отчет с Константинополя
Пейзаж, нарисованный пылью
…Помятуя, что всякий человек перед вечностью пыль, помещаю здесь фрагменты своей жизни в Константинополе.
Пролог
Приехав на место расположения Града Константинова, я сразу подалась на постройку собора св. Софии, каркас которой возвели солдаты российской армии (много позже они поймают меня на дороге от турецкого султана и расскажут об этом). Всякий нормальный человек церкви не может не вбить хоть гвоздя в храм.
Суровые мужики мой порыв не оценили, зато оценили мой «католицизм». На фоне обыденного шовизизма и моего моления выдать церковной работы, дабы быть в доле, дело кончилось выдачей мне православных хоругвей, которые надо было подрезать, обшить галуном и подрубить. Идея эта, надо сказать, все равно исходила от католика-кардинала (нунция, бывшего тут по причине заключения Унии). Потому одну хоругвь я сделала поготичнее и поаскетичнее, а другую покруглее и понажористей. Чтоб всем было хорошо. «Православные» отцы, не давшие работы, дали мне коньяка.
Узнав, что действо начинается Православным Крестным Ходом в канун Пасхи, я спросила – а католический Ход будет? Или хоть культурный фланг какой? Чтоб всем было хорошо? Нет, сказали, ничего такого не запланировано. Я убедила нунция в правомерности для игры подобной инициативы, поскольку по всей Европе такие костюмированные Ходы делают до сих пор, и нарисовала пару вдохновляющих картин. Статуя распятого Спасителя на платформе (на плечах участников), кающиеся в колпаках, Вероника с платком, Симон-канонит рядом. Нунций был рад.
Статуя меня – на фоне широкоформатного строительства в десятки метров – особо волновала, потому что по замыслу это должен был быть живой переодетый человек (модель статуи – человек. А не Спаситель – переодетый ряженый).
Пока я шила хоругви пот тентом, нунций связался с мастерами. Пришел мастер по религиозным делам и спросил, кого я играю. Я сказала, что приехала преподавать Фому Аквинского в Университет, а поскольку тетки не преподают в 15 веке, выбора у меня нет. Мастер сказал – кросспола нет, есть только кастраты. Я спросила – что, среди европейских монахов тоже? Там вроде один Абеляр был, но его за дело. Мастер сказал – везде. Я спросила, в чем тогда смысл обета целомудрия, если нет члена, не обесценивает ли это, как бы так потоньше спросить, смысл монашеского состояния? Вроде бы это неправдиво выходит, неаутентично. Мастер пожал плечами, он был невольник принятых решений. Мне было совершенно все равно, как и кем, потому что ради Фомы Аквинского пойдешь и не на такое, но за державу стало обидно. Кто-то – кабы не нунций - сказал, что тут уже есть девочка, которой пропустили ВСЕ, и я радостно возопила: «Хочу член!»
Через миг на пороге тента возник статный красавец самого архитепического вида и заявил: «Вот я!»
…Это был первый раз в моей жизненной практике, когда вопль отчетливо дошел по делу. Я присмотрелась и тут же сказала: «Отменно! Ты-то и будешь у нас изображать статую распятого Христа на Крестном ходе, потому что похоже!»
Статный красавец не убоялся и даже обрадовался, вдохновился. Заверил, что все будет в лучшем виде. Так я познакомилась с патриархом Иерусалимским Теофаном.
Православная церковь в лице своего патриарха, едущая со славой на плечах церкви католической, меня радовала несказанно! Так во славу божью все, что начинается похабством, неизбежно кончается небесной сферой. От сердца у меня отлегло, и хоругви дошились.
Тут стало известно, что никакую статую нам мастера не пропустили, дабы не оскорблять чувств верующих, крестного хода католикам тоже не надо, и без него все схвачено, и пойду я кастратом. А также стало известно, что на полигоне – заповеднике и экологически чистом месте – нельзя пить из рек, жечь костры и кипятить на них воду, и справлять нужду. Воды пока не было, еду не завезли, готовить не на чем, и ходить надо в биотуалет у крепостной стены. Цепь свежевырытых сортиров (добавочный резерв) выглядела празднично в штиле, занавес из золотого атласа внушал благолепие, внизу же был выдут полиэтилен, и опыт говорил, что на второй день дерьмо и моча в этих мешках от 200 игроков завоняют так, что мухам будет тесно.
В конечном итоге мне под приятным дождем удалось повбивать гвозди в стол патриаршей трапезной. На выходе из софийского строяка один из строителей, которому понравился мой внешний вид, снабдил меня кружкой вина и теплой жилеткой. Сдуру я то и другое взяла.
В сомнении отправилась я спать, чтобы проснуться доминиканцем в мире, где все наизнанку.
"Чье сердце полно молчания, совсем не таков, как тот, чье сердце исполнено тишины..."
Я идиоритмик.
На небе одиночек царит созвездие Гончих Псов. Для меня это вдвойне так, ибо девиз доминиканцев - Domini canis, псы господни. Во Франции и Италии, находясь в монастырях моего ордена, я вел жизнь общинника и был кенобитом. Я говорил по латыни и на языке окситании, имел склонность к музыке, архитектуре и точным дисциплинам, и монастырскую братию ставил превыше Храма.
Известно, что сменить монастырский уклад можно только поменив язык, страну и национальность, войдя в другое время и другое пространство с иными ритмами. Я это сделал, изменив имя, и вместе с ним - страну, где родился, я заговорил по гречески и оказался в чужой земле, живущей по законам романского, а не готического времени. Я приобрел склонность к рисованию, педагогике и метафизике. Идиоритмия предпочитает словесные, гуманитарные дисциплины, и орден проповедников св. Доминика всегда несет в себе оба уклада.
Я стал одиночкой после заключения Унии, посланным в Константинополь знакомить византийский мир с католической мыслью и способствовать укреплению Унии на уровне среднего звена.
...Весь день мне не удалось обнаружить ни одного доброго и вполне человеческого лица в Царьграде, кроме трех персон нашего Унивеситета. Университет лежал в руинах и обрушениях, вход был заколочен косым крестом, и всякий мог понять, что расположен он тут не для преподавания. Расписания занятий не было, ректор пребывал в бегах, живя на два дома. Жизнь теплилась лишь в закутке «общежития». Жизнь была интеллектуальная, так как еды и воды не было целый день.
Трапезная и курия (не ведаю, как это у византийцев) была полна православного священства, но их лица и запечатленные на оных труды никак не способствовали тому, чтобы побраться пищей. Византийские монахи и священники – кенобиты, на их календарях всегда восточная пятница, когда негоже завершать дела. Я был не просто чужаком, а неким инородным элементом, человечьи нужды которого не мыслились как насущные. Поскольку к столу меня никто толком не позвал, овощ под ноги не кинул, а хватать и жрать объедки втихомолку мне все еще было непривычно, я гулял по центральному тракту города и думал о судьбе.
От века и до срока разделены кенобиты и идиоритмики на две касты по признакам Рыбы и Агнца. На тех, кто ближе к Солнцу, и на тех, кто ближе к Воде, на тех, в чьем сердце властвует тишина, и тех, в чьем сердце царит молчание. Общинники, объединившись в братства, живут сообща. Согласно греческому "коинос биос" (общая жизнь), они называются кенобитами, посвящая Ангцу пироги, замешенные на слезах. Вторые, те, что предпочли знак Рыбы – невесты души - назвают себя идиоритмиками, или одиночками. У каждого из них своя крыша над головой, собственный образ жизни и ритм существования. Две породы - общинников и одиночек - отбрасывают длинные тени через пространство и время.
...Моя тень удлиннилась, так и не наложившись ни на чью другую, когда некая добрая женщина сжалилась над моим зеленым лицом. И позвала с черного хода на кухню базилевса, так как имела туда вход. Там кипела вода, и мне очень хотелось этой воды. Я попросил зачерпнуть, но кухарка сказала: «Имейте терпение!» Тут из глубины дома принеслась ключница базилевса и, осмотревшись, возопила: «Что это такое?! Кто этот человек, разве он тут должен находиться? Идите, идите прочь!»
Я смиренно вышел обратно черным ходом, провожаемый ключницей, и вернулся на руины. Я совсем не хотел ни есть, ни пить, я хотел обнаружить здесь превозносимый божий дух и некую проповедуемую связь между Градом земным и Градом Небесным. Мне попался врач, и сделал что мог: померил давление крови и сердечные ритмы новомодным аппаратом. Давление оказалось выше ожидаемого, ритмы непривычные, я аж забормотал «господи, помилуй!» Врач дал мне две пилюли и третью прозапас.
Потом стемнело, и пошел Крестный Ход. Я прошел с ним туда и обратно. Потом византийцы начали свою активную жизнь за плотно закрытыми дверьми и окнами, в том числе и в курии, я никуда не мог бы проникнуть – ни со словом божьм, ни с просьбой, и я покинул этот больной город, точно зная теперь, что внутри у меня дел нет, а есть они снаружи.
Покинув сей Вавилон, я поискал с кармане пилюлю, но не обнаружил ни ее, ни огнива, что было понятно – нужда моя была совсем не в том. И тогда я пошел прочь от городских ворот, на которых рычали зверем электропилы, под которыми ездили железные гусеницы, мимо холодных огней на мордах бронированных колесниц, в лес, в надежде совершить акт свободной воли, а именно с мыслью о богохульстве. Я собирался поднатужиться после дня жажды и помочиться под куст, чтобы узнать, как покарает меня господь.
Идиоритмик, отправляясь в дорогу, прячет под клобуком свою кружку, во рту - чужой язык, а за поясом - серп: так поступают одинокое путники.
Скоро набрел я на госпиталь, где после краткой исповеди получил первую в сутки кружку чая. Это было неверно и исказительно, так как увеличение скотского состояния людей не способствует возвышению их душ, и те, у кого душа определилась, не станут скотство приветствовать, и управы на них тогда не найти.
Здесь было тихо, горел над деревьями дьявольский фонарь, и я стал хлебать чай одну кружку за другой, пока не прошло часа. Я думал про Фому и родину. Потом с лесной дороги на свет вышел мой старый знакомец монах Михаил с Афона, который прибыл только что. Так мне стало ясно, кого я поджидал. Монах Михаил еще не был в городе, и мы радостно напились чая, надеясь на лучшее.
Известно, что кенобиты несут по очереди кто котел для пищи, кто общий язык за зубами, а кто и нож за поясом: так делают те, кто путешествует не один.
Поэтому не беспокоился я об устройстве Михаила при патриархе, и поэтому же не мог оставить его в пути одного.
Таким образом я довел брата Михаила до городских стен, чтобы проводить его внутрь, но стража нас не пустила, требуя паспорта, удостоверения, печати, и понадобился специальный бес по имени «мастер», чтобы нам открыли боковую калитку. Никто на воротах не понимал, что встречать человека заполночь дело в общем-то обычное и свойственное людской натуре, ибо турок обещанных пока нет в видимости, а по нашим форменным одеждам в крестах даже в темноте видно, что мы не бусурмане.
Люд на воротах стоял хамоватый. Уже пройдя калитку, услышал я ликующий вопль: «Эй ты! Кружку-то верни!» После этого последовал речевой поток сомнительного свойства, в котором разбиралось следующее: на городской площади введут телесные наказания, и я буду первой ласточкой. За кружку с меня обещали снять стружку во всех физиологических подробностях, усы говорившего топорщились в сладострастных подробностях. Я же, имея в Европе практику инквизиции, не мог смолчать и спросил: не имеет ли насильственный порыв стражника греховного свойства? Женат ли он? Тут снова потребовался бес по имени «мастер», чтобы заткнуть стражу, и я в изумлении вернулся на руины.
Суровые мужики мой порыв не оценили, зато оценили мой «католицизм». На фоне обыденного шовизизма и моего моления выдать церковной работы, дабы быть в доле, дело кончилось выдачей мне православных хоругвей, которые надо было подрезать, обшить галуном и подрубить. Идея эта, надо сказать, все равно исходила от католика-кардинала (нунция, бывшего тут по причине заключения Унии). Потому одну хоругвь я сделала поготичнее и поаскетичнее, а другую покруглее и понажористей. Чтоб всем было хорошо. «Православные» отцы, не давшие работы, дали мне коньяка.
Узнав, что действо начинается Православным Крестным Ходом в канун Пасхи, я спросила – а католический Ход будет? Или хоть культурный фланг какой? Чтоб всем было хорошо? Нет, сказали, ничего такого не запланировано. Я убедила нунция в правомерности для игры подобной инициативы, поскольку по всей Европе такие костюмированные Ходы делают до сих пор, и нарисовала пару вдохновляющих картин. Статуя распятого Спасителя на платформе (на плечах участников), кающиеся в колпаках, Вероника с платком, Симон-канонит рядом. Нунций был рад.
Статуя меня – на фоне широкоформатного строительства в десятки метров – особо волновала, потому что по замыслу это должен был быть живой переодетый человек (модель статуи – человек. А не Спаситель – переодетый ряженый).
Пока я шила хоругви пот тентом, нунций связался с мастерами. Пришел мастер по религиозным делам и спросил, кого я играю. Я сказала, что приехала преподавать Фому Аквинского в Университет, а поскольку тетки не преподают в 15 веке, выбора у меня нет. Мастер сказал – кросспола нет, есть только кастраты. Я спросила – что, среди европейских монахов тоже? Там вроде один Абеляр был, но его за дело. Мастер сказал – везде. Я спросила, в чем тогда смысл обета целомудрия, если нет члена, не обесценивает ли это, как бы так потоньше спросить, смысл монашеского состояния? Вроде бы это неправдиво выходит, неаутентично. Мастер пожал плечами, он был невольник принятых решений. Мне было совершенно все равно, как и кем, потому что ради Фомы Аквинского пойдешь и не на такое, но за державу стало обидно. Кто-то – кабы не нунций - сказал, что тут уже есть девочка, которой пропустили ВСЕ, и я радостно возопила: «Хочу член!»
Через миг на пороге тента возник статный красавец самого архитепического вида и заявил: «Вот я!»
…Это был первый раз в моей жизненной практике, когда вопль отчетливо дошел по делу. Я присмотрелась и тут же сказала: «Отменно! Ты-то и будешь у нас изображать статую распятого Христа на Крестном ходе, потому что похоже!»
Статный красавец не убоялся и даже обрадовался, вдохновился. Заверил, что все будет в лучшем виде. Так я познакомилась с патриархом Иерусалимским Теофаном.
Православная церковь в лице своего патриарха, едущая со славой на плечах церкви католической, меня радовала несказанно! Так во славу божью все, что начинается похабством, неизбежно кончается небесной сферой. От сердца у меня отлегло, и хоругви дошились.
Тут стало известно, что никакую статую нам мастера не пропустили, дабы не оскорблять чувств верующих, крестного хода католикам тоже не надо, и без него все схвачено, и пойду я кастратом. А также стало известно, что на полигоне – заповеднике и экологически чистом месте – нельзя пить из рек, жечь костры и кипятить на них воду, и справлять нужду. Воды пока не было, еду не завезли, готовить не на чем, и ходить надо в биотуалет у крепостной стены. Цепь свежевырытых сортиров (добавочный резерв) выглядела празднично в штиле, занавес из золотого атласа внушал благолепие, внизу же был выдут полиэтилен, и опыт говорил, что на второй день дерьмо и моча в этих мешках от 200 игроков завоняют так, что мухам будет тесно.
В конечном итоге мне под приятным дождем удалось повбивать гвозди в стол патриаршей трапезной. На выходе из софийского строяка один из строителей, которому понравился мой внешний вид, снабдил меня кружкой вина и теплой жилеткой. Сдуру я то и другое взяла.
В сомнении отправилась я спать, чтобы проснуться доминиканцем в мире, где все наизнанку.
Эпизод 1
"Чье сердце полно молчания, совсем не таков, как тот, чье сердце исполнено тишины..."
Я идиоритмик.
На небе одиночек царит созвездие Гончих Псов. Для меня это вдвойне так, ибо девиз доминиканцев - Domini canis, псы господни. Во Франции и Италии, находясь в монастырях моего ордена, я вел жизнь общинника и был кенобитом. Я говорил по латыни и на языке окситании, имел склонность к музыке, архитектуре и точным дисциплинам, и монастырскую братию ставил превыше Храма.
Известно, что сменить монастырский уклад можно только поменив язык, страну и национальность, войдя в другое время и другое пространство с иными ритмами. Я это сделал, изменив имя, и вместе с ним - страну, где родился, я заговорил по гречески и оказался в чужой земле, живущей по законам романского, а не готического времени. Я приобрел склонность к рисованию, педагогике и метафизике. Идиоритмия предпочитает словесные, гуманитарные дисциплины, и орден проповедников св. Доминика всегда несет в себе оба уклада.
Я стал одиночкой после заключения Унии, посланным в Константинополь знакомить византийский мир с католической мыслью и способствовать укреплению Унии на уровне среднего звена.
...Весь день мне не удалось обнаружить ни одного доброго и вполне человеческого лица в Царьграде, кроме трех персон нашего Унивеситета. Университет лежал в руинах и обрушениях, вход был заколочен косым крестом, и всякий мог понять, что расположен он тут не для преподавания. Расписания занятий не было, ректор пребывал в бегах, живя на два дома. Жизнь теплилась лишь в закутке «общежития». Жизнь была интеллектуальная, так как еды и воды не было целый день.
Трапезная и курия (не ведаю, как это у византийцев) была полна православного священства, но их лица и запечатленные на оных труды никак не способствовали тому, чтобы побраться пищей. Византийские монахи и священники – кенобиты, на их календарях всегда восточная пятница, когда негоже завершать дела. Я был не просто чужаком, а неким инородным элементом, человечьи нужды которого не мыслились как насущные. Поскольку к столу меня никто толком не позвал, овощ под ноги не кинул, а хватать и жрать объедки втихомолку мне все еще было непривычно, я гулял по центральному тракту города и думал о судьбе.
От века и до срока разделены кенобиты и идиоритмики на две касты по признакам Рыбы и Агнца. На тех, кто ближе к Солнцу, и на тех, кто ближе к Воде, на тех, в чьем сердце властвует тишина, и тех, в чьем сердце царит молчание. Общинники, объединившись в братства, живут сообща. Согласно греческому "коинос биос" (общая жизнь), они называются кенобитами, посвящая Ангцу пироги, замешенные на слезах. Вторые, те, что предпочли знак Рыбы – невесты души - назвают себя идиоритмиками, или одиночками. У каждого из них своя крыша над головой, собственный образ жизни и ритм существования. Две породы - общинников и одиночек - отбрасывают длинные тени через пространство и время.
...Моя тень удлиннилась, так и не наложившись ни на чью другую, когда некая добрая женщина сжалилась над моим зеленым лицом. И позвала с черного хода на кухню базилевса, так как имела туда вход. Там кипела вода, и мне очень хотелось этой воды. Я попросил зачерпнуть, но кухарка сказала: «Имейте терпение!» Тут из глубины дома принеслась ключница базилевса и, осмотревшись, возопила: «Что это такое?! Кто этот человек, разве он тут должен находиться? Идите, идите прочь!»
Я смиренно вышел обратно черным ходом, провожаемый ключницей, и вернулся на руины. Я совсем не хотел ни есть, ни пить, я хотел обнаружить здесь превозносимый божий дух и некую проповедуемую связь между Градом земным и Градом Небесным. Мне попался врач, и сделал что мог: померил давление крови и сердечные ритмы новомодным аппаратом. Давление оказалось выше ожидаемого, ритмы непривычные, я аж забормотал «господи, помилуй!» Врач дал мне две пилюли и третью прозапас.
Потом стемнело, и пошел Крестный Ход. Я прошел с ним туда и обратно. Потом византийцы начали свою активную жизнь за плотно закрытыми дверьми и окнами, в том числе и в курии, я никуда не мог бы проникнуть – ни со словом божьм, ни с просьбой, и я покинул этот больной город, точно зная теперь, что внутри у меня дел нет, а есть они снаружи.
Эпизод 2
Покинув сей Вавилон, я поискал с кармане пилюлю, но не обнаружил ни ее, ни огнива, что было понятно – нужда моя была совсем не в том. И тогда я пошел прочь от городских ворот, на которых рычали зверем электропилы, под которыми ездили железные гусеницы, мимо холодных огней на мордах бронированных колесниц, в лес, в надежде совершить акт свободной воли, а именно с мыслью о богохульстве. Я собирался поднатужиться после дня жажды и помочиться под куст, чтобы узнать, как покарает меня господь.
Идиоритмик, отправляясь в дорогу, прячет под клобуком свою кружку, во рту - чужой язык, а за поясом - серп: так поступают одинокое путники.
Скоро набрел я на госпиталь, где после краткой исповеди получил первую в сутки кружку чая. Это было неверно и исказительно, так как увеличение скотского состояния людей не способствует возвышению их душ, и те, у кого душа определилась, не станут скотство приветствовать, и управы на них тогда не найти.
Здесь было тихо, горел над деревьями дьявольский фонарь, и я стал хлебать чай одну кружку за другой, пока не прошло часа. Я думал про Фому и родину. Потом с лесной дороги на свет вышел мой старый знакомец монах Михаил с Афона, который прибыл только что. Так мне стало ясно, кого я поджидал. Монах Михаил еще не был в городе, и мы радостно напились чая, надеясь на лучшее.
Известно, что кенобиты несут по очереди кто котел для пищи, кто общий язык за зубами, а кто и нож за поясом: так делают те, кто путешествует не один.
Поэтому не беспокоился я об устройстве Михаила при патриархе, и поэтому же не мог оставить его в пути одного.
Таким образом я довел брата Михаила до городских стен, чтобы проводить его внутрь, но стража нас не пустила, требуя паспорта, удостоверения, печати, и понадобился специальный бес по имени «мастер», чтобы нам открыли боковую калитку. Никто на воротах не понимал, что встречать человека заполночь дело в общем-то обычное и свойственное людской натуре, ибо турок обещанных пока нет в видимости, а по нашим форменным одеждам в крестах даже в темноте видно, что мы не бусурмане.
Люд на воротах стоял хамоватый. Уже пройдя калитку, услышал я ликующий вопль: «Эй ты! Кружку-то верни!» После этого последовал речевой поток сомнительного свойства, в котором разбиралось следующее: на городской площади введут телесные наказания, и я буду первой ласточкой. За кружку с меня обещали снять стружку во всех физиологических подробностях, усы говорившего топорщились в сладострастных подробностях. Я же, имея в Европе практику инквизиции, не мог смолчать и спросил: не имеет ли насильственный порыв стражника греховного свойства? Женат ли он? Тут снова потребовался бес по имени «мастер», чтобы заткнуть стражу, и я в изумлении вернулся на руины.
1 эпизод по диагонали
Говорят, в этих землях жива память о хазарской Принцессе, у которой было три души, и за которой потому стояло три ада. Преподавателей на наших руинах, что постоянно собирались в одной келье, было три человека, и были мы разных вер. Коптскитй гностик отец Киприан, что носил в себе ад каббалы и прятал под волосами звезду давидову. Исламский астролог Абу ибн Омар, чьи зрачки содержали по полумесяцу разных фаз, носил в себе ад магометан. И когда левый полумесяц смерти шел в рост, правый полумесяц лени твердел, как стекло. И я, католик, что носил на сердце крест, а под сердцем ад христиан. Принцесса же наша была дочерью греха и блудницей Вавилонской, чье имя – Византия. Лицо ее золотилось в земном граде Константина, а три ее души одновременно плыли по трем временам дня: по светлому времени суток, по темному времени, и по пространству снов.
Скоро, когда бедственное наше положение стало нас веселить, астролог Абу ибн Омар и отец Киприан решили привесить к обрушенным вратам кружку для милостыни «на восстановление университета». Кружка найдена была на городской улице и оказалась старой жестяной лампадою, где прогорело масло. По императорскому указу улицы тут освещались днем, как и ночью. Поражаясь аналогиям и поминая притчу про светильники, мы примотали лампаду ко вратам, и оставили соответствующую надпись.
После того приснился мне сон, что императрица издала новый Указ о запрещении афиш. Ибо на афишах указаны увеселения, что граду божию не пристали, и к тому же требуют оплаты. Явилась будто бы императрица к нашим вратам, и в гневе велела истребить нашу надпись о милостыни, которая прямиком подпадает под определение афиши и под запрет. Вышел я и стал убеждать ее, что просьба о пожертвовании никак не является коммерческим требованием и ничего не навязывает, а только взывает к милосердию всех христиан. Но слово изреченное и слово написанное совпадают столь же мало, как и два уклада одиночек и общинников, а потому спорили мы до рассвета, и каждый до белого гнева стоял на своем.
Скоро, когда бедственное наше положение стало нас веселить, астролог Абу ибн Омар и отец Киприан решили привесить к обрушенным вратам кружку для милостыни «на восстановление университета». Кружка найдена была на городской улице и оказалась старой жестяной лампадою, где прогорело масло. По императорскому указу улицы тут освещались днем, как и ночью. Поражаясь аналогиям и поминая притчу про светильники, мы примотали лампаду ко вратам, и оставили соответствующую надпись.
После того приснился мне сон, что императрица издала новый Указ о запрещении афиш. Ибо на афишах указаны увеселения, что граду божию не пристали, и к тому же требуют оплаты. Явилась будто бы императрица к нашим вратам, и в гневе велела истребить нашу надпись о милостыни, которая прямиком подпадает под определение афиши и под запрет. Вышел я и стал убеждать ее, что просьба о пожертвовании никак не является коммерческим требованием и ничего не навязывает, а только взывает к милосердию всех христиан. Но слово изреченное и слово написанное совпадают столь же мало, как и два уклада одиночек и общинников, а потому спорили мы до рассвета, и каждый до белого гнева стоял на своем.
____________________________________________________________
Загрузка... 
