Новые Времена. В общине на текущий момент было два таких человека. Они могли совершать полный ритуал неограниченное количество раз, но не имели возможность «возвращаться после смерти» - то есть церемония исключала повреждение сердца и мозга. Жертвам предписывалось умирать от травматического шока вследствие кровопотери. Если же соискатель осмелится претендовать на место действующего Жреца и обрести полное бессмертие - он должен сам принести того в жертву в Великом Ритуале. Убить бессмертного Жреца очень трудно. Исход этого вопроса решает Бог. Один из двоих всегда умирал, другой становился или оставался сосудом Дзясина.

Мотив отцеубийства был Хидану отлично знаком, и за прошедшие годы ничуть не изменился. Схватку со Жрецом пережили трое. Двое ушли «в запас». Хидан пошел до конца.

К этому моменту Хидан превратился в жилистого юношу, все суставы которого были разболтаны как на шарнирах, желтые волосы посерели, словно по ним прошлись седина и ритуальный пепел, а зрачки полностью выцвели, потеряв пигмент - через радужку просвечивала сосудистая оболочка глаза.

Прежде чем осуществить замысел божий о себе - поднять руку на Жреца - Хидан смиренно вернулся в темный пещерный отсек, провел несколько часов в молитвах, и перед рассветом выскользнул наружу. Слежка с претендентов к этому времени была снята, секта приобрела трех новых последователей. В руках у Хидана была трофейная нагината, за поясом - связка сюрикенов на лесках и складной кол, который использовался в ритуалах.

Он направился в собственную деревню, которую за это время шиноби Молнии превратили в штаб, а ее жителей - в наемных рабочих. Охрану ворот он убрал быстро и тихо, а дальше встал кровавый туман. До собственного дома он добрался в состоянии сильно измененного сознания, поминутно изрекая богоугодные тирады и богохульную брань. Месть была сладка, боль непрерывна. Кто-то сумел опознать Хидана, что лишь прибавило веселья. Выкусите, суки безбожные, сраные мудаки, грешная падаль! - выло то там, то здесь. Как он убил свою мать, Хидан не отразил - метнул нож или сюрикен в шейные позвонки. Ребенок куда-то делся, но он все равно был мелкой и недостойной жертвой, может, помер от заразы. Отца своего Хидан сопроводил по всем правилам. Он пробил себе пах, сломал каждую кость в кровавом круге и напоследок свернул шею. Алые птицы вылетели из его суставов, глаз и рта. Это было невыносимо больно и ослепительно верно.

К концу дня Хидан без всякого статусного ритуала ощущал себя сосудом Дзясина - он двигался как Бог, он ликовал как Бог и он страдал как Бог. От деревни Югакурэ осталось мокрое место.

После этого Хидан разделся и лег в Горячий Источник. Сиреневая вечерняя заря цвела над ним золотом и багрянцем узких облаков, синий пар поднимался от воды, смешанной с кровью, а вокруг была полнота Постижения, имя которой - тишина. Отпускающее опьянение сделало кожу Хидана болезненно чувствительной. Он ощущал шершавый борт купальни и зазор камней под ногами. Его тревожили запахи. Слабый ветер холодил мокрую голову, отчего волосы, казалось, встают дыбом. Полнота жизни была предельной, почти невыносимой. Собственных прикосновений он не ощущал - только внешнюю среду. Его тело стало одним огромным органом восприятия, с которым сам он ничего не мог сделать - только бросить его на растерзание природы. Такова была печать врат смерти. Единственного состояния, приносящего удовлетворение.

Когда Хидан вернулся в общину, он понял: что-то изменилось. Его чакра увеличилась, и на ней благословение Дзясина. Жрец тоже понял это. Он был обречен.

Нельзя сказать, что к Жрецу Наригину Хидан испытывал ненависть. Приступы злобы, отчаяния и жгучего гнева отлично снимала боль. Боль лечила. Физическая боль перекрывала душевную, и в финале приносила умиротворение. Наригин принес Хидану очень много боли. С некоторой точки зрения, он его освободил. Возраст Наригина был притчей во языцех: жрецы бессмертны, поэтому байки о тысячелетнем странствии во имя Дзясина могли быть правдой. Жрец выглядел на средний возраст, и был таким же выцветшим, как теперь Хидан.

У Наригина были длинные волосы, забранные на самурайский лад, и плавные манеры, стремительно переходящие в резкость выпадов и слов. Многословием он не отличался. Мог произвести величественное впечатление на незнакомца. Отлично разбирался в древностях и владел всеми видами клинкового, древкового и метательного оружия. Вдобавок Наригин был на удивление чистоплотен. Под ритуальным слоем в нем прочитывалось классическое образование.

На фоне Наригина Хидан выглядел ободранной куницей.

Не будучи уверен, что Жрец допустит смертельный спарринг, Хидан подстраховался. В своем темном пещерном отсеке он намалевал священный символ на стене. Потом отправился к Жрецу и, упав тому в ноги, долго и косноязычно каялся на предмет сомнений в вере. Очень к месту пришлись убитые родители. Делал это Хидан с искренним пылом, но потом не мог вспомнить - были ли сомнения реальными, или его просто захватил момент. Наригин пару раз двинул ему ногой в челюсть, поскольку Хидан порывался обнять тому колени. Во время второго тычка Хидану удалось порезать стопу Наригина скрытым в рукаве сюрикеном.

Хидан стремительно отскочил, слизнул с острия кровь и поранил язык. Это его рассмешило. Он сплюнул на пол, отскочил еще и начал рисовать ногами священный символ жертвоприношения. Наригин тоже встал и в два шага достиг Хидана. В его руке сверкнула короткая кусарикама на цепи. Хидан отскочил еще - глупо было думать, что Жрец, зная все тонкости ритуала, позволит ему даже начать. Кусарикама впилась Хидану под лопатку и при рывке вырвала большой кусок плоти между шеей и правой рукой. Хидан отскочил еще и почернел. «Боишься меня, старый хер?» - заржал он. Наригин молча раскрутил кусарикаму: он не мог оставить это без последствий - как только атаки снижали темп, Хидан пытался воспроизвести ритуальный круг. Кровь, текущая из раны, давала ему достаточно материала. Постепенно Наригин загнал Хидана в его темный отсек. Там Хидан, метнувшись в угол, почти успел намалевать на полу символ. Наригин на слух метнул кусарикаму и попал Хидану в затылок. Хидан пошатнулся, из руки выпал зажатый сюрикен - его звон по камням свидетельствовал, что преследование закончено. Натянув цепь, Жрец вплотную приблизился к Хидану, взял его за горло и рывком прижал к ближайшей стене. Торчащий серп кусарикамы ударил по камню и вошел под затылочную кость. В тот же миг Жрец застыл, и его руки дрогнули.

- Обадлеть, мать твою! - заорал Хидан. - Обалдеть! Великий Дзясин-сама клал на тебя с прибором, урод! Ты полностью под моим проклятьем! Готовься к смерти нах, читай сраную молитву! - И Хидан, нагнув голову, ударился об стену, вгоняя кусарикаму вглубь.

Жрец постарался оттащить Хидана от стены, но рана была слишком серьезной. В какой-то момент ему удалось повалить Хидана, но тот вывернулся, вырвал из себя кусарикаму и, прижавшись к стене, загнал ее себе в сердце.

Строго говоря, это было позорно, не очень качественно и лишено благочестия. Он не мог позволить себе лишиться сознания, хотя паническая атака, вызванная сердечным сокращением, заставила его скрести ногтями по камням, а от кровопотери в ушах разросся гул. Хидан конвульсивно бился головой об стену, шепча одну и ту же молитву, терся об стену щекой, и чувствовал себя покинутым, как никогда прежде. Когда он сполз по ней на тело Наригина - Жрец был мертв.

Тело Наригина было холодным, словно остыло в один миг. Хидан сорвал с его шеи священный медальон и приложил к губам.

Прозвище Хидана, ставшее впоследствии его единственным именем, обозначало «летящий шаг» или «летящую ступень». Так на языке игроков в сёги называется Катящаяся Башня. Обращенный серебряный генерал сменился на ладью.

* * *

...Итак, Какудзу был первым настоящим напарником в жизни Хидана. В нем ненормальным образом сходились черты обоих значимых для Хидана персон: меркантильность отца и фактическое бессмертие бывшего Жреца Дзясина. Но Какудзу был куда более беспринципен в отношении денег, и был куда более подготовлен к превратностям жизни шиноби. Например, во время драки в нем не обнаружилось крови - только серая чакра, иногда темневшая на ткани пятнами, как мазут. Во всех своих проявлениях Какудзу был Хидану более чем понятен. Убивать его не было никакого смысла. С ним нужно было попытаться сработаться, чтобы поставить его на службу своей Вере.

Кроме того, присутствовал еще один фактор: Какудзу был в четыре раза старше. Он знал о шиноби все или почти все. Это был идеальный представитель того мира, в который Хидан так долго не мог войти.

* * *

Дорога до пункта назначения была недолгой, пара дней по Стране Дождя. Хидан не знал их задания, и вынужден был просто положиться на Какудзу. Этим он доставал его в первый день, стараясь как можно обидней пройтись по напыщенности, страсти к контролю, скупости, глухоте, старческому маразму и проглоченному языку. Словарь Хидана со времени детских стычек немного увеличился, но он все равно был вынужден повторяться. Какудзу не отвечал. Нытье об ужине и ночлеге вызывало однообразное «Заткнись!». С наступлением дождливых сумерек они вышли к гражданской деревне, которую Какудзу во время дневного привала отметил на карте. Это была одна из тех деревень, что так и не восстановилась со времен последней войны, колючая проволока и пустые остовы домов мокли на окраинах. Какудзу направился к одной из таких построек.

- Ты чего мать твою задумал? - заступил ему дорогу Хидан.

- Мы ночуем здесь, - отодвинул его Какудзу.

Серый день прошел впустую, ночь не сулила изменений, Хидан много болтал, тащил тяжелое железо и устал. Поэтому в развалюхе он нашел место поглуше и посуше, и приступил к молитве. Впервые за долгое время он чувствовал почти физиологическую потребность отключиться.

Молитва без жертвоприношения не может считаться абсолютно угодной богу, но у действующего Жреца есть определенные бонусы.

Какудзу тоже устал - от чужого нудного голоса, дебильных выкриков, брани и постоянных вторжений в его личное пространство. Он был почти счастлив, что остался один. Куда делся напарник в утлой постройке, его не заботило. Какудзу обосновался с видом на вход - мало ли что, развел на полу огонь из старых досок, привалился к стене и стал сушить обувь. Запах старой гари и мокрой ржавчины все еще был очень сильным - хороший запах запустения. За провалами окон лил дождь. Скребли в стену мокрые листья акации. Уютно темнел под боком стальной чемодан с сейфовым замком.

Постепенно к голосам природы добавились другие звуки. Глухой человеческий голос медленно бубнил из-за стены. На него можно было бы не обращать внимания, если бы не внезапные перепады громкости и интонаций. Снизу вверх, через долгие шершавые паузы. «...Из человеческой кожи, облаченному в лучшую из шкур», - донеслось сквозь дождь. Постепенно темп и звук возросли, голос налился глубиной, страстью, хрипами, шевелящимися змеями, саблезубыми оскалами, тысячей гремящих черепов и прочими ужасами мрачного религиозного ума. К нему добавился металлический лязг. Это была «Ясна жертвенных формул», которой не хватало только барабана. «Искуси меня и испытай меня, омой мои руки, расплавь внутренности мои и сердце мое, ибо страшна Твоя власть, дабы возненавидел я сборище гниющих во прахе, у которых правая рука полна мздоимства... и с нечестивыми не сел, и обагрил жертвенник Твой...» Голос выл и хохотал, захлебывался словами, в нем стали проскакивать истеричные ноты. Большие ритмичные периоды отбивались глухими ударами в пол. Это было непристойно. Какудзу и не представлял, что Хидан на такое способен.

Какудзу стал злиться. Если так будет продолжаться хотя бы полчаса - он уроет ублюдка и оторвет ему голову. Никто не обязан слушать всю эту хрень, которой нет ни конца, ни края. Правая рука полна мздоимства, надо же!

Из-за стены раздался яростный крик. Если в деревне остались не спящие жители - о скрытности можно забыть. Какудзу тяжело встал. Внезапная тишина его не смутила. Он сжал кулаки и двинулся вперед.

За выщербленной стеной открылся пыльный пол с кучами технического мусора, над которыми светлело странное пятно. С некоторым допущением в нем можно было узнать человеческий торс.

Хидан стоял на коленях. Неожиданным был наклон его тела - оно сильно отклонялось назад, переломившись в позвоночнике, так что над грудной клеткой еле угадывался подбородок. От паха вверх поднимался ряд рваных ран, судя по обилию и разбросу крови, они были сквозными. Нужна недюжинная сила, чтобы пробить костный остов, даже если в удар вложена чакра. Или Хидан нанес каждую не в один прием? Какудзу привык убивать одним ударом, дробя кости либо заливая противника волнами стихийного ниндзюцу. Времена пыток остались в его далеком прошлом, они напоминали о древних неудачах, тюремном заключении и тупой вере в людей. Теперь такие действия имели смысл, только если должник не желал раскошелиться. Темные потоки соединяли плоть с сумраком, и Какудзу не сразу разглядел в груди Хидана кол. Одна его часть поднималась вверх, другая упиралась в пол. Хидан висел на своем колу без движения. Он выглядел мертвым.

Какудзу ощутил слепую ярость. Это была самая глупая и бесполезная трата жизни из всех, что он видел. Ярость требовала выхода. Какудзу приблизился, отшвырнув ногой темное тряпье. Одежда Хидана. Сбоку композиция была крайне выразительной. Хидан был совершенно гол. Его неестественная поза демонстрировала два факта: полное помешательство и сильное возбуждение.

Какудзу удлиннил руку, схватил Хидана за горло и с хрустом сломал ему шею. Пальцы прощупали подвижный разрыв между шейными позвонками. Это было очень приятно. Кожа еще не начала остывать. Зачем он так сделал, неизвестно. Ломать шеи хорошо живым. Но в любом случае до утра можно ни о чем не беспокоиться.

Удовлетворенно вытерев руку о плащ, Какудзу почистил подошвы о бетон и вернулся к кейсу. Вокруг царила богатая, совершенная тишина. Ни одного фанатика.

Через полтора часа чутко спящий на плаще Какудзу услышал уверенные шаги. Хидан в чем мать родила вышел под дождь. Там он какое-то время плескался и чистился, потом босые ноги зашлепали обратно.

- Подвинься, старая жопа, я замерз, - сообщил он, плюхаясь рядом. Какудзу вырвал из-под него свой плащ. Хидан заржал.

- Очко играет, бабло-сан? Я говорил, мать твою, не жидься на гостиницу. Без гребаной жратвы я мерзну. Мне нах не нужна твоя девственность.

Какудзу мысленно взвыл. У него не было никакого желания препираться или размазывать Хидана. Убогая тварь воскреснет и заладит по новой. Какудзу отвернулся, перекатясь на правый бок. Хидан вытянул кусок плаща и прижался к спине напарника. Его влажная рука поперек ребер Какудзу была гладкой и холодной. Мозоли от оружия на ладони зацепили майку, Хидан выматерился. Он был левшой.

Пробуждение наступило позже запланированного. Хидан тихо спал, повернувшись на другой бок. Он касался Какудзу только ступнями - голая спина отклонилась под большим углом. Пять сердец Какудзу разгоняли его чакру, как мощный двигатель, так что его температура всегда была высокой. Он никогда не мерз. Но теперь его тело казалось ему раскаленным. Несмотря на то, что Хидан сумел полностью выволочь из-под него плащ и прикрыть им срам. На белой дуге спины виднелись заплаты свежей кожи.

Какудзу не вставал, пока не принял тяжелого, трезвого решения: накормить напарника и никогда не оставаться с ним на ночь в одном помещении.

* * *

На закате второго дня они достигли первой цели. Это был городишко на границе Страны Камня. Какудзу отправился по адресу утрясать цену и подробности заказа. Хидану он выдал пять рю на закусочную и велел ждать у порога.

Какудзу отсутствовал три четверти часа. Заказчиком был почтенный и уважаемый чиновник, несчастливо женатый на красивой женщине моложе себя. По его словам, она связалась с ничтожным ронином, который подбил ее на побег и кражу семейных ценностей, а чтобы все прошло гладко - они наняли местных шиноби из скрытой деревни Камня, и теперь движутся вглубь страны. Женщина много о себе понимает и потеряла последний стыд. Долг мужчины - убить всех причастных и вернуть свою честь, а распутницу задушить собственными руками, когда ее доставят к нему связанную и жалкую вместе со всем, что украла. Долго обсуждали цену. Какудзу авторитетно заявил, что сильнее его и его напарника в мире шиноби никого не найти, но вот беда - им куда проще убить всех, чем оставить в живых какую-то сучку, с которой потом хлопот не оберешься, корми ее, выводи опростаться и следи, чтоб себя не угробила. Да и на территории чужой страны им не будут рады. Много болтливых ртов можно заткнуть хорошей взяткой, чтобы не было международного конфликта. А есть еще дорожные расходы. Конечно, всегда можно просто дать объявление в розыск через газеты и рекламные щиты, чтобы все знали, кто рогоносец. И, конечно, плохой постой и паршивое питание наемной силы приводят к досадным накладкам, ненужным травмам или упущенным свидетелям. Не надо думать, что люди такого сорта, как они с напарником, дешевы. Конечно, они дешевле шиноби из известных скрытых деревень, но только потому, что их труд не облагается налогом.

Спорить с Какудзу было трудно. Он хорошо знал людские слабости и умел показать снисходительность к ним. От него шла уверенная сила, а тяжелый взгляд намекал, что юлить бесполезно.

Выйдя на улицу в приподнятом настроении, Какузу обнаружил только пыль. Хмыкнув, он двинулся в направлении «веселого квартала», недоумевая, как можно где-то застрять на пять рю. Открытые террасы были полны хмурыми местными, Хидан пропал. Пройдя городок насквозь, Какудзу утратил благодушное настроение, приятная тяжесть аванса больше не радовала. Он повернул назад, на пустых улицах зажглись тусклые огни. Грязный город теперь казался омерзительным. В единственной гостинице и публичном доме по соседству никто ничего не видел. Какудзу зашел в лавку за шелковой веревкой. Торговка опознала его плащ.

В голову Какудзу закралось страшное подозрение. Он устремился к дому чиновника - и еще издали увидел Хидана. Его плащ был спущен с левого плеча, грудь заляпана кровью, три лезвия кусарикамы гордо вздымались вверх, с них капало. Он двигался стремительно и не очень трезво.

- А ну, дыхни! - приказал Какудзу, беря его за ворот.

- Убери грабли, - огрел его по пальцам рукоятью Хидан. Саке и правда не пахло. Какудзу помрачнел.

- Ты должен был ждать меня тут! - ткнул в землю Какудзу.

- Завали хлебало, грешный мусор, иначе нахер отправишься к остальным! - нетрезвые глаза Хидана блестели. - Считай нах свой бумажный кал, гнилая душа, и не вмешивайся в дела великого Бога, имя которого ты недостоин даже помыслить, - его коса со свистом рассекла воздух над сухой землей. - Пока кровавый дождь не выбьет из каждого выродка все дерьмо!

...Договорить он не успел. Какудзу, стремительный как тень, засветил напарнику каменным кулаком в челюсть. Отшвырнув его в проулок, он оплел чакрой его косу и методично избивал Хидана ногами, потом поднял на уровень глаз, прижав к стене.

- Запомни, сопляк, - сказал он медленно. - Никогда не раскрывай при мне пасть на тему своего говенного бога. Не смей заикаться о том, чего не понимаешь.

- Ты презренная гнида, - губы Хидана треснули, выпустив кровь, - Усек? Безбожный прах, ежечасно оскорбляющий смерть паскудным золотом. Даже моча в глазах Бога чище.

- Бога нет! - страшным голосом сказал Какудзу, сдавив Хидану горло и саданув его затылком по камням. Еще вчера ему это казалось привлекательным. Зря.

- О да, - расслабленно пробормотал Хидан, сверкнули белые зубы, - о да, великий Дзясин-сама, не прекращай свои милости... дай мне всю свою боль... дай уподобиться тебе в полноте страдания, ибо нет в мире ничего, кроме непрерывной боли, да будет она наградой за верное служение...

Какудзу моргнул и впечатал голову Хидана в стену. «Сколько же в нем крови?» - лениво подумал он. Оставаться в городе на ночь было нельзя, потому что ублюдок наследил. Скольких он убил, было не важно - как только все раскроется, остаток денег ему не видать. Даже очень трусливый чиновник имеет обязательства перед городом.

Какое-то время было тихо. Хидан лежал в мусоре, где ему самое место. Сверху упало несколько камней. Какудзу размышлял, что дальше делать с говнюком, если убить его невозможно, а потакать нестратегично. Пустил под бок - мгновенное хамство. Жизнь человека проходит в муках, это точно.

- Великий Бог смотрит на тебя, бабло-сан, - наконец раздалось снизу. - Не прекращай радовать его гневными жертвами безвозмездно. - Хидан приподнялся и сел, прижав голову к стене. Его рот расцвел в циничной улыбке: - Думал, я тебя кинул, и напрягся, бабло-сан?.. Это мать твою приятно. Не знал, что я тебе так нравлюсь. - Некоторое время он массировал шею. - Чето сука с утра болит, - не ясно кому сообщил он.

- Подымайся и пошли, - мрачно сказал Какудзу, подхватив кейс.

- В гостиницу? - безоблачно предположил Хидан, отирая лицо рукавом. - Тока чтоб душевые работали.

- Уже нет, - пошел вперед Какудзу.

- Эй, я забыл пожрать, - поднялся Хидан.

- Меня это не касается.

* * *

Ночь прошла не так плохо. За чертой города Какудзу выпустил из спины сгустки чакры, каждая из которых венчалась стихийной маской. Три из них полностью отделились от него и скрылись над лесом. «Знал, что ты урод, - сказал заинтересованный Хидан, - но не думал, что настолько». Потом устраивались на ночлег. Хидан долго мылся в ручье и так же долго оттирал там песком свои штаны от засохшей крови. «Я проебал твою сучью зарплату, - сообщил он зло, вытрясая и отряхивая плащ. - Как ты тока не треснул от жадности, мать твою».

Первая половина ночи прошла тихо. Упал туман. В зябком воздухе хорошо слышались далекие звуки, но скрадывались неслышные шаги. Какудзу проснулся от пинка. Он поверить не мог, что это возможно.

- Короче я мерзну, - сообщил Хидан, нависая и кутаясь в плащ. - Дай мне эту хуйню.

- Что?!.. - Какудзу обернулся, и его глаза окончательно налились кровью.

- Дай мне эту сраную хуйню, - выставил подбородок Хидан, - из твоей спины. Она теплая.

- С какой стати я должен тебе что-то отдавать, недоумок?

Хидан распахнул плащ:

- Если ты пидар, вопрос снимается. Вчера было очень круто.

Какудзу выставил руку, предупреждая, что он не пидар. И да, он согласен на все. Сложил печать и выпустил из спины свободную маску земли. Ей он управлял лучше всего как родной стихией. Маска мгновенно облепила Хидана, запустив нити чакры ему в уши, ноздри, под глазные яблоки, в рот, и во все найденные щели. Темный кокон пошатнулся и упал в траву. Какудзу щелкнул пальцами, лег и закрыл глаза. Поделом.

- Круто! - раздался полный восторга вопль слева. - Кончай нах шебуршать! Какудзу! Ты ж сказал, что не пидар! Ну что за дела мать твою...

Какудзу застонал. Сложил печать. Как вышло, что он постоянно должен сопляку то одно, то другое, словно Какудзу - рог изобилия? Почему ни воспитательные меры, ни побои не работают?..

Утром плохо спавший и подмерзший Какудзу обнаружил счастливого Хидана, частично выпраставшегося из темной массы чакры. Руки и ноги его были плотно окольцованы, а щека касалась фарфора. Оскал белой маски казался сытым.

* * *

Выпущенные накануне маски вернулись. Теперь было ясно, в каком направлении искать беглецов.

К середине второго дня они настигли искомую группу. В ней были мужчина с двумя клинками за поясом, женщина в кимоно и три шиноби Камня. Женщина смеялась. Какудзу резко выбросил руку и притянул Хидана за полу плаща.

- Не вздумай орать, - сказал он весомо. - Сучка моя. С остальными делай что хочешь.

- Зассал? - Хидан сверкнул косой. Плащ рассекся, кусок остался в руке Какудзу. Хидан перекинул кусарикаму в левую руку и, не сбавляя бега, стал раскручивать трос, удлиняя его метр за метром. Какудзу поставил кейс на землю и спокойно занялся своей частью плана.

- На колени перед великим Богом, грешные отбросы! - орал Хидан, несясь вниз по камням, - Настало время кары за ваши смрадные грехи, распутство и презрение к смерти! Да покарает он все святотатства потоками отрезвляющей крови!..

Шиноби Камня развернулись и стали быстро складывать печати. Одновременно коса Хидана по стремительной дуге подсекла по ногам гражданского ронина - тот еле успел откатиться. Шквал огня и серия взрывов, выпущенных в Хидана, заволокли видимость. Женщина завизжала. Раздался разъяренный вопль, хохот, что-то вылетело из эпицентра, земля дрогнула - и наступила тишина.

Дым медленно рассеялся. Поле битвы было пустым. На траве, смешанной с каменой крошкой, корчился ронин, женщина склонилась над ним, громко причитая. «Отлично!» - подумал Какудзу. Он никуда не торопился. На теле ронина начали одна за другой раскрываться раны, и было совершенно непонятно, когда Хидан успел их нанести. Ни его, ни охраны не было видно. Наконец ронин схватился за сердце, дернулся и поник. Женщина начала громко выть, беспомощно оглядываться, трясти любовника, царапать себе лицо, одним словом она была в скорби. За линией камней послышался грохот взрыва и брань. Взвился знакомый истеричный смех: «Думал уйти от гнева всевидящего Бога, нечестивая тля?! Готовься познать очищающую боль!» Поднялось облако пепла, потянуло гарью. Какудзу спокойно выбросил из земли сгустки нитей и схватил женщину за ноги. Пока он приближался, продолжая складывать печати, чакра оплела ей руки. Женщина кричала, пиналась, сдирала с себя путы, но ничего внятного не говорила, не звала на помощь - Какудзу сделал вывод, что тупой Хидан сделал очень умную вещь: убил заказчика. Теперь зови не зови - кому какое дело. Судя по всему, нанятые шиноби были не очень дороги, какие-нибудь чуунины по цене миссии С.

Подойдя, Какузу схватил женщину за волосы:

- Не дергайся, или покалечу.

- Кто ты такой? Тебя нанял мой муж? - крикнула она.

- Не твое дело, - резонно ответил Какудзу и сунул ей кляп из обрезка хиданова плаща. После этого он ткнул ее пару раз, чтобы не брыкалась, и связал шелковой веревкой по всем правилам шибари. Потом Какудзу вывернул карманы мертвого ронина. Женщина мрачно смотрела на него из-под ресниц. В карманах было пусто. Какудзу снял с мертвеца клинки, проверил лезвия - добротная работа, можно хорошо продать, сунул мечи за пояс. Потом он вынул кляп: «Где краденое добро по этому списку?» - и предъявил из кармана лист бумаги. Женщина расхохоталась: «У этих трусов! Они такие же продажные подонки и воры, как и вы!». Какудзу пожал плечами и снова заткнул ей рот.

...Наконец появился Хидан. Из его бедра торчали какие-то осколки, лицо было в саже, по лбу текла кровь. На лезвиях кусарикамы налипли темные волосы.

- Еле сука догнал, - сообщил он. - Вот нихера себе мурзилка! - и он умильно уставился на пленницу.

- Хидан, - предупредил Какудзу. - Ты долго.

- В следующий раз я буду щупать кралю, а ты вершить суд, - вытаскивал осколки Хидан, продолжая сверлить женщину глазами. - Ай! - поморщился он. Глаза женщины потеплели.

- Я бы тебе пучок редиса не доверил, - пробормотал Какудзу. - Кстати, где трупы? Они нам нужны.

- Да не гони, - избавившись от осколков, Хидан стал сматывать катушку троса, распахнув плащ и зафиксировав косу шеей. Трос шел с рукояти кусарикамы через рукав к мотку на поясе. - Ты сказал, я могу делать с ними что хочу.

- И что ты с ними сделал?

- Порубил и сжег, - лаконично ответил Хидан.

Какудзу отметил, что при женщине манеры Хидана улучшились. Его движения стали более эффектны, слова весомы, а лицо источало обаяние. С некоторым напряжением Какудзу отметил, что между ним и пленницей мгновенно завязался молчаливый диалог. В нем участвовали глаза, позы, даже ритм дыхания. Демонстрация торса тоже не случайна.

Они клеили друг друга прямо тут, еще не успел остыть оплаканный труп. Какудзу был очень стар и прекрасно знал, почему так происходит. Убогая тварь хочет трахаться, а женщина - сбежать.

- Заканчивай, - подхватил женщину на плечо Какудзу. Женщина протестующее замычала. - Я вычту утраченные ценности из твоей доли.

- Валяй, - перехватил косу Хидан и снова поразил Какудзу. Он прикрыл женщине ноги сбившимся подолом кимоно.

Дорога назад была неспокойна. Ясный вечер делал тени длинными, а мысли праздными. Хидана нельзя было оставлять за спиной - мало ли, что он там делает. Может, перемигивается с сучкой. Какудзу постоянно оглядывался. Он даже завел серьезный разговор о правильном финансировании миссий и необходимости пристойного поведения в публичных местах. Хидан отвечал односложно. Словно их роли поменялись.

Около полуночи пришлось сделать привал. Женщина извивалась, как змея, ее конечности затекли. Какудзу опустил ее на землю, ослабил веревки и одновременно защемил шею чакрой. «Пошли по нужде», - буднично сказал он. Хитрый или тактичный Хидан скрылся.

Какудзу выбрал для ночлега закрытое плато в камнях, выше тракта. Валуны защищали место от ветра, сухая земля прогрелась за день. Толстые стволы кедров, дробя камень, возвышались между гряд. Позади валунов бил ключ. Светила полная луна, сверху хорошо просматривалась дорога. Какудзу привязал женщину к стволу на метровой веревке, чтобы она могла лечь. Ноги ее были крепко спутаны, руки связаны локтями за спиной, во рту кляп. Перед этим он ее напоил.

Хидана не было очень долго. Чистил он косу, блевал или молился - было неизвестно. Наконец, он показался. С волос капала вода. «Чистоплюй», - отметил Какудзу. Вчера это его забавляло. Сегодня напрягло.

...Какудзу сидел у валуна на плаще, поджав под себя ноги, опираясь на рукоятки трофейных клинков, и методично пересчитывал деньги. В городе он это сделать не успел, решив не мелочиться при заказчике, а потом стало не до того. Сейчас крупная сумма приятно грела душу. Через пятьдесят часов она пополнится вдвое. Возвращаться с деликатным грузом придется медленно, зато без сюрпризов.

Хидан приставил косу к валуну, сбросил плащ и отстегнул катушки. Двадцать восемь метров в двух мотках, по четырнадцать в каждом. Два тяжелых удара об землю - за ними придут тишина и здоровый сон. Потом отцепил крепление с древка кусарикамы, вытащил из рукава трос и набросил плащ на плечи. Привычные, точные действия, от которых веет уютом. Потом он снял поясную сумку с сюрикенами и прочей ерундой. Какудзу сделал вид, что не замечает. Сопляк не должен чувствовать себя слишком самоуверенно. Хидан привалился к камню и лениво следил за руками счетовода.

- Я четыре дня не жрал, - сказал он. - Ты ничего не хочешь сказать по этому поводу, а, бабло-сан?

- Пятьдесят тысяч двадцать три, пятьдесят тысяч двадцать четыре, - ответил Какудзу, листая пачку банкнот.

- Мне нужен белок и глюкоза. Но для тебя ебать я переведу: хочу мяса и сладкого вина.

- Пятьдесят тысяч двадцать шесть, - шелестел Какудзу. - Это лишняя трата. Ты бессмертен, так что не развалишься. Пятьдесят тысяч двадцать семь.

- Я теряю много крови, - потер шею Хидан. - Я не могу подводить Бога неблагочестивым приношением. Презренная бережливость плоти - смертный Грех.

- Пятьдесят тысяч двадцать девять... пусть твой божок накормит тебя, Хидан. Говорят, он куда могущественнее моего. Пятьдесят тысяч тридцать.

«Выкуси, - ухмыльнулся Какудзу, - мы живем в мире реальных ценностей, а не сраной мистики, и пока ты не начнешь зарабатывать - ты никто».

Хидан откинулся на камень и несколько минут наматывал на палец цепь амулета. Белый металл тихо позвякивал, скользя по звеньям, бился об ключицу, словно крылья стрекозы. Это говорило, что урок усваивается. Если б он не усваивался - Хидан бы начал блажить. Женщина у дерева не сводила с Хидана глаз, даже выпрямилась.

Как и следовало ожидать, говнюк встал и направился к ней.

- Скучала, детка? - присел он. Женщина тихо замычала с богатой интонацией. «Да пиздец», - понимающе кивал Хидан. Женщина мычала то долго и умоляюще, то короткими очередями. «Не говори, ебать такую жизнь», - уронил ей руку на бедро Хидан. Какудзу считал деньги очень напряженно, полностью обратясь в слух. Перестав различать воркование, он впился глазами в парочку: конечно, Хидан вынул кляп. Он вертел в руках кусок своего плаща и никак не мог понять происхождение этой тряпки. Пленница пыталась вытереть рот о плечо.

- Хидан! - окрикнул его Какудзу. - Вернись.

- Сейчас моя очередь на женщину, - спокойно ответил тот. - Ты лапал ее целый день.

- Ты слышал меня? - захлопнул кейс Какудзу. - Это не трофей.

- Но я убил ее хахаля и хочу ее утешить, - бросил Хидан. После этого он придвинулся к пленнице, и некоторое время раздавался только еле слышный шепот. Какудзу открыл кейс и быстро пролистал оставшиеся деньги. Закрыл замок на код, положил кейс под спину и с каменным лицом начал следить за развитием событий. Голубки целовались. Женщина была очень эмоциональна. Судя по всему, Хидан отлично ее утешал, потому что когда он отстранился - она потянулась к нему всем корпусом, вытянув шею. Хидан обнял ее левой рукой, положив затылком на руку, зарылся другой рукой в темные волосы - и продолжил. Какудзу бесился молча, в конце концов он сам выбрал такой расклад. Можно было не считать деньги вслух, а пообещать обед за хорошее поведение. Женщина начала тереться об Хидана бедром, грудью, откровенно показывая, что готова к большему. Ее ноги были связаны от пояса до ступней, и она походила на выброшенную на берег щуку. Какудзу ей не верил - ни одна женщина в его жизни не загоралась так мгновенно, так что дело, конечно, в хитрости: если тупой Хидан пойдет на поводу, ему придется ее развязать.

- Твой партнер такой страшный... - ворковала она, лаская Хидана щекой. - Жестокий, бездушный человек... а ты такой молодой... нежный... муж убьет меня. Я хочу пожить напоследок.

- Детка, ничо что я священник? - хохотнул Хидан. Женщина засмеялась, опуская голову под хиданову руку. «Ай!» - вскрикнул Хидан. Какудзу сжал в кулак кедровые иголки. Демонстративная телесность Хидана не была для него новостью, однако такое погружение в чувственность удивляло: его собственное тело давно было не способно на слияние с кем-то, и он резонно полагал, что склонность Хидана к боли - прямое следствие невозможности получать удовольствия обычным путем.

- Хочу быть с тобой, - шептала женщина, скользя по груди Хидана, пока его руки ласкали ее спину. - Хочу быть с тобой...

Хидан перехватил пленницу, нагнулся с ней к земле и сунул руку в задний карман штанов. Через миг в ней сверкнул складной нож.

- Хидан! - крикнул Какудзу. Его фаланги, погруженные в землю, мгновенно прошили расстояние до парочки, выстрелили из-под земли, и мотки чакры обхватили Хидана. Один вцепился ему в бедро, другой в лодыжку.

- Погоди, детка, - сказал Хидан и отстранился. - Скупая старая жопа не хочет, чтобы мы были вместе! Нечестивая ревность. Че за дела? - обернулся он к Какудзу.

- Не смей трогать веревки! - предупредил тот.

Хидан поднял руки. Он выглядел вменяемым, и Какудзу снял захват. Но его контролирующая чакра, готовая в любой момент изменить ситуацию, осталась тут. Хидан снова склонился к пленнице, и некоторое время слышался только звук поцелуев, стоны Хидана и прерывистые вздохи женщины. «Я буду с тобой», - пообещал Хидан, чиркнув по ее плечу ножом. Женщина вскрикнула. Хидан прильнул к царапине. Потом он резко встал.

Отступив в центр каменного пятачка, Хидан поднял руки к луне - в ее свете они казались неестественно белыми - и располосовал правую ножом. «Эту церемонию, крошка, я посвящаю тебе!» - изрек он. Какудзу хмыкнул - херов позер. Кровь черной дорогой пролегла к локтю, срываясь на землю. Хидан подцепил ее правой ногой, левой широко шагнул в сторону, и, раскрутив себя разведенными руками, начал чертить на камне круг. Левая опорная, правая скользящая. Это было похоже на древний танец, растяжка у Хидана была хорошая, и круг вышел большим. Не отрывая ног от земли, он вписал в круг треугольник, застыв на финальном росчерке, как боец после удачного удара. На минуту кровавый символ полыхнул алым и медленно угас. Печать. Какудзу прежде не видел этой техники и с поздним любопытством копался в памяти, просматривая места старых ночлегов. Хидан сложил руками печать. После этого он исчез.

Вместо него в центре треугольника обозначился белый скелет, по тазовые кости утопленный в серых штанах. Скелет развернулся лицом к Какудзу, расстегнул штаны и встал на колени. Видимость была плохая из-за угольной черноты, но движение белых костей не оставляло сомнений. Хидан ласкал себя, при этом в одной руке у него все еще был нож. Луна бликовала на лезвии. Этим лезвием он проводил по своей груди и шее длинные царапины - кости грудины и ребра были несколько раз перечеркнуты узкими полосами. Женщина начала биться и горячечно бормотать, стремясь вырваться. Хидан не торопился, гладя свою шею скрещенными руками, массируя плечи, защемляя фалангами соски, раскачиваясь как стебель. Обнимающие себя кости выглядели жутко, Хидан самозабвенно бродил пальцами по порезам на ребрах, наносил новые, но его дыхание участилось. Движения стали более резкими и откровенными, видимо, он хорошо себя знал. «Тебе нравится, детка?» - шептал он. Женщина боролась с веревкой и с собой, закрыв глаза, ее дыхание было тяжелым. «Подонок!» - наконец выдавила она. «Я все исправлю!» - горячо сообщил Хидан, утопив одну руку в ткани, другой вынув из обмотки штанины свой складной штык. Это был узкий цилиндр в локоть длиной. Хидан подышал на него, помассировал в кулаке.

- Анал? - выставил он штык в сторону женщины. - Тока говорят, это больно.

Женщина протестующее закричала - но, конечно, ничего остановить не могла. Хидан завел руку со штыком за спину:

- Я не могу бросить тебя так, детка. Чето не рассчитал, что мы такие разные!..

- Стой!.. - в голосе женщины были слезы, неподдельный ужас и гнев. Ее глаза были наполнены ими же. - Просто закончи! Пожалуйста, просто закончи!..

- Сама не знаешь, что теряешь! - Хидан одним движением раскрыл штык и вонзил его себе в бедро.

Женщина страшно закричала. Какудзу все понял. В одно мгновение он втянул фаланги, схватил Хидана за запястья, рывком развел их и прижал к земле за его головой. Хидан прогнулся дугой, издав вопль.

Удлиненные руки Какудзу были тяжелы, как камень. Хидан обмяк, напряг пресс, и рывком вырвал правую руку из сустава. Женщина заорала. Хидан напрягся снова - но Какудзу успел подскочить. Со всей силы он засветил Хидану ногой в живот, роняя наземь. Расправил ему ноги - колено прибитой к земле ноги хрустнуло - и наступил на грудь. Женщина хрипела.

- Ждал тебя, чувак, - сообщил Хидан и заржал. Его малиновые глаза были безумны.

- Хочешь боли от меня? - вдавил его в землю Какудзу.

- Да ты ничо кроме нее дать не можешь, мудак. Но она от тебя топорна. Правда, крошка?..

Какудзу в сердцах с разворота пинком раздробил Хидану второе колено, его крик слился с воплем женщины.

- Да! - орал Хидан. - Греховно наслаждение, если оно не несет в себе Боли! Обрушь ее на меня, о великий Дзясин-сама, чтоб я не сдох без Просветления! Яви свои цепи страдания! - и с этими словами Хидан вырвал из сустава вторую руку.

Какудзу взвыл. Изувеченную пленницу еще можно было спасти, но спасти свои деньги Какудзу уже не мог. Ярость выплеснулась из него потоками чакры, порвала Хидану горло и вошла в полости, оплетая органы и сосуды. Эта тварь должна была умереть здесь, сейчас, любой ценой. «Привет», - отреагировал Хидан, с трудом сгибая шею и касаясь темных нитей языком. Судя по всему, говорить он мог в любом состоянии.

Утвердив контроль над ненавистным живучим телом, Какудзу снял захват, достал из-за пояса клинки и двумя ударами вогнал их в ладони Хидана по гарду. Женщина беззвучно содрогалась.

- Будь со мной нежен, бабло-сан, - хрипло выдохнул Хидан. - Ибо стоишь в храме и попираешь алтарь.

...Какудзу был занят. Вытащив из обмотки хидановых штанов еще один штык, он раскрыл его и прибил к земле вторую ногу напарника. Краткая судорога и перебой в дыхании его удовлетворили. Это было бессмысленное действие - все конечности Хидана и так были повреждены. Видимо, Какудзу доставляло удовольствие владеть не только телом, но и арсеналом ненавидимого человека.

- Я не позволю тебе сдохнуть от потери крови, - присел он. - Твоя агония будет бесконечной, пока не окупит мне каждый потерянный рю.

После этого он пробил пальцами кожу на груди Хидана и вывернул два ребра. Рисунок костей являлся наглядной картой. Нити чакры устремились туда, пережимая мелкие кровеносные сосуды. Прямыми ладонями Какудзу раздробил Хидану ключицы. «Ты прекрасен!» - взвыл Хидан. Какудзу вывернул ему третье ребро и достал кунай. Железной хваткой взяв Хидана за взмокшие волосы, он опутал нитями его череп и вогнал кунай под границу волос. Лезвие вошло у виска, развернулось в сторону глаза и медленно поплыло вниз, очерчивая железным ребром контур лица. Из верхнего надреза потекла кровь - Хидан, покрытый испариной, прикрыл глаза - словно делал одолжение, но его дыхание стало поверхностным и очень частым. Губы шевельнулись - он начал молиться. Какудзу поддел край кожи и не спеша потянул ее со лба к подбородку. Если бы не это сучье миловидное лицо - ничего бы не случилось. Лицо шиноби должно быть закрыто тканью. Глумливое лицо Хидана вообще не имело права на существование. На уровне глаз он совершил резкий рывок, чтобы разрыв пришелся точно по надрезу, вызвав приятный вопль. Оголенная плоть кровоточила, речь Хидана стала слышна: «Поклонение Твоему гневу, и стреле Твоей - поклонение... Податель Бессмертия, Избавитель от нищеты, Разрушитель мира, Разящий со всех сторон, Попирающий черепа в красных одеждах, - поклонение тебе и копью Твоему - поклонение...» Голос был низким и хриплым. Какудзу ободрал чужой поганый рот и отбросил кожаный лоскут, раскалил кунай, окутав его чакрой, и стал методично прижигать Хидану маску лица. Стоны радовали его слух. Когда кунай остывал - Какудзу перехватывал его нитями чакры, выламывал пару ребер, и возвращался к своему занятию. Наконец он закончил. Хидан раскрыл мутные глаза - их больше не заливала кровь, и расширенными зрачками уставился на Какудзу.

- Тебе нравится пытать меня, старая жопа, - четко сказал он. - Ты подсел.

Какудзу вдавил кулаком его носовой хрящ в череп. И спустился к грудной клетке. Там он медленно разворотил и вынул все ребра. Хидана прошивали длинные судороги, его дыхание замедлилось, липкий пот струился по плечам.

- Грядущий в Обличии Смерти, - страстно шептал он, - Грозный Губитель всего живого - вот жертва Твоя... обрати на нее око Свое, обрати на нее алчущий дух Твой, все тысячи тысяч пут Твоих почитаю и кроплю алтарь Твой...

Его голова сомнамбулически моталась справа налево, тело двигалось в древнейшем из танцев. Власть над ним очень нравилась Какудзу. Руки Хидана побелели - остальное было разорено, обожжено, окутано чакрой и пропитано кровью. Луна зашла. Запах крови и жженой плоти плыл над валунами, когда Какудзу раздробил Хидану тазовые кости и вывернул позвоночник. Его чакра была повсюду, сокращая кровопотерю.

Сознание Хидана давно плыло, ему было трудно сохранять концентрацию. Но он не смел. Концентрацию надо сохранять не только до самого конца - но и после. Голова его запрокинулась, рана на горле разошлась, на губах выступила розовая пена, прерывистое дыхание почти не ощущалось. Прибитый корпус сдвинулся от отдачи, руки почти сорвались с опор. Как бы ни старался тупой безбожник - он повредил нервную систему, и боль почти не ощущалась. Хидан знал, что до блаженства один шаг: напарник убьет его, он должен убить его, уничтожить, размолоть в пыль, втоптать в землю, полное уничтожение, без следа, без воспоминания, без души. Невесомые и сухие руки смерти возьмут его в прозрачную тьму. На обожженных веках выступила слеза. Невозможно. Слишком громок далекий барабан. Барабан тысячелетней ярости.

- Прощай, недоумок, - сказал Какудзу, вставая и вытягивая из раскрытой груди Хидана связку кровеносных сосудов. Пара некрупных порвалась, полив багрянцем вновь почерневшее тело. В руке Какудзу было сердце Хидана. Он поднял его, вырывая из артерий и вен, к пустым небесам, где нет и не было ни одного бога - и медленно раздавил. Сердцебиение в руке было гулким, приятным, горячим. Конец. Разжал руку - бесформенный комок упал на землю. Какудзу удовлетворенно поднял ногу и втоптал его в каменную пыль.

В тот же момент оба колена Какудзу подломились. Швы на его лице треснули, кожа лопнула, рука обвисла, соскочив с сустава, в теле тут и там послышался хруст - и страшный, ни с чем не сравнимый тихий звон фарфора. Из центра разошедшейся грудной клетки потекла черная жижа: разбитое сердце великого шиноби со всеми его техниками.

Какудзу рухнул на Хидана наискось - жижей в осколки ребер, головой в дельту плеча. Его глаза были широко открыты.

Хидан все еще жил: он приподнял голову.

- Что это?.. - одними губами спросил Какудзу.

- Я Верховный Жрец! - громко сказал Хидан, на глазах покрываясь белой кожей. - Церемония проведена. А ты ебать ешь хуй. - После этого он отключился.

* * *

В жизни Какудзу случалось много страшных вещей, а жизнь шиноби - сплошная травма. Самой болезненной и страшной была юность Какудзу. Когда-то он верил в свое предназначение, был лучшим воином своей скрытой деревни, ее первым защитником. Грохот пятидесяти водопадов рокотал в его ушах, и сквозь водный пар сияли радуги. Он был горд и искал сильных духом противников, презирая мелких людей. Каждая его жизненная ошибка стоила ему ответного презрения, жестоких наказаний и потери самоуважения, пока он не пришел к печальному выводу: в этом мире великий дух и пафосная трескотня ничего не решают. Уважение покупается только силой, а безопасность - достойным положением. Ради этого можно предавать, красть и лгать - как все те, другие. Достойное положение себе Какудзу обеспечил после побега из родной страны, наладив личный бизнес. Его перечеркнутый хитай издали свидетельствовал, что он не ровня домашнему скоту, который стадами гонят на убой. Силу Какудзу обеспечил себе с помощью уникальной техники Джионгу, которой лишил родную деревню. После ее активации в его теле образовались черные нити, перенявшие все функции организма. Он состоял из ткани, в центре которой находился скелет. Эту темную ткань можно было использовать для удлинения своего тела, и даже интегрировать в себя части других тел, чтобы продлевать жизнь. Из нее можно было формировать существ, чтобы те действовали самостоятельно. Внедрение этой техники было крайне болезненным, и с тех пор Какудзу справедливо полагал, что про агонию знает все. Джионгу не требовала поддержки и действовала до самой смерти. Какудзу крал и интегрировал в себя чужие сердца с мощной чакрой различных видов, так что общий запас его чакры был крайне высоким. Она - вместе с техникой «живых нитей» - обеспечивала ему быструю регенерацию.

Какудзу более пятидесяти лет был почти нечувствителен к болевым импульсам, и любое повреждение оценивал с точки зрения функционала. Нити чакры могли вправить или соединить ему кости, зашить кожу. Но его собственная техника «Гнев Земли», делающая кулаки каменными, а плоть непробиваемой, берегла его всю жизнь от глупых ранений.

...Какудзу вобрал в себя чакровую ткань. Мелкими стежками она штопала его повреждения, соединяла суставы и осколки, растягивала кожу на лице, питала недостающие участки. Когда-то у Какудзу было породистое смуглое лицо, от которого давно уже остался только приятный профиль, закрытый тканью, и раскосые жестокие глаза.

Какудзу смотрел на Хидана. Его плоть регенерировала изнутри: все выломанное, вырванное и отброшенное истлело. Позвоночник проломился и встал на место, кости выпрямлялись, срастались, новые ребра медленно поднимались из хребта, одновременно наращивая сухожилия, нервную ткань, мышцы и сосуды. Капилляры продлевались, превращались в артерии и вены, уплотняясь в сердечный мешок - миг, и он начал мерно сокращаться. От белых рук и с затылка поползла кожа, как пена, закрывая собой красные недра. Небо чуть посветлело, и в серо-голубом свете Какудзу рассмотрел даже то, что не собирался: расстегнутые штаны. Тело Хидана было безупречно, и в нем жила неведомая сила. Какудзу подумал, какое это утонченное удовольствие - разрушать его до полной потери облика каждый раз.

В принципе, для этого не нужен никакой повод. Хидан пьянеет от боли, так что он еще сделает ему одолжение. Но повод был. Хидан должен ему двести тысяч. И новое сердце. Что-то подсказывало, что ни с одним из заданий Хидан не справится.

Разгорался рассвет. Кожа Хидана потеплела, от нее шел холодный грозовой запах. Его лицо заострилось, как после болезни: чистые линии, прямые брови, открытый лоб, светлые губы с приподнятыми углами - спокойное лицо невинного человека. Решительное лицо. Располагающее. Ни одного признака слабоумия или расслабляющих страстей. Что-то забытое, тщательно вытесненное зашевелилось в душе Какудзу. Медленный Хидан. Ненавистный Хидан. Тотальный Хидан. Фанатик, отдавший жизнь за вшивые идеалы. Такой человек никогда не поймет противника, не примет его опыт, его не смягчит заплаченная цена. Но - при определенных обстоятельствах - он сможет уважать другого, как одна страна уважает другую. Какудзу нуждался в том, чтобы его уважали. Хидан презирает Какудзу не потому, что он заносчивый тупица, которого мало били, а потому, что Какудзу в его глазах вообще не имеет идеалов, он недостоин уважения. Он не отдает за свои идеалы жизнь.

...До Какудзу стало медленно доходить. Его ранние идеалы претерпели сильное изменение - это значило, что он их не отстоял. Они оказались слабыми или слишком опасными, ибо требовали его смерти. И он нашел другие, что до сих пор сохраняют ему жизнь. Жизнь - самая главная ценность, даже если давно не приносит радости. Теперь он был смехотворен и убог в глазах того, кто сделал своей высшей ценностью Смерть.

Главным ублюдком выходил вовсе не Хидан. Им выходил лидер «Рассвета» Пейн, само имя которого призывало постоянно сохранять бдительность. Зачем он поставил их в пару?

Хидан тестирует Какудзу - это было совершенно ясно. Он вообще с самого начала ничем другим не занят. «Сильная рука» его не берет, а делает ситуацию все хуже. Хидан, к несчастью, бесстрашен. Если не найти решение - будущее очевидно: грязная брань по любому поводу, унизительные намеки, провокации, порча имущества, срыв планов, глупые растраты, подрыв репутации в «Рассвете», необходимость постоянной траты чакры на избиения, невыносимая жизнь рядом с говнюком, который уничтожает все, что тебе дорого, потому лишь, что ты не соответствуешь его ожиданиям. Чего хочет Хидан?

Чакра Какудзу заштопала его плоть, и теперь несколько нитей выползли из локтя, привычно обхватив Хидану горло. Гладкая шея была сильной и удобной, под тонкой кожей прощупывалась каждая мышца. Кадык дернулся. Хидан раскрыл глаза. Правый был сиреневым и мечтательным, левый подозрительным и лиловым.

- Все еще хочешь меня, старая плесень? - искривился хиданов рот. - Отвали ебать, и вынь эту срань из моих рук!

Какудзу молча передвинул ладонь и вогнал две фаланги Хидану под ключицу. Бровь Хидана поднялась.

- Ты не понял, мудак? Слезь с меня нах! - Он дернулся, но гарды в его ладонях остались неподвижны.

Какудзу углубил рану и повернул пальцы. Близко ощущалась кость. Хидан вскрикнул и расплылся в неприятной улыбке.

- Знал, что ты подсел, - прищурился он. Его кожа мгновенно покрылась испариной. Зрачки расширились, радужка потемнела. Он источал опасное желание каждой порой, и полностью принадлежал Какудзу. Дорожка крови на белой коже была уместна и хороша. В голове Какудзу складывался логичный, удобный план.

- Заштопался, старая жопа, и решил продолжить? - хрипло выдавил Хидан. - Скока у тебя всего сердец?..

- Ты хотел боли от меня, - пошевелил пальцами Какудзу. - Сообщи, когда будет достаточно.

Тело Хидана напряглось, дыхание участилось.

- Я хочу жрать, - прошептал Хидан, сведя брови. - И новые штаны.

Какудзу углубил рану и задел кость. Из груди Хидана вырвался стон блаженства.

- Я хочу мои двести тысяч и новое сердце, - сказал Какудзу.

- Вытащи свои сраные грабли из моего тела! - ударился затылком о землю Хидан.

- Твое тело уже никогда не перестанет быть моим, - Какудзу зацепил кость и расширил рану. Хидан содрогнулся.

- Мое тело - храм великого и древнего Бога! - выкрикнул он. - И если хочешь еще раз возлечь со мной на молитву, мать твою, как следует попроси.

- Твой поганый храм стоил мне половины выручки, - стукнул в кость Какудзу. Хидан запрокинул голову, хватая воздух ртом. Его чувствительность после ритуала была предельной, но Какудзу необязательно было об этом знать. - За эти деньги я буду делать с ним, что хочу.

- Рад, что ценности нах поменялись, - скрипнул зубами Хидан. - И ты почтил Бога Разрушения по своему желанию.

- Нет, Хидан, - согнул пальцы Какудзу. - Просто ты слаб. Перед этим.

- Нет, Какудзу, - пробормотал Хидан, отвернувшись. - Это ты перед этим слаб. - Он прикрыл веки, рванулся на своих опорах, и долгий крик прозвучал в ушах Какудзу, как музыка. Казначей не видел, что каждая из пробитых рук Хидана сложила фак.

* * *

Собирались долго, задумчиво. Глупо перешучивались, вынимая из земли оружие. Ленивая брань Хидана скрашивала неловкость. Пленница была мертва. Телесных повреждений, кроме царапин, вывихов и переломов, на ней не обнаружилось. Кости Какудзу вправил и залатал. В глазах Хидана, устремленных на женщину, плескалась непонятная тоска.

Передвигаться с трупом было легко. Последний привал перед входом в город сделали почти на границе. Против обыкновения, Хидан не выказывал никакого желания приближаться к Какудзу или клянчить его вещи. Он долго и обильно пил из холодной речушки, обливался водой - и Какудзу впервые пристально разглядывал его кожу: ни одной ссадины, ни одного следа, она поглощала все грехи - в том числе и его, какудзовы - без остатка. Это развязывало руки. Оглушало. Словно вся масса насилия, принятая Хиданом на себя, не застревала в нем, а отправлялась в другое измерение.

Было еще что-то... засасывающее, непривычное. Хидан был мужчиной, крепким молодым самцом, Какудзу клал таких сотнями. По негласным договоренностям жесткого мужского мира самцы должны быть сдержаны в проявлении чувств, не прикасаться друг к другу без необходимости, хранить взаимное частное пространство, а если возникало непонимание - вопрос решался физической силой, собственной либо наемной. Самцы оберегают свой статус, эмоции - бабская слабость, поэтому бабы слабый пол, их единственная задача - ублажать снисходительных мужчин. Если баба рыпается - железный кулак ее всегда убедит. Женщин Какудзу никогда не уважал, даже если напротив него оказывалась смертельно опасная куноичи. С сучки нечего взять, и каждая сучка должна помнить об этом. Унизить женщину - все равно что пнуть шавку, только на пользу, чтоб не разорялась. Потом можно отдать деньгами.

Конечно, в молодости он не пренебрегал утехами с женщинами, это было приятно, особенно если женщина оставалась довольна.

Как в таком разрезе относиться к Хидану, Какудзу просто не понимал. Его мозг скрипел, пока решал эту простую, казалось бы, проблему: он переступил неписаный закон, он сознательно выжал из Хидана массу чувств, он с удовольствием вторгся в его частное пространство - и получил одобрение. Хидан принял от Какудзу удовольствие и продемонстрировал это. Как после этого жить? Купить ему новые штаны? То есть - отдать деньгами?

Он мог начать показательно презирать Хидана, это было нетрудно. Но совершенно невыгодно. Техника Хидана - при всей ее громоздкости и убогости - была сильнее техник Какудзу.

...Мрачный и мокрый Хидан завернулся в плащ в пяти метрах от напарника. Его вечерний мат привычно резал по ушам. Заткнуть его, как вчера?.. Интересно, когда он замерзнет?

Какудзу долго не мог заснуть: всплывали древние обиды, поставленная задача буксовала по одной и той же колее. Усталые мысли разбрелись, запутались. С каждым годом он будет становиться старше и равнодушней. А молодой напарник сильнее и умней. Смерть обыграет жизнь. Она всегда обыгрывает ее. Потому что жизнь вообще - дерьмо, просто у всех разное. У камней лежал женский труп. Болезненное напоминание об упущенных возможностях. Надо было сразу прибить Хидана. К земле, в смысле - и в следующий раз он так и сделает. Отзывчивый Хидан, управляемый Хидан, окровавленный Хидан. Бьющийся в его руках Хидан. Блаженно стонущий Хидан. Вот так имеет вашего говнистого бога старая жопа. В этом было нечто исключительное. Напарника надо накормить. Прежде чем оторвать ему голову.

Чакра Какудзу выскользнула двумя плетьми из-под его плаща и обвилась вокруг Хидана. Тот спал и был на удивление горячим. Интересно, как он восполняет энергозатраты. Какудзу сложил печать и поволок к себе тело напарника.

- Отвали, пидар, - забился Хидан. - Отцепи нахрен свои жвалы!

- Заткнись, Хидан, - веско сказал Какудзу, потащив его под бок. - Ты мне должен. Я привык к стуку пяти сердец. Пока не достанешь мне новое - будешь заменять то, что испортил.

* * *

В эзотерике культа Дзясина, как и во всякой тайной религии, было несколько ступеней посвящения. Они раскрывались медленно, интуитивно - это было то знание, которое ниспосылает адептам сам Бог, если они не сходят с пути. Дзясин был двояк как божество - и все проявления его были двойственны. Он был Богом Хаоса - и требовал жесткого подчинения незыблемым догматам. Он воплощал смерть - и давал бессмертие. Его культ стоял на боли - и он же требовал, чтобы его жрецы погружались в эйфорию. Умирание в мире обычных людей явление столь отталкивающее или скорбное, что вызывает к себе только страх. И протест, и покорность, и отрицание, и торг, и отвращение, и полная сдача отчаянию - лики страха. Лики Смерти были совершенно другими.

Первым из них было чувство расставания. Ноющая душевная боль от разрыва важной нити, которая истончается и пресекается неизбежно, ибо никто не в силах оспорить механизм вселенной. Сознание - и есть эта нить, потому что человек не хочет отпускать уходящее. Но всякое покидание есть переход, смерть привычного и ожидание нового. Жесткая практика джашинизма говорила: «Убей ближнего своего!» На самом деле это значило, что вместе с ближним адепт впервые убивает сам себя.

Глубокий сон, когда сознание оставляет тело, и оно впитывает энергию земли.

Оргазм, когда сознание выходит за границы тела, прекращая свой контроль за ним. Отпускание мощных телесных импульсов, которые приводят к энергетическому взрыву.

Тотальное расслабление, когда сознание парит над телом. Это дает телу и уму такой отдых, которого не достигает даже сон.

Безумие - потеря контроля над сознанием, выплеск телесности. Смерть прежней личности в хаосе чувств.

И последний лик - дегуманизация, объектное состояние адепта, когда от него ничто не зависит, он - только глина в чужих руках или обстоятельствах, без личности, без имени, без лица. У объекта нет сознания, он не более, чем предмет.

Хидан владел этими шестью состояниями.

Культ Дзясина отключал сознание вместе со всем его контролем. Это было трудно. Требовалась долгая практика. Практика была травматичной. Но сила, которую ощущал адепт в состоянии наконец обретенной свободы «от ума», оказывалась невероятной.

Какудзу был прав в одном: ни один нормальный человек не станет жить в состоянии угнетенного разума. Другое дело, что все вокруг Хидана было ненормальны. Он единственный был совершенно нормален. Он жил в постоянных объятиях смерти, лики Дзясина просто сменяли один другой - это значило, что он живет как ребенок, влюбленный, сумасшедший и воин.

Четыре имени, которым не страшна смерть. Хидан жил в состоянии эйфории - и именно она делала его реакции непредсказуемыми, а шаг летящим. Он источал ее, как горячий пар.

* * *

Какудзу проснулся от резкого удара локтем в солнечное сплетение. Это было неописуемо.

- Подбери свои щупальца нах! - орал Хидан, тщетно сдирая с ног кольца чакры и извиваясь, как угорь. - Угрелся, старая жопа? Выпусти меня мать твою!

- Ну что ты орешь? - поморщился Какудзу, не в силах признать, что он угрелся, правда. - Еще не рассвело.

- Пусти отлить! - заржал Хидан. - Или после того, что между нами было, тебе пох? Еще и подержишь?

Какудзу лениво вобрал чакру и повернулся на другой бок, лицом к кейсу. Хорошо, что его организм более приспособлен к жизни шиноби. Грудная клетка хранила отпечаток чужого тепла.

* * *

...Проснулся Какудзу в одиночестве. Небо затягивали тучи. Хидана не было.

То есть - его не было вообще, вместе с косой, мотками троса и прочими следами присутствия. Окрестный лес шелестел листьями под ветром. У соседнего камня неподвижно лежал женский труп.

Как можно было так расслабиться или устать, чтобы потерять бдительность?!..

Какудзу поднялся, гоня от себя дурное предчувствие. Может, полоумный фанатик молится. Или лежит в своей отключке подальше от его глаз. Может, снова плещется. Поискать его или выждать? Да куда он денется.

...Но внутренний голос и хороший слух точно определили: бесполезно.

Хидан ушел.

У Какудзу давно не было напарников, да и этого он не хотел. Но все, что он знал о работе в группе, говорило: никто и никогда не бросал партнера без веской причины. Нельзя уходить без предупреждения. Напарники прикрывают друг друга в бою, между ними должно царить полное доверие. Даже если они отступники и плевали на кодекс - правила миссий для всех одни. Сработанная пара шиноби - гарант успеха операции. Конечно, сам Какудзу не очень способствовал расцвету доверия и взаимовыручки в альянсе с Хиданом, но это потому, что тот говнюк. И, кроме того, Какудзу сильно продвинулся за последние сутки.

В груди мерзко засосало. Он только начал привыкать. Только нашел преимущества. Хидан и виду не показал, что он недоволен. Убогая тварь за это ответит! Если, конечно, им суждено еще встретиться. По-хорошему, он должен радоваться, что избавился от довеска, от которого одни проблемы. Почему же он чувствует себя окончательно обворованным? Кулаки Какудзу привычно закаменели и сжались, желваки под маской шевельнулись. Подхватив труп и кейс, он двинулся к городу. Собиралась гроза.

* * *

...Дом чиновника, куда к полудню вышел Какудзу, был неузнаваем. Ворота раскрыты, ветки ухоженных кустов сломаны, дверь снесена, и прямо с дорожки внутрь уходили багровые следы. Первые бледные, дальше гуще. На песке валялся деревянный поднос и пара белых чашек - бежала прислуга. В разбитое окно второго этажа рывками выплескивалась занавеска. Какудзу показалось, что он проваливается в ад. В прямом смысле слова зайдя в дом по крови, он бросил труп на лестнице - все равно теперь бесполезен - и ворвался в кабинет. Еще утром он надеялся получить здесь хотя бы сорок тысяч рю.

...У порога лежала рука. Чуть дальше нога, отрубленная по колено. У окна, обнимая плечом раскрытый сейф, лежал сам чиновник, его раны уже не имели значения. Центр кабинета занимал кровавый круг с вписанным в него треугольником - его сердцевина был исколота и обильно полита, на стенах потеки крови. Но вовсе не это привлекло внимание Какудзу.

На столе перед окном были рассыпаны пачки денег.

Какудзу обогнул лужу крови, подошел к столу и пересчитал наличность. Там было двести шестнадцать тысяч рю. Губы Какудзу под маской удовлетворенно улыбнулись.

...Хидан нашелся в гостинице. Это было логично, однако никакой комнаты он не взял. Девичий персонал опускал перед Какудзу глаза, краснел и косился на его плащ. Господин может заказать комнаты, одну или две, как пожелает, молодой господин предупредил, что старый господин зайдет. Но о молодом господине хозяйка просила не заботиться.

Судя по звукам, доносящимся через бумажные ширмы, Хидан трахал хозяйку заведения, делая это крайне эмоционально и - как все прочее - даром.

* * *

Конечно, никакую комнату Какудзу не взял. Хидан провинился, ни о каком поощрении не могло быть и речи. Кровавая баня в чиновничьем доме уже не тайна, скоро тут соберется весь город. Если гребаного придурка возбуждает проповедь его вшивой веры - ему, Какудзу, лишние телодвижения ни к чему. Он мрачно дождался, когда Хидан закончит, выйдет, схватил его за горловину распахнутого плаща и приказал:

- Мы немедленно уходим.

- Не рад, жлоб, что у меня личная жизнь? - цинично ухмыльнулся Хидан.

- Твои забавы не имеют значения, если не расточительны, - напомнил Какудзу, приблизив лицо. - Мне плевать.

- Да ты весь напрягся, - похлопал его Хидан по плечу. - Практикуешь мучительную душевную боль? У тебя кстати все четыре души болят, или тока одна?

- Заткнись и поторапливайся, - отпустил его Какудзу, повернув к двери. В груди мерзко тянуло от ненужной болтовни.

- Я твой напарник, чувак, - схватил его за руку Хидан. - Ничо не кажется странным?

- Ты грязно работаешь, - стряхнул его руку Какудзу. - Причина и следствие. Пойми это, тупая башка.

К огромному облегчению Какудзу, Хидан ничего не ответил, подхватил косу и двинулся следом.

На улице поднялся сильный ветер. Едва они пересекли границу - им в спину ударила гроза. Хидана, судя по всему, переполнял восторг - он издавал воинственные кличи, нес религиозную ахинею, поднимал косу к молниям, размазывал струи дождя по лицу и доставал Какудзу. Какудзу было не до того: он думал. Не вышло ли так, что Какудзу влип. Не вышло ли так, что тупой щенок имеет для него значение. Что он, Какудзу, зря грозился оторвать эту орущую голову. И как сделать так, чтобы все стало, как прежде. Последний ночлег перед штабом «Рассвета» приводил в ужас.

Чем хуже делалось Какудзу от этих мыслей - тем лучше становилось Хидану. Он вообще не выглядел усталым. Его речь стала более грубой. Гроза не отступала - шла по пятам, наконец под вспышками молний показалась знакомая брошенная деревня.

- Злоебучие руины! - бросился вперед Хидан. - Тока вас сука не хватало для полного просветления!

Какудзу отметил, как точно Хидан, невзирая на бедный словарь, формулирует некоторые общие мысли. Напарник скрылся в давешнем разрушенном доме. Отсутствие дебильной инициативы под дождем обнадеживало.

Остальное было паршиво. Из развалины тут же донесся громкий лязг и цветистая брань. Внутри было совершенно темно из-за низких туч; Какудзу остановился на пороге, привыкая к мраку и дожидаясь разряда молнии.

...Хидан скрючился у стены и ковырялся в лодыжке. Перед ним, как преграда, лежала коса. Две дыры на его штанинах - на колене и в бедре - были весьма живописны, теперь одну из них Хидан прорвал до голеностопа. «Сука наебнулся», - сообщил он, подтягивая ногу и пытаясь что-то разобрать в темноте.

Какудзу поставил кейс рядом с Хиданом и привычно занялся костром. Когда тот запылал, Хидан бросил свое занятие и откинулся на стену. Его светлая кожа в прорехах штанин казалась розовой, стопа в мокрой сандалии придвинула косу.

- Скажи, чувак, - изрек он, - ты насиловал женщин?

Какудзу, разбивавший ладонью большую доску в щепу, промазал.

- Не твое дело, - ответил он, переводя тяжелый взгляд на Хидана. - А что, хочешь спросить совета?

- Неа, - отозвался Хидан, - просто много понял про тебя.

- Я рад. А теперь заткнись. - Какудзу примерился и разбил доску.

- Ты знаешь, как звали чиксу, которую мы с тобой порешили? - Хидан намотал на палец цепь своего амулета, в свете огня он ярко блестел и отвлекал.

- Ее звали «жена заказчика двадцати шести лет в синем кимоно», - Какудзу свалил щепу в кучу для растопки и придвинул к огню влажные подошвы. Плащ он предпочитал сушить на себе. - Остальная информация лишняя.

- Ага, - легко согласился Хидан. - Но мне она сказала. Че к чему?..

- Это потому, Хидан, - Какудзу бросил пару щепок в огонь, - что ты дебил. Даже женщина это легко поймет с первого взгляда. Если знаешь имя заказа для принудительного сопровождения, работать сложней. И еще, Хидан: с заказом не спят. Конечно, если это не оговорено как особые условия и не оплачивается отдельно. Тебе надо вбить это в свою тупую голову, если собираешься оставаться в бизнесе.

- А у тебя были такие заказы? - живо отреагировал Хидан. - Когда тебя нанимали как насильника?

- Это не твое дело.

- Да ладно, бабло-сан, у тебя на морде все написано. Тока не надо заливать мне, что ты делал это из-за денег.

- Разные женщины требуют разного подхода, - спокойно ответил Какудзу. - И человек в нашей профессии должен уметь все.

- Полная хуйня, - уронил амулет Хидан.

- Не переживай, Хидан, что ты пока не можешь взять женщину силой. Умение приходит с возрастом.

Хидан заржал.

- Ты больной, - сказал он. - И очень продажный. Мне такие попадались в борделях, которым нравилось их ремесло, но гнали сука, что дело в неволе. Хорошо, что Бог послал мне тебя, чтоб я не уподобился.

Какудзу ощутил горячий прилив к лицу, словно вместе с гневом он испытал смущение. Последнее чувство было новым и сильным. Рука рефлекторно дернулась, сдавив Хидану лодыжку.

- Повтори! - процедил Какудзу.

- Мне больно, мать твою! - поморщился Хидан, саданув по каменной длани.

- Повтори, что ты сказал, - Какудзу сжал кулак.

- Ты не слышал, больной урод? - Хидан потянулся к косе, но Какудзу перехватил ее другой рукой стремительно и точно. Его вытянутый над огнем рукав, откуда выходили жгуты чакры, задымился. Хидан нажал локтем на пояс - раздался слабый щелчок. В этот момент Какудзу мощным рывком вырвал косу из пальцев Хидана и отбросил вглубь помещения.

Коса вылетела, дернув за собой Хидана - его вытянутая тросом рука была похожа на комичный прощальный жест, тело горизонтально распрямилось и распласталось по полу. Коса упала. Прижатая рукой Какудзу лодыжка осталась неподвижна.

- Охуенный блокиратор! - известил Хидан. - Противоугонный. Если хотел сломать мне ногу, мудак, попросил бы снять катушки.

- Сними катушки, - отпустил его Какудзу. - Вряд ли на сегодня все.

- Мечтал весь день? - поднял косу Хидан и, хромая, поднялся. Его голодное лицо в свете пламени было шальным, особенно пристальные пунцовые глаза. Хидан провернул косу, утвердив ее лезвиями на полу, и открепил трос. Потом резко свел плечи - распахнутый плащ сполз с левой стороны тела и повис на локте. Хидан выпрямил руку и слегка качнулся влево-вправо, плащ медленно упал с руки, обнажив две стальные катушки. Какудзу почувствовал, как его сердца гулко ударили вразнобой. Хидан согнул руку, расстегнул ремень с крепежом и неспешно смотал его на кулак. Катушки проехались по его ногам и повисли над полом, конец троса звякнул по доскам. Хидан снова провернул косу, уперев ее рукоятью в пол. Верхнее лезвие приходилось ему на нижнюю половину лица. Хидан прикрыл глаза и прижался к нему ртом.

- Не смей лапать мое оружие, - сказал он, отстраняясь.

Напряжение минуты было таким сильным, что перекрыло все окружающие звуки: дождь за пустыми окнами, скрежет веток в стену, потрескивание огня. Гулкая тишина постепенно заполнялась ими, словно очнулась.

Свисающий с одного плеча плащ поволокся по полу, как церемониальное кимоно, когда Хидан развернулся и пошел к стене, трехлезвейная коса отбросила на нее тень. Удар по глазам был мощным и безжалостным.

Хидан поставил кусарикаму с катушками в угол, стряхнул с плеча плащ, открыв рельефную спину. Вынул из обмотки на ноге два сложенных штыка и обернулся.

Какудзу подкладывал щепки в огонь.

- Ты ошибаешься, - сказал Какудзу, скользнув по Хидану взглядом, - думая, что я испытываю к тебе сексуальное чувство. Если у тебя есть опыт принуждения, можешь меня не бояться. Эти глупости мне давно не по годам.

Рот Хидана дернулся.

- Поэтому, - продолжил Какудзу, - избавь меня от болтовни про баб. Можешь трахать их или убивать, или проповедовать им свою вшивую веру. Только не во время миссии и не за мой счет. Надеюсь, это ясно.

Губы Хидана дрогнули и поползли вверх.

- И последнее, Хидан. Никогда не раскрывай рот о том, чего не знаешь.

Хидан расцвел неприятной, хищной улыбкой.

- Хотя ты непрестанно богохульствуешь, - нагнул он голову, - отплачу тебе добром. Не вздумай влезать в мое тело, если тебе дорога жизнь. А поскоку ты это сделал уже трижды, я думаю, ты брешешь. Если сейчас пойдешь за мной, сними гребаный плащ и намордник, достало слушать твои причитания о растратах. На всякий случай, если утратишь контроль: ты будешь хорошей жертвой великому Дзясину. Жаль, ты не чувствуешь боли.

Хидан отступил в тень и пошел вглубь постройки. Там он оглянулся: его корпус смутно белел в темноте.

- Не хочу убивать тебя, бумажная душа, - сказал Хидан. - Можешь мне верить.

* * *

...Когда напарник скрылся, Какудзу прикрыл глаза и расслабил шею. Только сейчас он понял, как напряжен. Как это напряжение копилось последние сутки, и как оно возросло до крепко сцепленных зубов, неестественно прямой спины и стука в висках. Как много в нем свинцового гнева, и как много он должен сказать. И как много хочет услышать. Как трудно мужчинам дается искренность, как много на пути ловушек гордости, как груб их язык. Как просто ему ощутить оскорбление, как он опустошен, и как устал. Как много он потерял за неделю.

Как его ведет. Тянет через утлый огонь в спасительную тьму соседнего отсека, к грозовому и холодному запаху бесстрашия. Как он всю жизнь сопротивляется даже ложной мысли о том, что он трус.

Как много в нем никому не нужного знания о мире, и как глупо, что некому его завещать. Как он одинок. Как болит пустое место в груди, где фантомно бьется старое разбитое сердце.

Как сильно пахнет свежестью из окон, и как затхл сырой дух запустения внутри. Как горячо свит жгут в его животе. Словно там вскрылся паровой клапан, источник диких и нелепых положений, промахов, приступов нездоровой нежности и болезненного отрезвления. Как давно он физиологически не чувствовал эту точку накопления энергии.

Какудзу был очень скуп на слова и на чувства. Фонтан открывшихся переживаний его затоплял.

Жизнь, безусловно, стала очень интересной. Не хотелось пересчитывать деньги. Не хотелось торчать в Амегакурэ, медитировать или брать новый заказ. Хотелось всемогущества. Сейчас, голыми руками.

Разумеется, он насильник. Человек старой закалки. Тут нечего стыдиться, шиноби - это профессиональный наемник, чем меньше в нем сиропа - тем больше его цена. Он не может остаться сидеть, утеревшись словами мелкого недоноска, который бормочет через стену свои молитвы, словно имеет право на торжество.

Какудзу встал, расстегнул плащ и снял маску. Бросил вещи на кейс. Потом стянул через голову глухую майку, в центре которой красовалась темная дыра. Голос Хидана из-за стены был четким и громким, с заметной хрипотцой:

- Стрелы Твои вошли в меня, Повелитель душ, Недосягаемый, Скрытый во всех вещах, Покрытый священным пеплом, Владыка жатвы, мое тело - Твой дом, ибо к ранам я готов, и скорбь моя предо мной всегда...

Происходящее будет непристойно, но очень правильно. Хорошее слово - святотатство.

Какудзу вынул из костра горящую доску и, покачиваясь, вошел за перегородку. Хидан стоял на коленях в центре кровавого круга, держась двумя руками за штык в животе. Грозовой порыв ветра сквозь выбитое стекло, смешанный с дождевой пылью, отклонил пламя, Хидан поднял голову и с криком провернул в животе штык. Какудзу медленно воткнул горящую доску в груду хлама, зашел за спину Хидана и тяжело опустил ему руки на плечи.

Хидан резко откинул голову - светлые волосы мазнули по рукам Какудзу - и на миг задержался виском на каменном предплечье. Глаза Хидана были прикрыты, между бровей залегла складка, над которой алело кровавое пятно.

Какудзу опустился позади него на колени, прижался к спине грудными швами - сердца гулко бились, отдаваясь в брюшине - и широким захватом взял его за руки. Оторвал ладони от штыка - Хидан не сопротивлялся. Несколько нитей чакры из щелей зашитого рта скользнули вокруг его шеи, наметив петлю. Одним скупым движением Какудзу вплел фаланги между пальцев Хидана и развел ему руки. Голова Хидана опустилась, открыв шейные позвонки.

Хидан пылал. Его бил еле сдерживаемый озноб предвкушения. Дело было не только в сопротивлении боли. Его горячая влажная кожа словно льнула к сухим темным швам. Прощупав двумя фалангами подвижное сочленение костей, Какудзу медленным скручивающим жестом сдавил чужой сустав - раздался характерный костный щелчок.

Пальцы Хидана были сильными, покрытыми мозолями от тяжелого оружия. Их можно было сломать несколькими способами: вырвать из суставов, раздробить, вывернуть, отсечь от костей ладони резким ударом. Но любой способ требовал либо дополнительного захвата, либо иного положения. Какудзу никогда не ломал костей столь экономично, просто поместив свою конечность в чужую, одним шевелением.

Словно он весь - от глубинной сути до внешних проявлений - не более чем инструмент. Но в конце концов именно это и означает слово «шиноби».

Спина Хидана выгнулась, разорвав контакт, голова запрокинулась, задевая волосами по зашитой щеке - и Какудзу жгутами чакры из грудных швов притянул его обратно. Плотно, собственнически, как клешнями. Это было знакомое и уютное положение, стук сердца Хидана хорошо ощущался сквозь его ребра. Какудзу шевельнул пальцами. Щелчок. Хидан страшно заорал.

Его голова упала на плечо Какудзу, а тело начало раскачиваться по едва заметной амплитуде, словно в трансе. Щелчок. Вопль. Хидан подался назад, и Какузу сволок его с колен для большей устойчивости. Тело Хидана стало удивительно пластичным, но сохраняло тонус, оно рефлекторно двигалось, голова перекатывалась по чужому плечу, сердце колотилось, дыхание обжигало Какудзу шею. Глаза Хидана были широко раскрыты. Он ничего не видел.

Это было полноценное экстатическое состояние. Какудзу повело. Он заметил, что собственное наэлектризованное тело бьет его по ногам, словно их отрезали, подсекли косой, он их не ощущал. Не может быть, чтобы чужая экзальтация была так заразительна. Но как бы то ни было, происходящее имело редкий уровень интимности, который недопустим ни в одной форме отношений.

Закончив с пальцами, Какудзу вязкими точечными ударами раздробил Хидану ладонные кости и по очереди с расстановкой свернул оба запястья. Хидан перестал орать и перешел на низкий прерывистый стон. Его бессознательные движения стали более размашистыми и сложными. Какудзу добавил оплетающей чакры и медленно сломал ему оба локтя, после чего вынул плечевые суставы. Мышечный каркас Хидана был литым, и Какудзу пришлось повозиться.

- Гекига, Песнь ста аккордов, - внезапно заржал Хидан резким голосом, ощутимо ударив затылком Какудзу в ключицу. - Следил за мной, старая жопа?

- Сиди ровно, дитя, - сжал петлю на его шее Какудзу. - А то выйдет коряво.

С этими словами Какудзу, глубоко погрузив пальцы, насколько позволяла кожа, расшатал и выломал ему ключицы. Дыхание Хидана стало поверхностным и частым. Повисшие плети рук под искусственными углами разметались на полу.

- Убей меня, - забормотал он, выламывая шею, - убей, убей, убей. Войди в свой дом, сожги его, возьми его, уничтожь его, развяжи меня, чтоб я не сдох без Просветления.

- Помолчи, Хидан, - Какудзу нажал на скулы Хидана, раскрывая его рот, вставил туда сюрикен и резко захлопнул нижнюю челюсть. Луч сюрикена пробил язык и нижнее небо, выйдя наружу. Алая капля сорвалась на кадык, постепенно становясь извилистой дорогой. Какудзу не мог отвести от нее глаз. Он хотел освобождения и крови, кожа мешала ему, как мешает свету темная пленка на окнах, он задыхался. Плывущее сознание словно перестало принадлежать ему - оно принадлежало Хидану. Это он хотел освобождения и задыхался в плену своей кожи. Какудзу вытащил кунай.

Настоящий вызов всегда затрагивает смерть. Техника безопасности конечна, потому что бессмысленна, если не идти до конца. Идущий до конца двигается без страховки.

Какудзу надрезал кожу вокруг шеи Хидана - кровь попала на чакру, но это было уже не важно - провел лезвием до торчащего штыка и сделал опоясывающий надрез по бедрам. Все его нити устремились внутрь, цепляя, отрывая, стаскивая кожный панцирь. Казалось, под кожей Хидан одет в алый доспех.

Крови стало очень много. Чакра Какудзу впитывала ее, словно изголодалась. Хидан стал стремительно чернеть. Швы на груди Какудзу окончательно лопнули, плоть разошлась, маски над спиной поднялись. Его скелет треснул на сгибах, мгновенно стягиваемый нитями в прежнее положение. Язык и челюсть пронзила острая боль. «Не вздумай влезать в мое тело, если тебе дорога жизнь». Да иди ты в жопу, - пробормотал Какудзу. Глаза Хидана были неподвижны и темны от расширенных зрачков. По его застывшему черному лицу катились слезы.

Какудзу точно знал ответ на вопрос, сколько душ у него болят. Они болели все, включая уничтоженную, и это была сладкая боль. Она была глубока и нема, ей не находилось слов для выражения, только стон.

Какудзу отстраненно услышал свой голос - мучительный, протяжный, утробный. Вой бессознательно удовлетворенного существа. Штык в животе Хидана гипнотизировал. Должно быть, он сошел с ума. В ушах свистел ветер. Какудзу потянулся к стальному колу, резко вынул его, перехватил и медленно направил в нагие красные недра.

...Хидан ожил. В три приема раскрыв рот и ворочая головой, он кое-как высунул язык, подцепил зубами сюрикен и сплюнул его на пол. Каждое его движение Какудзу ощутил с зеркальной ясностью. Изо рта выплеснулась темная жижа, челюсть отвратительно ломило.

- Ты ебать не слышал козел, что я сказал? - саданул его Хидан затылком по плечу. - Вынь меня отсюда нах, - он оттолкнулся ногой от пола, толкнув Какудзу в грудь. - Ты заебал тупой хер своими сучими сердцами, я мать твою не могу нормально помолиться. Маразм пригрел? Провафлил ебать, что не хочу убивать тебя, старая гнида? - Хидан еще раз пнул пол. - Ты сука пока ничо не отработал для священной смерти!

Какудзу прищурился, сдвинул штык и с удовольствием пронзил Хидана ниже печени, раздвигая органы, мимо сосудов и костей. Хидан сплюнул кровью и обмяк. Движение отдалось в собственном теле Какудзу без видимых последствий. После этого он встал. Выпустив остатки чакры и подхватив Хидана на руки, он на ватных ногах дошел до порога, не в силах его пересечь. Горящая доска погасла.

Какудзу опустился на пол. Утлые всполохи костра смешивались с серым рассветом. Ритуальная раскраска Хидана осталась на нем как свидетельство произошедшего - необратимого нарушения баланса. Какудзу смотрел на него новыми глазами. Хидан воспротивился догматам своей кровавой религии ради него, старой жопы Какудзу. На лице Хидана был абсолютный покой.

- Не тормози, чувак, - пробормотал он. - Запиздячь в него. Ты же хочешь.

Да, Какудзу хотел. Прорвав мышечный каркас и ребра, он погрузил руку внутрь и крепко сдавил голое, горячее, неведомо кому принадлежащее сердце.

...Отдачи не последовало. Вместо нее в основании позвоночника Какудзу вспыхнуло ледяное пламя, распространяясь до кончиков пальцев чувством ужаса, пробуждения и счастья.

Тело Хидана было совершенно расслаблено. Оно раскрылось, ноги распались, руки вывернулись ладонями вверх. Дыхание едва прослеживалось, кожа начала холодеть. Рот Хидана был приоткрыт, глаза наполовину скрыты веками, пропуская полоску взгляда. Казалось, вся его энергия втянута внутрь, и совершает там загадочную работу. Чем дольше на него смотрел Какудзу - тем более ощущал себя живым.

Как будто вся энергия, которую он вложил в это тело, ломая его, сейчас волнами возвращалась к нему обратно. Это была щедрая, молодая энергия, никак не похожая на обычный заряд бешеной злобы. Она разжимала все старые пружины и сносила замки, которые экономный отступник воздвигал в себе всю жизнь. Грохотом пятидесяти водопадов она обрушилась на Какудзу, сквозь водный пар встал радужный спектр.

Чакра вползала в Какудзу, зашивая кожу, восстанавливая целостность крупными стежками. Несколько нитей соединили кожу на Хидане, словно закрыли окно. Какудзу сидел рядом, слушал дождь и не мог насмотреться.

Все изменилось. Все обрело новый смысл. Теперь Хидан будет диктовать условия, он будет иметь Какудзу как пожелает, и счастливый Какудзу купит ему не только новые штаны. В общем, это нормально между напарниками, пусть будет стыдно тому, кто подумает об этом дурно.

Кожа Хидана начала светлеть. Не до обычного розоватого цвета, а до бумажной синюшности. Его заострившееся лицо никак не сочеталось с выражением полного отсутствия, какое бывает на лицах дзенских будд. Какудзу нагнулся и приподнял Хидану правое веко. Его зрачок был точечным. Реакция на свет отсутствовала.

Пульс пропал.

- Ебтвоюмать, - встал Какудзу, обогнул, покачиваясь, труп и вышел под дождь.

Чувство очищения было невероятным.

* * *

- Очень хорошо, - сказал Пейн, кивая на раскрытый кейс, откуда Какудзу предусмотрительно вынул сотню тысяч. - Рад, что вы сработались.

- Это было не трудно, Лидер-сама, - переплел руки Какудзу. - Обращайтесь еще.

- Рад, что вы укрепили репутацию нашей организации. Люди должны видеть в нас не только угрозу, но и гарант порядка. Пусть знают, что здесь им всегда будет оказана помощь.

- Безусловно, Лидер-сама, - пробасил Какудзу.

- Ничо не понял, - откликнулся Хидан, стоящий поодаль и гладящий рукоять косы. - То есть, священное мочилово не тока разрешено, но и в жилу? Круто!

- Заткнись, Хидан, - предупредил Какудзу.

- Что вы имеете в виду? - насторожился Пейн.

- Мой тупой напарник имеет в виду отряд шиноби, который мы обезвредили, чтобы как можно лучше выполнить задание, Лидер-сама.

- Да не гони, - ухмыльнулся Хидан. - Очко играет, старая жопа?

- О какой жопе речь? - нагнулся Пейн.

- Мой тупой напарник, Лидер-сама, просто хочет пиздюлей, - просветил Какудзу. - Все в порядке, Лидер-сама.

- Разве?

- Просто хотел уточнить, - вклинился Хидан, - Наскоко тут можно пиздеть, и наскоко ты всеведущ, - он перевел наглые глаза на Пейна. - Поскоку говоришь, ты бог.

- Поясни, - откинулся Пейн и внимательно впился в Хидана взглядом.

- Заткнись, Хидан! - грозно предупредил Какудзу.

- Оппа! - ухмыльнулся Хидан. - Тогда сам объясни, бумажная душа. Хоть поржу.

- Какудзу? - перевел взгляд Пейн.

- Тут нечего объяснять, Лидер-сама. У нас возникли некоторые сложности со... скажем так, использованием парных техник. Вы же просили отработать комбо? Хидан немного перестарался. Это не повторится, Лидер-сама.

- Не понял, - мрачно нагнул голову Пейн. - Вы убили кого-то лишнего?

- Ну... не так чтобы лишнего...

- Мы убили всех! Йо-уу! - издал восторженный вопль Хидан. - Ибо сраные грешники должны были познать гнев божий через очищающую боль!

- Вот ты сейчас реально не мог помолчать? - обернулся Какудзу.

- Пиздеть богу, даже самозваному, гребаное кощунство! - опустил косу Хидан. Рукоять глухо стукнула по полу.

- Кого конкретно вы убили? - не отставал Пейн.

- Крошку, ее любовника, его наемников и ее мужа, - зубы Хидана победно сверкнули. - Ну, еще несколько атеистов по-мелочи. Я хотел еще сука бордель с гостиницей порешить, но старый хер не дал.

- Это правда? - глаза Пейна стали совершенно стальными, когда он смерил Какудзу взглядом.

- В общих чертах, Лидер-сама. Больше не повторится.

- Убирайтесь, - отвернулся Пейн. - И ждите распоряжений. И получше следи за своим напарником, Какудзу.

* * *

...И вот, шесть месяцев спустя, с новым сердцем и новой интересной жизнью, Какудзу сидит в сумрачном пролеске. Его неподвижная сгорбленная фигура похожа на замшелый камень. Она - такой же реликт, как эти развесистые камфорные лавры, и столь же полна жизни, но далеко не так красива. Последний свет уходит с верхушек деревьев, поднимает в небо одинокую птицу, рыжее небо в тонких синих облаках. Из просматриваемой долины поднимается сиреневый туман. Все это умиротворяюще прекрасно, но Какудзу наплевать на красоту природы. Его мучают звуки, которые издает Хидан. Это надругательство. Вызов. И - Какузу так хочется верить в это - приглашение.

- Убогая тварь, - говорит Какудзу, вставая. Он не желает признаваться себе в неизбежном: он совершил ошибку. Он не переживет напарника. Самое алое солнце - всегда на закате. Самая алая кровь - на замерзшей земле.

________