КЛЕШ
Зима 70-х
...По прошествии многих лет я понимаю, что никогда не напишу автобиографию. В любом случае, мои воспоминания совершенно лишены как объективности, так и невинности. Наше прошлое меняется вместе с нами, и я довольно часто обнаруживаю в своих детских воспоминаниях себя сегодняшнего, бредущего там как музейный работник, который всему знает нынешнюю цену.
Наивный период 70-х встает передо мной серией фрагментов. Я запомнил свой пятый курс весьма обрывочно, и такими же будут эти записи.
* * *
На платформе 9 и 3\4 царил страшный гвалт, и от клеток, саквояжей и широких цветных штанин рябило в глазах. Слизеринцы стояли у груды собственных вещей с обычными выражениями на лицах, так что соваться туда я не хотел. Префект школы Малфой снова покровительственно похлопал меня по плечу. Это происходит уже пятый раз, и я каждый раз что-нибудь роняю. На сей раз это оказался багаж. Из толпы вывернулась Лилька, но поговорить нормально не удалось - кругом рыжие клоуны, и каждый норовит поделиться с ней восторгами по поводу каникул. Я тихо злился.
И тут я увидел Его. Это было черное продолговатое пятно, медленно и величественно возрастающее в размерах. Оно везло на блестящих колесах алый американский чемодан.
Пятно подошло и остановилось в неком триумфальном ожидании.
Это был Сириус Блэк.
Я отшвырнул ногой свой багаж, чтобы расчистить место для возможной обороны. К счастью, ничего такого не понадобилось. Блэк был очень сдержан - видимо, пребывание в родительском доме не прошло даром. Потом он заговорил с Лилькой, и она полностью переключилась. Они отошли в одну сторону, я в другую.
Издалека было видно, как на перроне стоят, привалясь друг к другу, два багажа - красный новенький блэков, и черный потертый мой. Роман Стендаля!
На нашем факультете ввели новую форму. Это военные итонские френчи, и, конечно, мне ничего поначалу не досталось. Поэтому я вытащил единственный оставшийся с пометкой «для Рабастана», откусил бирку и тем удовлетворился. Однако оставшийся без формы Рабастан устроил дознание, и кончилось тем, что я орал о несправедливости, а Рабастан о порядке и собственности, и в конечном итоге какой-то домовик принес мне мой экземпляр со смазанной биркой, мятый, зато в соответствии с регламентом.
Форма мне нравилась, только была длинна по рукавам и вообще, так что я походил на чучело. МакНейр посоветовал мне заколдовать ее под клеш, как это сделал Люциус, у которого теперь ниже талии кокетливые летящие складки. Но я сказал, что пидерские стати не по мне, я лучше обрежу подол, остальное пусть болтается.
Делать это оказалось запрещено, так как нарушало формальный устав, и я два часа провел в мстительных мечтах о совершеннолетии.
В спальне для мальчиков 5 курса изменили планировку. Все кровати сдвинули в одно кучу - чтобы легче было устраивать оргии с девками, и завесили это дело сплошными шелковыми пологами. На освободившейся территории оказались тумбы с зельями, пробирками и прочим учебным инвентарем, а также моя одинокая койка с продавленным матрацем и без намека на полог.
Я пошел качать права к старосте факультета, а потом и к префекту школы. Отчего такая картина? Оттого, что у меня папаша маггл?..
Оба старосты сказали: «Северус. Тебе просто не хватило».
Ладно!
По неком размышлении я пришел к выводу, что свалка потных тел и храп в ухо - совсем не то, к чему я стремлюсь.
Выводы мои оказались неполноценными: едва я нашел время распаковаться и сунуть под подушку пижаму - выяснилось, что в моей койке под одеялом устроен склад пивных бутылок и прочего мусора.
Клуб анонимных алкоголиков - это мощно. Накатило отчаяние, смешанное с такой яростью, что затряслись руки. Это значит, мою новенькую пижаму, только что купленную на папашины алименты, ждет черт знает какая участь! Это значит, меня просто выдавливают с факультета как гнойник. Ну ничего.
Вещи свои в итоге я затащил в подсобку и зачаровал их как мог. Не хватало еще штанов не досчитаться! Выкурил подряд два косяка. Перспективы очерчивались самые суровые.
Подземелья наши не освещались, и там постоянно было холодно. Что холодно - я скоро перестал замечать, потому что спирт в сочетании с яростью греют не хуже камина, а в темноте я вижу как днем. То есть не совсем как днем - предметы и люди издают свечение, и я всегда знаю, кто передо мной, даже если темно, как зобу гиппогрифа. Не знаю, что это за явление. В результате весь семестр я одевался наощупь в кромешной тьме, в подсобке, и скоро наловчился. Поначалу было обидно и глаза заливало красным, потом ничего. К тому же тут можно было курить.
По всей школе стоял суровый запрет на курение, штрафовали со сладострастием. Наш курс курил в мужском туалете, пока его не завалило, потому что под Хогвартсом на уровне наших подземелий ползала какая-то дрянь, и еще выяснилось, что там же был замурован дементор, его наши уроды потом выпустили, так как хорошо поиграли в фанты, и кому-то достался такой «вызов». Но суть не в этом, а в том, что весь мужской состав нашего надутого курса курил в одном туалете, а мне их рожи даже в спальне, в кромешной тьме, были поперек горла. Я рано понял, что люблю одиночество - может, и вынужденно. Но в Хогвартсе ты один только если ты в дерьме.
В первый же вечер, до Ужина, вернувшись из подсобки, я обнаружил на своей койке гориллу Мальцибера, который лежал там яйцами наружу прямо в ботинках, и харкал в потолок. В этот миг во мне что-то щелкнуло: я увидел, как снова захожу в спальню, замечаю это тело, и еще от дверей сношу его с кровати вместе со всеми кровавыми соплями, что оттуда выстрелят. Картина была настолько реальной, что мои руки нехорошо дернулись на палочке. Для этого нужна была самая малость - получить допуск на свои чары, то есть дождаться Ужина.
Перед Ужином ждали профессора Флитвика, который в Большом Зале допускал уровни владения заклятьями. Тренировались между столами и кто где. Лилька ничем не владела, и двигалась как деревянная. Ну ладно - зачипую себе все, и если что, ее прикрою.
Очередь к Флитвику стояла огромная. Поначалу я и Лилька сидели рядом с равенкловцами и язвили насчет танцев на паркете. Я - точно, остальные, по-моему, так сражались с паникой. Тут кто-то ткнул меня в бок - это оказался Пивз, и морда у него лучилась каверзой. Он сунул мне на колени какую-то деревяшку и прошептал:
- А это волшебная палочка Поттера! Мне показалось, она вам сильно нужна!..
Я тоже одеревенел. Вот это удача! Машинально я спустил ее в сумку, решив, что если это тупой розыгрыш - я потом разберусь, не до того сейчас. Спросил только:
- Украл, что ли?
- Он ее сам оставил, растеряша!
Ну, да. Бывают на свете чудеса и на моей улице.
Лилька ничего не видела. Она парила где-то в своих мечтах, может, вспоминала чары.
Потом мы стояли в очереди, и знакомые девки извелись. Вообще, наблюдать, как людей плющит перед зачетом, забавно. А как они извиваются перед Флитвиком - подавно.
Конечно, Блэк и вся его банда давно пролезла вперед, и даже что-то там изобразила. Наверное, после этого Потти и расслабился. Ужин меж тем давно шел своим чередом, и в какой-то миг из Флитвика раздалось дезертирское: «Остальные - завтра!»
Как - завтра?!.. Ночевать-то мне уже сегодня! Я не собираюсь голыми руками выкидывать горилл из моей кровати, я не маггл.
...Никогда я так не лез вперед, работая локтями. Девки очень сочувствовали моему состоянию, и потеснились. Я пролез.
Результат меня порадовал, хотя Флитвик мог бы и не скупиться: я все знаю! Ну ладно, это такие принципы - бездарности надо помогать, талант пробьется сам. Зато у меня была боевая Максима! Гориллам не жить.
Тут очередь разогнали, и стало видно, как Зал поредел. Ужин тоже успел кончиться, а у меня кроме виски и глотка спирта вообще с утра ничего во рту не было!
Я рванулся к столу на остатки изобилия - и тут меня аккуратно взяли в кольцо четыре наших гриффиндорца. Очень вовремя!
- Не мог бы ты пройти с нами? - процедил кто-то.
- Давайте я сначала поужинаю? - предложил я.
- Нет, сначала ты пройдешь с нами! - изрек Блэк.
- Нет, черт возьми, я никуда не пойду, пока не поужинаю! - уперся я. Дело в том, что волшебные тарелки стремительно пропадали со стола. У меня была только одна мысль: найти одну полную и схватить ее - тогда не исчезнет! Но эти сволочи так меня стиснули, что не давали даже выбрать!
- Пусть поест, - сказал Поттер, снизойдя к мукам голода.
- Нет, он потом успеет! - напирал сытый Блэк.
Тут я заорал, что возьму в руки тарелку, и после этого пойду с ними куда угодно! Маразм!
Они насупились и отошли на два шага. Я нашел тарелку, приставил к ней домовика, в злости на весь свет швырнул свою сумку и пошел на мороз.
В сумке моей было абсолютно все, включая мою палочку. Я был так разъярен, что тут не до палочки. Хотят валить меня безоружного - им же хуже, ибо стыдно. А так никаких шансов на стычку для благородных джентльменов - только «поговорить».
...На улице было очень хреново. Дул ветер, нес в лицо снег. На мне один сюртук и шарф-селедка. А эти в мантиях. Наверное, их и ужин греет... Я подумал, что если их спровоцирую - они меня положат и отцепятся, а в больничном Крыле тепло. Но сама мысль лежать в снегу внушила мне такой ужас, что я понесся в сторону Запретного Леса командорским шагом, эти не отставали.
- В чем дело? - с места в карьер начал я, стуча зубами.
- Нам известно, - после секунды колебаний сказал Поттер, - что у тебя есть нечто, что тебе не принадлежит, оно принадлежит другому человеку.
Вот это наворот! Хорошо, хоть без предисловий. Может, я бы еще их помучил, если б это было у батареи. А так плевать, бездарный конец хорошей интриги.
- Это твоя что ли палочка, Поттер? - хмыкнул я.
Мне показалось, они такой быстрой сдачи не ждали.
- Ну да, - ответил Поттер. - И ты нам ее отдашь!
Я выбил дробь зубами и припустился дальше.
- Я не брал вашу палочку, - сказал я на ходу. - Она свалилась на меня с неба. Это дар. С чего мне его так просто отдавать?
Поттер замешкался. Блэк, курировавший правый фанг, подал признаки агрессии:
- Если ты не отдашь ее, то наверное понимаешь, что проведешь здесь несколько неприятных минут!
И это после того, как у меня уже стучат зубы?! Допросы на морозе - это последнее, что я смогу вынести в жизни.
Так я и сказал - Пожалуйста, господа! Вперед! Но у меня тут нет ни вашей палочки, ни какой еще, - я даже полы сюртука развел, - можете убить меня на месте, и катиться к дьяволу.
...Это им не понравилось.
Хмуро наматывались круги по метели вокруг здания. Напряжение росло. Наверное, я весь уже посинел. Надо было что-то делать - эти тугодумы могли только угрожать.
- Поттер, - сказал я, - отдам я тебе твою палочку, мне она не нужна. Но - мера за меру. Таковы правила моего факультета. Я верну тебе палочку, а ты потом выполнишь одно мое желание.
Поттер встал в оборону:
- Нет, никогда.
- Но почему? - я тоже остановился. - Ты же даже не знаешь, какое это будет желание. Я и сам пока не знаю. Это волшебно, Поттер...
Поттер колебался, но, в общем, тоже склонялся к тому, что простатит - это плохо, а палочка - хорошо.
Самым предубежденным оказался Блэк, что и неудивительно.
- Это неприемлемо! - грозно напомнил он. - Откуда мы знаем, какие там желания?..
- Вот именно, Блэки! - изрек я. - Вам даже не любопытно!
- ...Я согласен, - сказал Поттер. Я его почти зауважал.
- Отлично!
- Нет! - сказал Блэк. - Это ненормально!
- Но я с Поттером договариваюсь, - напомнил я.
По возгласу Блэка было понятно, что мы буквально все об этом пожалеем. А первым - Поттер.
- Значит, договорились. Палочка ваша в Зале.
...Пошли обратно. На душе стало посветлей. Угрожающие фигуры выглядели смешными - наверное, от хорошего настроения, внутри-то моя тарелка! И тут на этой самой волне общего улучшения мне - как обычно в таких случаях - пришла в голову благодарная мысль. Я ее даже обмозговать не успел - явилась во всем блеске. Дело в том, что Лилька постоянно жаловалась, что Поттер, который ей нравился, в упор ее не видит, и что ей вообще не с кем пойти на Рождественский бал, и придется ей тереться возле меня, и шокировать весь свой факультет, потому что Поттер наверное голубой, и она уже отчаялась ему намекать. Вот! Счастье девушке - что может быть сказочней, если оно в твоих руках?..
- Оп! Поттер! - сказал я. - А у меня есть желание.
- Еще бы! - с презрением фыркнул Блэк. - Кто бы сомневался!.. И пяти минут не прошло...
Я проигнрировал. Доберманам не доступно.
- Поттер, ты должен пригласить Лили Эванс на бал. Она очень расстроена, что ты не обращаешь на нее внимание. Это не дело.
Поттер помялся, да делать нечего.
- Ты меня понял?
- Понял. Хорошо.
...А вот если б я подумал - то все было бы куда любопытней. Надо было просить не пригласить на бал, а посить ПОЙТИ с ней на бал. Для любого нормального человека разница очевидна. Но я был такой замерзший, что сглупил.
Дальше произошла комедия пополам с драмой.
Едва мы вошли в Зал, и я кинулся к своей тарелке - ко мне подскочила Лилька с перепуганным лицом. Оказывается, пока мы рядились с гриффиндорской бандой еще у столов, нас видели кому положено, и донесли до всех заинтересованных, что творится акт терроризма. Четверо потащили на расправу одного. Не успел я выдать Поттеру его палочку - меня обступили знакомые двоечницы. «Ну как? Что тебе сделали?» - спрашивали они. Я очень хотел жрать, но лирический герой не может жрать, когда его, спасшегося от унижения и побоев (или нет?...) так сострадательно пасут. Лилька аж лицом посерела, она была зла на своих и жалела меня. Мне казалось, что я вовсе недостоин никакого внимания и сострадания, это смущало, к тому же и сказать мне было нечего. Все нормально, все нормально, - бормотал я, еще не отойдя с мороза. Наверно, это звучало лживо. Меня немного знобило.
В общем, пожрать нормально не удалось.
Едва я примерился к тарелке - как увидел страшное. Поттер, заприметив Лильку, решил одним махом избавиться от тяготящего его обещания, и, помахивая палочкой, подъехал к ней с приглашением на бал. Лилька тоже имела, что ему сказать по поводу выдирания человека из-за стола, и еще про справедливость. Про палочку она, по-моему, вообще ничего не знала - все же прошляпила. Поэтому могла надумать что угодно.
- ...типа пойти со мной на бал, - донеслось меня.
- ...Иди куда подальше! И вообще никогда не подходи ко мне больше! - закричала Лилька.
Полный пипец. Так из-за меня развалилось то, во что я сам же и вкладывался!
...Дальше оставалось только напиться. По дороге через двор к общежитию я курил косяк, а красивая и сумасшедшая Изольда с Равенкло так мне сочувствовала, что меня потянуло на откровенность. А что? Было, между прочим, чем гордиться! Я вышел лучше всех, а мародеры - идиотами. К тому же рядом с ней задорно хромал горбатый Гомес Фабер - вот такие у меня друзья-уроды - и какие-то подробности из меня вытекли сами. К тому же у них был какой-то алкоголь, я рассчитывал, что они зальют мое горе.
К сожалению, тут у меня досадный провал. Либо мне удалось запить косяк спиртом, и я вылетел, либо не удалось - и тогда это, видно, просто сам косяк. Ну, и напряжение.
Дело шло к отбою, однако в спальне творилось черт знает что, к тому же после одних горилл меня уже не тянуло разбираться с другими. Я как-то совсем обессилил. Я забрел в пустую гостиную и сел там на диван. Мне были необходимы тишина и тепло, и наверное сон, однако наш ночной факультет никогда не засыпает раньше 5 утра, и мучиться мне еще предстояло долго. Тяжело благоухали лилии, сверкал хрусталь.
И вот в этот огромный зеленый склеп медленно вплыл префект школы Люциус Малфой, которого целый день носило по делам Хогвартса, так что я предполагал у него состояние измененного сознания. Двигался он странно, словно под маледицеро, слегка качаясь и с заносом влево.
- О. Северус... - сказал он самым аристократическим и размеренным тоном, который ему давался сейчас нелегко. - Что ты тут делаешь?
Ответ ему был абсолютно не нужен. Он был как в дыму, и явно имел некую цель, но любая помеха мешала ему сконцентрироваться. Наличие в гостиной префекта Люциуса со всеми его атрибутами власти гарантировало порядок - даже если сюда вломятся гориллы с моего курса, и поэтому меня посетил глубокий покой.
- Я здесь сижу, - сказал я.
- Что так? - Люциус искал что-то на краю стола.
- Умотался.
- Да, тяжелый день... - Люциус откопал серебряное зеркало в витой квадратной рамке, присел перед ним, и стал размеренно, не самой твердой рукой накладывать косметические чары. Я видел его белый профиль. Это усыпляло. Но, видимо, Малфой не мог позволить себе бытовой сцены, он продолжал говорить, и при это с очевидностью мысли его блуждали в другом месте. Получилось вот что:
- Северус, а ты пользуешься косметическими чарами?...
- Нет. Меня не скрасит... Вот были бы если такие чары, чтобы глаза делались огромными и влажными, - следил я за его руками, - волосы густыми и не сальными...
- Ты это абстрактно говоришь, или имеешь в виду кого-то конкретного?..
...Ну, не мог же я ему сказать, что это я про себя, правда? Поэтому соврал:
- Я вообще...
- Хм... Не пора ли тебе перейти от абстракций к чему-нибудь более материальному?...
- А зачем?
- Ну... В Хогвартсе много разных девушек...(по этому тону предполагалось дальше: «найдется и тебе какая мымра»).
Я просто не стерпел:
- Люц, у меня вообще-то есть уже красотка...
- Вот как?... Красотка?.. (Люциус работал своими чарами с областью глаз, и был этим полностью поглощен).
- Красотка, вот именно (я не хотел, чтоб он допытывался, кто такая, а потом тут склоняли бы родителей Лили)
- Сестра Блэка?..
Я охренел. У Малфоя совершенно рассеялось сознание, это было ясно. Я могу поклясться, что он ни слова не помнит из этого разговора.
Ночь была кошмарной. В спальне постоянное тусилово, кровать моя голая стоит, и на ней тоже тусилово, свет как в склепе. Спать лег часов в пять утра, вышиб мусор из кровати и упал, закрылся с головой, чтоб похоже было на свалку тряпья - тогда может не сядут. Пижаму все-таки надел. Нечего! Вещи спрятал под подушкой (под матрасом оказалась залежь какого-то дерьма, и его я трогать не стал - наложат нового, зря только силы тратить). Нос заложило так, что дышал ртом. У меня было ощущение, что вся моя голова превратилась в гнойник. Оно и понятно, когда так к тебе относятся.
Спал чутко, потому что опасность всегда рядом. Встал затемно - часа через два.
В ботинках обнаружились две пустые пивные бутылки - по одному в каждом.
Моя жизнь была невыносима.
В кромешной тьме и с покалывающим сердцем (с чего бы?) я выскользнул в темный коридор, вытащив одежду из-под подушки. Оделся наощупь в каком-то закутке. Пижаму спрятал в подсобке. Потом пошел в холл.
Я не знал, сколько времени, и светло ли снаружи. Там было серо. Весь Хогвартс еще спал. Я вышел к Парадной двери, сел там и стал курить, глядя на снег в окнах. Курил одну за одной. Выскочил домовой эльф и убрался. Вышла на улицу Моли Прюэтт и по пути оштрафовала меня за непотребство. Я курил, потому что так жить было нельзя, и тот факт, что из-за меня штрафуют мой ненавистный высокомерный факультет, доставил мне удовлетворение. Через десять минут Молли Прюэтт вошла обратно. Снова оштрафовала меня. Хорошо, вот вам.
Потом мимо меня двинулся поток людей в столовую. Я курил.
На завтрак я не пошел. Я не мог сидеть за одним факультетским столом с уродами, и никакая сила не была способна согнуть мою гордость.
Но зато я устал курить, а поскольку мимо проходили знакомые, не самые враждебные лица с Рейвекло - решил напиться. Мое настроение мотнулось, как маятник, так резко, что я испытал головокружение. Не дождетесь!!
Через десять минут я уже надрался, и был готов принять вызов наступившего дня.
Впереди перед нами уселась банда гриффиндорцев, что было хорошо - я боялся, они сядут сзади и станут совать мне за шиворот жеваную бумагу. Слизерин обычно в таких случаях ржет.
Профессор МакГонагалл объяснила задание. Надо было изваять из поделочной глины неживой предмет и отдать его кому заблагорассудится. Потом, когда все поменяются, следовало трансфигурировать из того, что досталось, живую тварь. После тварь надо было ЗАЩИТИТЬ (продлить ее век) при помощи шахматной игры с тем кретином, который с тобой поменялся. Выжившие твари должны были украсить Большую Елку в главном зале.
Это было хреново. Я паршиво леплю. И вот я стал раскатывать глину, и катал до тех пор, пока не понял, что это предел. Тогда я свернул полученный блин с уголков и выдал это за «лист пергамента». Лилька увлеченно ваяла домашнюю утварь. Так сказалась разница наших натур.
Пока я трудился - на меня через плечо зыркал Блэк. Он мощными движениями мял ком глины, и было ясно, что он делает гранату. Отчего-то я сразу понял, что она в мой адрес.
Потом он вовсе развернулся - и стало видно, что он лепит огромный амбарный замок.
Я резко повеселел. Наверное, виновато было выражение глаз профессора МакГонагалл (возможно, проявлялась моя недоразвитая лигилименция). Одним словом, по профессору МакГонагалл было очевидно, что замок Блэка она воспринимает как смысловую часть Пояса Невинности. На ее лице крупными буквами было написано «экое кундалини!».
Тут я закатал «пергамент», а Блэк отправил свой продукт по классу.
Замок опустился прямо передо мной.
Отлично!
Конечно, я тут же превратил его в Освобожденного Змея Кундалини. Это было правильно и герметично со всех сторон. У Змея были некрасивые, хрупкие крылья, но общий вид гада узнавался. Происходящее казалось мне крайне утонченным, правильным и триумфальным (с чего бы?).
Профессор МакГонагалл с некой любовью во взгляде смотрела на мое художество. Мне кажется, она даже отпустила сальную шутку.
Едва тварь шевельнулась, профессор МакГонагалл радостно прихватила ее, и оправила нас с Блэком «защищать свои фигуры», на виду у всего класса.
Дальше произошло невообразимое. Мы сели за шахматную доску. Блэк стал медленно расставлять черные фигуры, я остальные. Что-то во всем этом было не то.
- Какими ты предпочитаешь играть? - спросил Блэк.
- Мне все равно.
- Мне тоже.
Блэк был натянут, как струна. Я в полной прострации - очень много выпил перед уроком. Блэк по всем понятиям должен был играть белыми, он же такой правильный, а я - черными, так было всегда. Отчего Блэк ломается, было мне неясно.
Следовало решать этот вопрос. Я взял два разноцветные фигуры и спрятал их за спиной.
- Выбирай свой цвет.
...Блэку выпало черное. По цвету фамилии. Двойное указание судьбы.
Мне оставалось смириться с тем, что я играю белыми. Поначалу это казалось даже забавным. Мы машинально двигали фигуры, тик-так, как герои колдографий. Напряжение росло. Наконец Блэк что-то спросил, я ответил. Тут у меня досаднейший провал. На выходе из этого провала я обнаружил, что Блэк обвиняет меня в гадкой болтливости, благодаря которой сегодня вся Школа знает, какие мародеры мерзавцы, Лилька не разговаривает с Поттером, Блэк в дерьме, а я герой газетных полос.
Утром по башням разбросали прессу. Вот это оперативность!
- Ну так кому ты похвалялся вчера своим приключением? - давил Блэк.
...Понятно, что до перемены он бы не дотерпел. За всеми построениями Блэка сквозило что-то ужасное, мерзотное и липкое. И подумать только, мне почти начал нравиться Блэк, он так славно мне проигрывал.
Я предположил, что это выяснение, кто крайний - такая специальная тактика, чтоб я продул. И сжал зубы. Но в душной атмосфере обвинения соображать было тяжело.
- Это ты замочек-то для моего рта слепил? - подсказал я.
- Да. Кое-кто не умеет хранить тайны.
- Знаешь что, - сказал я наконец, - думай, как угодно. Мне наплевать. Люди делятся своими чувствами или мыслями. Иногда. Наверное, друзей на свете не бывает, или это не для меня. Вокруг только информаторы. Отлично. Пусть будет хотя бы слава!..
- Да, - ответил Блэк с отменным презрением. - Славу ты получил!
Печальные тени несостоявшейся дружбы померещились и умерли за этим разговором.
Я разом протрезвел. И очень, очень озлился. Какого черта?! Какая-то моська отравляет мне жизнь уже второй день подряд, и у меня же ищет истоки справедливости, допрашивает, и еще покушается на жизнь моей (своей) змеи кундалини!..
Со злости я выиграл. Чувства должны быть мертвы, когда видишь цель.
Блэк, как мне показалось, за три хода до конца понял, чем дело кончилось, и вяло лег под мой выигрыш. Это озлило меня еще больше. Я был для него слишком грязен, чтобы честно играть. Он настолько меня презирал, что поддавался.
- Зачем ты мне поддался? - цедил я, сверля его глазами.
- Я не поддался, - ответил Блэк.
- Я тебе не верю.
- Я вижу.
...Очень вовремя выплыла профессор МакГонагалл:
- Ну, мальчики, кто выиграл?
- Я, - ответил я похоронно.
- Ах как славно! - завелась профессор, тиская мою уродливую тварь, - Вот мы эту змейку под елочку... - она городила невесть что, а мне было очень, очень плохо. Словно меня вымазали помоями. Но под всеми этими помоями находился неопровержимый факт: я победил. Очень двойственное чувство.
Пока профессор несла умильную чушь умеренно-сексуального характера, Блэк тоже сделал похоронное лицо и сдавленно спросил:
- Скажите, профессор, а куда вы потом денете это животное?..
- Ну... Потом оно растает... Это рождественский зверь.
- Но ведь у него за это время появятся свои мысли... чувства...
Тут я начал снова охреневать, потому что Блэк не ведал, что говорил - а по мне рассуждения об ожившем кундалини, да еще с собственными мыслями и чувствами, казались крайне уморительными. Это как разговаривать с собственным членом.
- Ну... да, появятся, - согласилась МакГонагалл.
- Может, лучше его сразу прибить... Чтобы потом не так больно...
- Ну, все бы вам шалить...
...Я совершенно охренел. Вот это номер! Очень и очень символично. Мне срочно следовало выпить.
В больничном крыле сыскалась утренняя газета. Я украл ее и прочитал в нашей гостиной. Получил огромное, ни с чем не сравнимое удовольствие. Там же я выпил.
По дороге из гостиной я столкнулся с Нарси Блэк, которая только что вернулась с выходных с огромным новым чемоданом на колесах. Говорили, что к ней сватается Люциус, и она обсуждала с родителями перспективы.
Мы столкнулись с ней в дверях, при этом Нарси своим чемоданом прочно запуталась в моих ногах, она упорно и фанатично тянула его за длинный хобот, устремясь к лестнице - вместо того, чтобы прекратить сбивать меня с ног. Не знаю, как вышло, что Нарси просочилась, а чемодан ее остался. Чемодан был впереди, Нарси сзади, а чемоданный хобот в моих коленках. Я тупил, потому что не мог же я орать? Нарси же громко шипела «черт, сопливус, блин, вечно ты под ногами...» и многое другое нелицеприятное. Вся семья бешеная. Наконец мы распутались - и Нарси с грохотом унесло вниз. В этом столкновении, как я понимаю, отразилась вся будущая история наших отношений с Нарциссой.
Потом я отправился мстить. Вторая пара закончилась. На крыльце мне попался Горбун, которого я сквозь вчерашний сумрак сознания припомнил где-то рядом с собой. Я прижал его к стене и спросил, какого черта он, предатель, все слил газетчикам, я верил ему, как другу, а он лгал мне всю жизнь. Горбун ничего не предпринимал и сдержано увещевал меня не пороть горячку. Я не верил ему ни на грош, потому что больше сливать было некому. Потом я неожиданно вспомнил красивую Изольду, которая вчера меня горячо жалела. Вот где пробой!
...Перед горбуном пришлось извиниться.
Я совершенно не помню, чем закончилась моя месть и поиск правды, всплывают только фрагменты - в них я взасос целовался с Изольдой и пил. Кажется, и то и другое на спор. И многократно.
* * *
С возвращением Нарциссы - нашего префекта - факультетская жизнь вернулась в привычную колею: где-то между дворцом, военным штабом и кладбищем. Некромантией занимались все. Это было модно. Освещение в нашем подземелье вело себя непредсказуемо: светильники в виде пирамид постоянно гасли, умирали, еле теплилась, порой было совершенно темно. И в коридоре, и в другом, и во всех отсеках царил полный мрак, только огоньки волшебных палочек вспыхивали.
В гостиной под ковром располагался некромантический чертеж, выведенный старшим курсом - его несколько раз чуть не пропалили. В гостиной всегда кто-то дежурил, и если показывался декан или кто из преподавателей - следили, чтобы кусок пентаграммы не показался из-под ковра. На этой пентаграмме «играли».
Весь Слизерин был повязан особой игрой, связанной с картами Таро. Как известно, каждая карта Старшего Аркана соединяет две точки на древе сефирот, и всего таких соединений 22. На Слизерине учились 22 человека. В соответствии с курсом кабалистики (не помню уже, кто его читал) некоторые соединения особенно почетны и важны. Эти карты не разыгрывались, они были захвачены по блату префектами и их протеже.
Остальные участвовали в «розыгрыше». Одна из неразыгрываемых карт - Жрица - входила в транс при помощи некромантического обряда (там надо было отравить себя мертвой кровью, но не до конца), и в помрачении вынимала карты рубашкой вверх, а обладатель карты Мага (церемонимейстер) раскладывал их на учебной ведомости, напротив наших имен. Никто не знал, кому что выпало - даже Маг или Жрица.
Пробалтываться не рекомендовалось. Это было довольно мудрое решение, учитывая, что любой из преподавателей мог начать любопытствовать, что за чертовщина творится в Школе (очень неприятная вещь веритасерум). Карты Мага и Жрицы, конечно, были у Люциуса и Нарциссы. У Мага находилась Черная Книга, содержащая описание непростительных заклятий и прочих заманчивых вещей (понятно, что Люц стянул ее у отца). Очень слизеринская постановка вопроса - у кого цацка, тот и главный.
МАГ
Люциус Малфой
Аркан - Маг - совершенный человек.
Воля, мастерство, ловкость, риск.
С каждой картой была связана некая привилегия и некий неприятный фант. «Неприятный» - это очень мягкое выражение, потому что там могло стоять разграбление гостиной чужого факультета, вызнавание или применение непростительного заклятья, распечатывание Тайной Комнаты, проигрыш в магической дуэли (до кровавых соплей) и прочее не лучше. Привилегии казались сомнительными - например, кто-то мог вступиться за кого-то или имел право внеочередного хода. Одно находило на другое, и все это на фоне «тайных правил игры», которыми обладал носитель карты Смерти. Правила необходимо было знать, любыми средствами. Правила были сложными. За день необходимо было выполнить выпавший фант, иначе весь факультет имел право отыметь неудачника в соответствии с жестокими правилами военного времени и больной фантазией. Неудивительно, что вся Школа стонала от слизеринцев, которые спасали свою честь и шкуру, творя черт знает что. Например, распечатали дементора, и он, высунувшись наружу, облевал школьное крыльцо, пока педсостав его не загнал обратно.
Каждый вечер факультет подводил итоги. Все вставали на судилище и отчитывались в совершенных мерзостях, и префекты и обладатель карты «Справедливость» их судили. Выигрывали те, кто не был наказан. Далее нужно было сменить свою карту - для этого следовало сделать «ход». Ход осуществлялся по схеме сефирот. Чтобы дойти до привлекательной карты, необходимо было несколько раз сходить, переступая через промежуточные карты. Это значило, что надо было выбить обладателя карты с его позиции. Выбивание осуществлялось с помощью магической дуэли.
Очень многое, что потом вошло в архивы аврората как характерные черты правления Известного Лица, коренится в этой игре. Почти весь наш курс полным составом подался на ту сторону. Поначалу и разницы особой не было - все то же самое, но еще и с участием магглов.
Надо сказать, что позиция Люциуса и Нарси была очень прочной - под их карты нельзя было сходить обычным способом. Маг вбивался ударной дозой непростиловки, а Нарси надо было вслепую и без помощи рук довести до оргазма за одну минуту. Мне кажется, что это невозможно и за час с тремя руками.
ЖРИЦА
Нарцисса Блэк
Верховная жрица - Женщина, слушающая внутренний голос.
Одним словом, на факультете царила непередаваемая атмосфера, в которой мне не хватало только тычков со стороны наших уродов (это не считая гриффиндорцев). Разглашать игру и все¸ что с ней связано, было запрещено. Мы давали слово волшебника. Ужасные картины моего будущего - если я с чем-то там не справлюсь - окончательно отравляли мне жизнь.
Сейчас я точно знаю, что магия, которую мы в себе носим, не имеет прямого отношения к нашей личной силе, воле или способностям - это стихия, более близкая к нашей судьбе, а судьба играет всеми по собственным правилам.
С приездом Нарциссы состоялся тур игры с выбросом карт. Проводили его глубокой ночью. Перед этим розыгрышем я поставил на себе крест. Игроки, чьи интересы совпадали, могли объединиться. Еще объединяла круговая порука. Я был изгоем, и должен был либо выжить, либо нет.
* * *
Накануне отбоя произошло непредвиденное событие, которое до сих пор скрашивает мою сомнительную юность. Это история о том, как я отпилил у Джеймса Поттера рога.
...Вечером на границе Запретного Леса были замечены дикие собаки, а школьный двор оказался испещрен волчьими следами. Завхоз Филч перекрыл все двери наружу, а по Школе был дан приказ не высовывать носа на снег. Всех замуровали.
Едва стемнело - в подземельях стало твориться странное: дежурные сообщили, что видели в наших коридорах собаку. Потом кто-то сказал, что видел оленя, видимо Санта-Клаус на подходе. Седьмой курс высыпал наружу - вдруг правда?
Через некоторое время в гостиную вплыл усыпленный чарами олень и озадаченные охотники. Оленя свалили у камина и долго решали, что с ним делать. Зашел привлеченный шумом декан - ничего не придумал. Зашли было чужие деканы - но факультет встал на защиту добычи и собственной экстерриториальности.
Олень был явно молод, тем не менее рогат, в рогах же содержится известный в зельеварении редкий ингредиент, крайне позитивно влияющий на успех у противоположного пола. Так и вышло, что пока прочие решали, что и почем, я оседлал тушу и стал пилить. Девицы наши подняли крик. Учитывая, что до этого они с запалом обсуждали, как снимать шкуру и какие отбивные выходят из оленятины - нелогично.
Я отпилил один отросток и очень счастливый удалился.
После этого олень, не просыпаясь, превратился в Джеймса Поттера.
Началось тихое светопреставление. Что этот тип делал в нашем коридоре? Он анимаг? Это правда такой идиот, что сунулся в подземелья, или это счастливая случайность? А где его дружки? Как мы с ним поступим? Что будет?
В конце концов было решено его обыскать. Все брезговали. Некрасивое дело - обыск.
...В общем, понятно, кому Старший Курс поручил выворачивать поттеровы карманы. Удивительно, что пока я отказывался - на лицах однокурсников лишь возрастала надменность. А когда неожиданно согласился и принялся за дело - всем захотелось поучаствовать в покраске забора - так и сгрудились тесным кружком. Любопытно?
Из карманов Поттера я извлек шпаргалки и переписку с приятелями, связку булавок, бурдюк вина. Как ни дергалось его спящее веко, вина я выпил, и половину булавок забрал себе. Логично. Факультету достались только шпаргалки..
Я вышел герой. А из рогов Поттера вышел отменный мускус.
После отбоя и оленьей истории приступили к страшному - розыгрышу карт.
В темном коридоре перед закрытой гостиной стоял наш курс и нервно дышал, готовясь к страшному. Громко и урывками смеялся Рабастан, разражался приступами острот Мальцибер. Люди заходили, хорохорясь - и выходили белые, молчаливые, словно их приговорили.
- Ну как? - спрашивал кто-то.
- Пипец, - отвечали односложно.
Я зашел - перед некрочертежом стол, на столе карты, под картами - имена. Перед столом - Люциус. Я прочитал свое имя и взял карту. Перевернул. И утратил дар речи. Первая и очевидная мысль, посетившая меня - это добланая подтасовка. От жалости.
Только одна-единственная карта не имела никакого фанта и содержала особенную привилегию - ее владелец вступал во владение Белой Книгой магии. Она была неооторгаема, про нее никто ничего не знал.
ШУТ
Удивительно смотреть на свою жизнь сегодня сквозь призму этого старого факта. Все, буквально все закладывается в Школе.
Я совершенно измучился этим фальшивым и дурацким состоянием. Лильке с очевидностью очень и очень сильно нравился Сириус Блэк. Никакого долга, только глаза горят. Обидно. Надо было либо вывести ее на чистую воду, либо как-то решить этот вопрос.
С Блэком мы даже как-то выпили на квиддичном матче - пока наши играли с Рейвенкло, а болельщики орали. Падал снег, видимость была паршивой - мы отошли за ворота в какие-то заросли, и «поговорили». Спиртное очень способствует примирению с обстоятельствами. Правда, когда трезвеешь - совершенно не ясно, что вы делали рядом этим человеком, и к чему пришли.
И вот я сидел в закутке, курил и думал о жизни. Потом я стал думать о девках. С холодным ужасом понял, что все наши слизеринские девки кажутся мне страшными, лучше в гроб, чем с ними. Слизеринки были злые, надменные и фальшивые, и как-то так получалась, что красивыми выходили только те, которые добрые. Изольда была красивой, и Лилька. А злые были страшными. Может, со мной что не так? - думал я, куря третью подряд.
Потом я подумал о парнях, просто для очистки совести. Они были мерзкими все как один.
Потом в закуток протиснулась Урсула с моего курса. У нее тоже были причины нервно курить - она была помолвлена с Эдгаром Греем, который уехал домой, и так и не показался, хотя обещал Урсуле сказочное Рождество, добрачный секс и алмазное колье.
Мы смотрели друг на друга ровно пять минут. Все было понятно - у каждого из нас все было кончено. Урсула начала что-то говорить - я прервал ее горячо и определенно. И недвусмысленно. После этого мы затушили окурки и отправились в спальню. Время было позднее, кругом темень и холод. Урсула переоделась в пижаму и пришла на мою одинокую, без полога, продавленную кровать.
Нам обоим было так холодно и паршиво, и безнадежно, что мы уткнулись друг в друга и поняли, что засыпаем. Как выброшенные котята.
После этого началась приличествующая случаю возня - но спать и человеческого участия хотелось больше. Ни черта не получалось. «Все нормально, - говорила Урула. - Все нормально... Мы просто перенервничали!»
Наконец, с большим грехом пополам, все завершилось к обоюдному удовольствию. Гром от нашей возни стоял изрядный. Мне кажется, половина факультета слушала и не осталась в заблуждении. Потому что другая половина спала в гостиной лицом в шампанское.
...Это была единственная ночь в семестре, когда я спал как младенец.
Министерская проверка продолжалась 4 часа. Прошерстили все башни, перевернули все шкафы, проверили все документы. Школа утратила несколько галлонов вина и спиртосодержащей ингредиентуры, а также некое количество благодушия в отношении Министерства. Уроки не проводились. Зато квиддич после всех потрясений удался.
Мой день
Я просыпаюсь за минуту до подъема, потому что хочу умереть, а скоро вставать. Возможно, я вспоминаю собственную глупость: как мне могло казаться, что тут, в Хогвартсе, я буду как дома (которого у меня не было)?.. Поделом.
Мне 15 лет, и я страстно хочу конопли, чтобы не хотеть умереть, но ее нет, и курить нельзя. Я не иду умываться, а иду молиться Мерлину в сортирную кабинку, чтоб он улучшил мою жизнь.
Все идут на завтрак. Я тащусь позже всех, поэтому вымазанная зельем прилипчивости лавка уже досталась кому-то другому. Я очень рад и молюсь Мерлину. Окружающие ржут, потому что они сволочи.
Дальше следуют уроки, где я сижу на последней парте, чтоб никто не кидал мне за шиворот жеваной бумаги. Учусь я плохо, потому что с последней парты ничего не слышно. Я страстно мечтаю вырасти, овладеть могучими заклятьями и стать величайшим волшебником современности, чтоб никто никогда не ржал надо мной и не совал никуда жеваной бумаги. Я постоянно проверяю - на какие жертвы я смогу во имя этого пойти? Да на любые. На любые.
На переменах я слышу, как меня склоняют уроды-гриффиндорцы, но я не хочу с ними связываться, и постоянно опаздываю на уроки. Мои ровесники с факультета Слизерин презирают меня за то, что я такой тюфяк и рохля.
К обеду мир мой делается черным, и единственная перспектива - отсидеться до отбоя под батареей в неотапливаемом крыле. Но это же слишком, это же хуже больничной койки?..
Поэтому после обеда я подкарауливаю в коридоре Блэка или Поттера, и с размаху леплю заклятьем. Петтигрю мне жаль, он такой же как я, а Люпин пока мне ничего не сделал. Мне очень хорошо ровно одну минуту, пока кто-то из их сторонников не отвечает. Мне снова очень плохо.
Я пропускаю послеобеденный урок, строя план мести.
Кто-то из слизеринцев моего потока наконец дает мне конопли. Так то!
Интересно, что там себе думает Лилька. В горячечном бреду я вижу, как прижимаю ее в углу у батареи в неотапливаемом крыле, и она совсем не сопротивляется. Можно сделать с ней все, что угодно! «Э... Ты не пойдешь со мной на бал?..» - слышу я свой слабый, неуверенный голос. Тьфу!! Надо просто валить ее сразу же, пока не раскричалась!.. Так и сделаю. Какой на хрен бал? У меня нет никакого желания подпирать там стены. Завалить Лильку, избить Блэка, оторвать ухо Люпину и сказать старосте школы все, что я о нем думаю. Хорошо еще приклеить его к раковине или иным способом поставить на место, чтоб не задавался. Тогда и на бал идти не придется, отлежусь в больничном крыле.
Потому что уродам не место ни на балах, ни в хрустальных замках. Я страшный, нелепый, неповоротливый, у меня старая, немодная одежда, такого никто и никогда не полюбит. Меня не трогают только потому, что брезгуют.
Я представляю, как неожиданно вдруг все меня полюбили. Не могу понять, зачем мне нужно, чтобы меня полюбил Люциус Малфой или там какой-нибудь Блэк. То ли дело Лилька.
Вечером я совершенно не в себе, меня невыносимо гнетет старший Слизерин с его ужасными играми, которые нельзя пропустить - а то не станешь величайшим волшебником современности. Ну и черт с ними со всеми!! Пускай я все пропущу.
Для храбрости я выпиваю припасенного спирта и иду мстить.
Я прячусь в кладовой для домовиков. Конечно, мне попадается мелкий противник - Питер Петтигрю. Но теперь это не важно. Я кладу его и затаскиваю в кладовую. Я вливаю ему в глотку ядовитое зелье, оно подействует через 6 часов. Это мог бы быть и Люпин, и кто угодно - мне все равно. Я жду, когда появится Поттер, чтобы любым способом вынудить его пригласить все-таки Лильку на бал. Она не может оказаться без пары, она ждала этого с осени. А Поттеру плевать. Я же точно уже знаю, что не пойду, и не посмею ее пригласить. Если Поттер хочет, чтобы Питер (или кто там еще) жил, пусть идет и приглашает. Жалко Лильку, а под батареей я ее смогу и после бала, до конца года полно времени.
Конечно, все это мне не сходит с рук. День кончается побоищем. Но я очень хитрый, когда злой, и неясно, кому теперь хуже! Я знаю запрещенные приемы. Я могу так подставиться, что мои противники просто умрут от стыда. Сами.
В своих мечтах, подкрепленный коноплей, я вижу как мы вместе с Блэком пьем портвейн на подоконнике сортира. Почему этому не суждено случиться? Потому что я неудачник, и со мной никто не станет пить.
Ужин я пропускаю. Это нормально.
Поздно вечером я, хромая, являюсь на факультет - там игра в полном разгаре. Я опоздал, и меня все презирают. Особенно Люциус Малфой. Ну и ладно, я же сразу знал, что так будет.
Я хочу только империус. Я все бы отдал, чтоб он у меня был!
Если мне предложат сделку - я пойду на нее, чтобы у меня был империус! Я прикажу всем этим людям забыть о том, что я существую.
Перед рассветом, когда все уснули, я иду в Запретный Лес и смотрю оттуда на окна Хогвартса. Они так красиво мерцают сквозь снег, переливаются. Это какая-то чужая сказка. Там все нормальные, красивые, сильные, успешные. А я ненормальный. Я хочу замерзнуть тут, и чтобы не было никаких мыслей.
Потом я действительно замерзаю, и возвращаюсь. Ясно, что если завхоз заметит меня и задержит - я его заколдую.
...Сопит наша спальня, все в повалку, мне нет места на сдвинутых кроватях. Я встаю в угол и молюсь Мерлину. Пускай я скорее стану взрослым. Пускай у меня будет своя кровать и свою комната, хоть когда-нибудь. Пускай я буду уметь убивать. Пускай у меня будет покровитель. Я очень хочу, чтобы Мерлин вообще забрал меня отсюда.
Зима 77-78 года
Напряжение и изматывающее ожидание окончания Школы - снаружи начинается Война. Виски со старостами всех факультетов, кроме собственного, болтовня по мужским туалетам, случайные поцелуи за портьерами во время ночного обхода.
Дурмстрангская делегация выделила Слизерину студентку (к слову, ее фамилия была Могила). Факультет не дал ей пароля от гостиной. Потом не дал второй раз. Студентку мы потеряли.
Эванс крутит с Блэком и рассчитывает на помолвку с Поттером. Мы почти не общаемся - она оправдывается тем, что избегает меня ради меня же - вроде как Блэк грозился оставить от меня мокрое место. Блэк не похож на человека, которого я не смогу размазать в ответ, так что вся конструкция лжива и неубедительна.
За весь семестр - одно событие.
В некую ночь в подземельях обозначился г-н Каркаров, дабы прочитать неофициальную лекцию. Потому что легитимно преподавать ему запретили. Может быть, запретили не лично ему, а его коллеге некромедику, но выглядело все как интеллектуальная контрабанда. На факультет его провел Люц.
Лекция оказалась «О Любви». Под варварские песнопения и пощелкивания в наши уши влился сладкий яд. Любовь несет в себе элемент страдания, и с этим все согласны. Любовь причиняет боль. А потому разбейтесь на пары, выбрав себе того, кого вы любите, или того, с кем особенно дружны.
На Слизерине была девушка, которая к концу пятого курса перестала казаться мне безобразной, потому что не заносилась как прочие, и молчала о чистоте крови. Как выяснилось, теперь я испытываю к ней определенные, крайне трепетные чувства. Девушка не препятствовала. Одним словом, пару я себе нашел мгновенно. Это показывает, какой я дурак.
Мы сидели в темном классе зельеварения, взявшись за руки, и слушали речи Каркарова. С каждым словом я холодел. Каркаров заговорил об особом заклинании, при котором палочка держится нетривиальным образом.
- Ты же понимаешь, что сейчас произойдет? - напряженно спросила Эльза.
- Да.
...Мне было сложно поверить, что таким образом всех нас обяжут учиться Круциатусу, но при взгляде на подпирающего дверь Люца выходило - легко. Особенно учитывая, что весь факультет горел тайным желанием иметь это проклятие в активе. Любыми средствами.
«Вы можете испытать чувство вины, но смысл этого заклятия в том, чтобы переступить порог именно с любящим вас человеком», - увещевал Каркаров. Его тактика была прозрачна, как простое, красивое, ошибочное уравнение. Нас попросили рассредоточиться по классу. Я оценил слизеринские пары и понял, что ни одной настоящей нет, кроме Рабастана с Морганой. Кто-то при этом остался без партнера.
- Кто-нибудь уже владеет этим заклинанием? - спросил Каркаров.
- Я, - сказал Рабастан, и отошел к двери. Это была подлая тактика, даже если учесть, что Рабастан сказал правду. Еще объявил, что все знает, Регулус Блэк. Но память может меня подводить. Потому что я точно помню, что кто-то от него орал минуту спустя - или я просто помню, как он варил парное зелье на другие сутки, и орали там?..
Одним словом, нас проинструктировали о невыносимости боли на уровне симплицитас, и еще большей ее невыносимости на прочих, пока недоступных ступенях мастерства. Люц озирал свой даровитый питомник. «Это обычный урок, - сказал Каркаров отечески, - может быть, вам стоит подумать... получится не сразу... я никого не принуждаю...»
Я стоял и тупил. Я не представлял, что сейчас сделаю это с девушкой, которая полностью вверилась мне не от отчаяния, а по симпатии. Завывали могильные песнопения. Я знал, что могу это сделать просто потому, что знаю степень своей обычной ненависти. Но первый раз в жизни стадный инстинкт меня покинул, как подростковые прыщи. Эльза видела, как из меня льет чернота и отупение.
- Между нами ничего не изменится, - заглянула она в мои глаза. Поспешно, словно хотела убедить саму себя. Я чувствовал ее нежную, обволакивающую плоть у своего локтя и не мог понять - отчего эта девушка готова отказаться от безболезненного существования без всякой борьбы? Как вышло, что такие как она готовы терпеть боль и вдобавок прощать насильников? Это было нездорово. И потом, было очевидно - ей придется чуть позже накладывать Круциатус на меня. А мы с ней даже еще не переспали! И вот - представил я - каждый раз, когда мне захочется ее осчастливить, я буду наблюдать напряженное от страсти лицо, приоткрытый рот, шею, выгнутую криком - а видеть лицо, искаженное болью.
Я был очень молод, и все это пронеслось перед глазами в одно мгновение.
Как выяснилось позже, Эльза тоже подумала о подобном - о том, что прежде всего стоило бы трахнуться прямо на столе. Или это я подумал про стол кабинета зельеварения, а она просто кивала. Думаю, где-то в астральных пространствах мы сделали это, просто потому, что могли. Но суть не в этом. Дело было тоже не в этом. А в пресловутой душе.
- Я приму любое твое решение, - заверила Эльза. Я мысленно взвыл.
Обстановка, как ей и положено, плющила. Мой гнев рос, словно снежный ком. С каждой минутой я хотел Эльзу все больше, неуправляемо. Но пытать ее при этом я не хотел совершенно. Неудобный парадокс. Мне пришлось ее обнять, чтобы как-то справиться с чувствами.
- Прошу вас прежде чем начать, - сказал Каркаров, - сделать одну вещь. Подойдите к своему партнеру и скажите ему «Прошу простить меня за ту боль, которую я вынужден тебе причинить».
- Я не стану просить у тебя никакого прощения! - грубо сказал я. Эльза сжимала мою руку и кивала. От ее волос пахло птицами и немного тиной.
- ...Другой же должен сказать: «Я прощаю тебя за это, и ни в чем не виню».
Бредовость ситуации и лживый пафос извинений были тошнотворны. Люди вокруг говорили друг другу нечто личное или то, что требовалось. Во мне же разрасталось слепящее Несгибаемое Намерение. Если эта женщина и должна получить боль - она получит ее не через меня. Никакая женщина не должна получить боль через меня - для этого у них есть все мужчины мира. Попутно я видел, как мой факультет плюет мне вслед и частично на мантию, радостно скатившись к привычной мысли - из полукровок ничего путнего не выходит. Я видел кривой чувственный рот Люца, когда он станет изрыгать свои презрительные ярлыки. Слышал интонации префектов, словно они уже вынуты из завтрашнего дня. Попутно я следил за своей волей - может быть, она все же скатится сама туда, куда ей велено. Разве переступание границ - не удел всякого великого волшебника?
- Если вы готовы, прошу вас...
- Ждем, - сказал я Эльзе.
Люди стали выкрикивать формулу, падать и орать. У всех все получилось сразу, даже изумительно. Мы обнимались. Ребра Эльзы были упоительны, но мне было не до эротики от шума в ушах. Красные всполохи чужой боли касались моих волос. Я словно разрезал волны, и впереди был свет. Этот свет имел имя - Принц.
К нам подошел Каркаров, посмотрел, отошел.
- А мы ждем, - подтвердил я. Мы так и стояли в обнимку, словно памятник.
Затих последний вопль. Ждать далее было неприлично. Мозолить глаза тоже. Я взял Эльзу за руку, и мы сели за парту. Мое решение стало принимать некие Очертания.
Пошла вторая, возвратная волна Круциатуса. Я вылетел за границы среды и неожиданно понял, что улыбаюсь. Очень хорошо, почти тактильно помню эту улыбку на своих губах - она была улыбкой победы.
Подлинная победа приносит облегчение. Это я не забуду никогда.
Потом все крики стихли, Люциус похвалил всех участников за ум, смелость и настоящие качества волшебников (а может быть, за что-то иное) и выразил гордость родным факультетом. Сказал - нам предстоит Война, и на ней во имя любви к родине нам предстоит делать больно любимым людям. И самой любимой стране. Теперь мы знаем, что не дрогнем.
Потом класс опустел. Последняя свеча погасла. Мы сидели в темноте без движения, потому что нечто важное все еще длилось, не закончившись. Во мне громко и непререкаемо говорила кровь моей матери. Ломать собственную душу - это богохульство. Нельзя предавать свое знание истины. Нельзя топтать свою любовь. Я неожиданно вспомнил, как при выходе из гостиной каждого просили взять по свече, чтобы осветить коридор и класс. Моя свеча перед дверью выпала из косого подсвечника и сломалась пополам. Я вспомнил даже, как успел подумать о сломанном мече и мысленно посмеяться. Вот и все.
Потом вернулся Каркаров. Сел напротив и повел речи. Конечно, ему было очень невыгодно иметь пробой в практической части занятия. Чуялся сговор с Люцем во имя тех листовок, что подписаны Т.М., и про которые говорили, что их автор - Тред Марколо (равенкловский юмор). Одним словом, и без подробностей ясность происходящего была предельная. Говорили довольно долго и местами запальчиво. Каркаров - мягко, округло, изредка подпуская истероидные ноты. Я - мрачным, стальным и совершенно чужим голосом. Эльза не учитывалась по половому признаку. Каркаров уверял, что чувство вины само по себе является платой за проезд. Я говорил - при чем тут вина, если пытать женщин и детей - святотатство? Я вот лично никакой вины не чувствую, а сплошной недостаток мотивации.
Каркаров сказал - а косматого вонючего мужика вы пытать сможете? (видимо, имел в виду себя). Я сказал - это другое дело, пара джентльменов могут себе позволить и не такое. Ага, - сказал Каркаров, - а на девушку рука не поднимается. Я сказал - на эту конкретную девушку не подымается, вообще не понимаю, как можно выезжать на чужой слабости, это не благородно. Аристократы ваши все как один плебеи, как видится. Но ни одна сволочь не заставит меня делать то, что мне претит. И еще сказал - насколько я знаю теорию непростительных заклятий - для Круциатуса необходимо хотя бы раздражение. Может, если женюсь, не откажу себе в удовольствии, к женам обычно большие счета. А данный случай я рассматриваю как самоубийство. С чего бы мне на него идти?
- Хорошо, - резюмировал Каркаров. - Я вижу, что у вас может получится Круциатус... я даже полагаю, что он у вас фактически есть...
- Думаю, вы правы, - ответил я. - Однако мне также известно, что каждому из нас дается только один шанс. Свой шанс я не использовал, поэтому разговор бесполезен.
- Отчего же только один шанс? - удивился Каркаров.
- От того, что мы живем в несправедливом мире, - ответил я.
- Я уверен, мистер Снейп, что вы ошибаетесь, - помолчав, сказал Каркаров. - И если бы я знал, что буду правильно понят, я просил бы вас наложить Круциатцус на меня.
Я понял, что уже много времени дрожу от напряжения. Теперь же внутри разлилась тишина. Я смотрел в пол и взвешивал свои возможности. Передо мной был взрослый, казавшийся немолодым человек, сильный маг, профессор темных искусств. Я никак не мог понять его "правильно". Может быть, он имел в виду нечто непристойное - вроде того, что боль может его возбудить. Но это со всей очевидностью было хорошее предложение.
- Это... хорошее предложение, - сказал я, и не узнал своего мертвого голоса.
Мы медленно встали. Каркаров закрыл двери в класс. Словно на дуэльной арене, мы сошлись в центре кабинета и разошлись в противоположные его стороны - он к окнам, я к дверям. Зачем, если пыточное заклятие контактное?.. Магический кокон сомкнулся.
- Силенцио, - сказал я. Я не представлял, как перенесу его вопль, и совершенно не желал знать тембр его голоса. Было слишком много Красоты. Вся она, как водится, находилась внутри влюбленного сердца и где-то выше.
Мое движение было очень мягким, почти вкрадчивым, и могло показаться вялым. Но я видел, что это другая сторона необратимости, полная расслабленность, потому что на самом деле в этот момент я видел Каркарова после моего Круциатуса, а не до. В неком несуществующем пространстве он бился под ним вечно.
Несколько неспешных, плавных шагов - я не знал, что могу так двигаться. И, конечно, не ожидал, каким мощным будет удар в центр чужого лба. Несгибаемое Намерение - неужели оно приняло эту форму еще тогда, когда меня тошнило от попыток согнуть мою душу?
Каркаров упал, и сквозь силенциум прорвался его крик. Несколькими звуками, словно углом - если бы у воплей были очертания. Его било на полу с безмолвно раскрытым ртом, и это было ожидаемо уродливо. Где-то это было красиво - там, где мы понимаем совершенную форму вещи лишь тогда, когда ее сломаем. Я завороженно смотрел на дело рук моих в полном безразличии. Часть меня совершенно определенно была чудовищем, и мне стоило научиться его контролировать. Потому что в воображении на полу передо мной лежал мертвый Каркаров. И это было приятно.
И только потом я понял, что моя рука все еще прижата к его лбу. Болевые разряды идут, я не даю ему шанса продохнуть. Я приблизил лицо к его очкам. Не понимаю, что мной двигало.
Я отнял руку лишь тогда, когда ситуация себя исчерпала. Каркаров шумно вздохнул, потом иссяк и вовсе перестал дышать. Эльза бросилась к нему. Финала не помню.
Может быть, все это время я перебирал уровни слова "любовь" и искал цену, которую не могу за нее заплатить. Ради любви к женщине, как стало ясно, и убийство - не предел. Человек, которого я люблю - неприкосновенен.
Потом мы вышли с Эльзой в коридор. В его темноте навстречу нам шел гневный Люциус. У него тоже было несгибаемое намерение. Он схватил меня за воротник.
- Козлина, - сказал он без церемоний, в полном соответствии с моими открытиями об аристократизме. - Ты что же творишь? Как ты мог так подставить девушку?...
...В моей голове совершился мгновенный поворот. Вот, значит, в чем дело. Чистокровная аристократка из-за меня осталась без Круциатуса. И верно, подстава. Столь же мгновенно стало понятно, что Люц наблюдал от дверей за нашими объятиями и скрипел зубами. Хотел посмотреть, как корчится на полу Эльза. Должно быть, девушка ему чем-то дорога. В любом случае, с моей персоной никакого сравнения.
- Ты опоздал, - воскликнул я с неуместным восторгом. - А если сомневаешься, спроси Каркарова.
- Почему ты так с ней обошелся? - гнул свое Люц.
- Она семикурсница, и отвечает за себя, - ответил я. - С чего мне ее принуждать? У нее свободная воля.
Мы были на страшном взводе, так как намерение Люца было прозрачным - измочалить меня Круциатусом по долгу и ради порядка, и также от грамотно проведенной накрутки. Моим намерением было манифестировать мое настоящее имя. За один вечер я стал Принцем, а напротив был какой-то Малфой.
- Пошли внутрь, - сказал я, сбрасывая руку со своего воротника.
Мы вернулись в темноту класса Зельеварения, и застряли у дверей - мне кажется, я прижал его к тому косяку, возле которого он наблюдал действо. Но на деле, конечно, он просто снова впился в мою одежду, не отпуская от себя.
Он начал было читать мне мораль, но после истории с Каркаровым она выглядела бледно, без огонька, и мы оба это понимали. У меня началась пост-адреналиновая реакция, в теперешних кругах темных магов называемая «приход». Сейчас я нахожу ее крайне приятной и даже опьяняющей - но в том возрасте она переживалась шокирующе и бесконтрольно, как первый оргазм. Все мои тонкие тела расползлись, и между ними возникли влажные зазоры. По этим зазорам, как по полозьям, можно было проехаться не туда. Правильно исполненный Круциатус весьма и весьма губительно влияет на организм.
- Ты понимаешь, что вел себя неподобающе? - грозил Люц, - Как мне прикажешь исправлять эту ситуацию?... Объясни!
- Мне все равно! - набычился я, отступив. Мне и вправду было море по колено. Предательски забилась жилка, в горле чуялся ком. - Ты думаешь, я буду рыть себе могилу?.. У меня никогда не было ни одного человека, которому я был бы по-настоящему дорог! Это ты у нас объект обожания, женат, богат, звезда факультета. У тебя всегда было все. Тебя любили. А у меня за всю жизнь один раз нашлась девушка, которую я... - тут мой голос дрогнул, и это было ни в какие ворота. - А, с кем я разговариваю!... Мы никогда друг друга не поймем.
В темноте мой рот дергался, как от тика. Физическое тело жило само по себе, пока сам я был в другом месте. Кошмар «прихода». Повисло тугое, плотное молчание.
- А, - наконец изрек Люц тускло. - Я пришел сюда с намерением тебя отпиздить. Но что-то не осиливаю... желание пропало. - И неверным шагом покинул помещение. Край его белой мантии лизнул дверной проем.
Я вышел вслед за ним, потом вернулся, провернулся на каблуках, сполз по косяку и разрыдался. Это был какой-то звериный вой, а не нормальный плач или немые слезы, как приличествует взрослым мальчикам. Я бился головой в собственные руки и видел, что только что отстоял собственную душу так, как ни разу до того. Смесь благодарности небесам и скорбей по заблудшему человечеству вместе с моей наивной, восторженной любовью накрыли меня выше всякой меры. Потом потоп так же бурно и быстро кончился. Я надел на лицо скабрезное выражение и пошел в гостиную.
В гостиной находились Андромеда Блэк и Эльза. Там я налил себе вина в большой бокал и вальяжно разлегся у камина. Имел право. Эльза решала вопрос собственной непростиловки. Андромеда сказала, что пока нас не было, факультет принимал решение - гнать меня из Клуба Крови немедленно или подождать до завтра. Решили подождать. Это была милая новость. Потом Андромеда показала, как красиво она умеет падать на пол, выгибаясь всем телом, словно течная кошка, и какая у нее за лето образовалась талия. Под винными парами это было даже ничего, потому что чувство пошлости я уже перешагнул или пропил. Эльза казалась отлитой из лунного серебра. Я все еще ее хотел, но как-то мирно и без экспансии, словно тоже имел право. Андромеда сообщила, что ей нравится испытывать боль, наверное, менее грубые чувства атрофировались за время учебы. Ее бесстыдство было удобным, ничего личного. Эльза применила к ней Круциатус. Обе остались довольны. Я напился, но сон не шел.
Я не спал всю ночь от дикого, ни с чем не сообразного чувства триумфа. Я нашел некий ключ магии, при котором пространство, люди и обстоятельства прогибаются неизбежно перед полнотой решения волшебника. Но говорить об этом тут нет смысла.
Как и про Эльзу. Неприлично хвастаться своим счастьем.
Загрузка... 
