отчет с Константинополя -2
Эпизод 3
Утро началось с рева пилы и службы в недостроенном соборе св. Софии, где всем монахам полагается присутствовать, и где со всем блеском литургию проводил патриарх Константинопольский Григорий, а наш нунций Исидор прислуживал рядом, изредка вклинивая латинское слово. И впервые на службе мне стало нехорошо. Покрытая куполом святая София была подобна закрытому коробу с различным добром, однако при скоплении народа и испарений, курений, свечного сала и византийской жары становилась ящиком Пандоры. Греческий обряд мне тяжел, но един господь, и я искал единения и сходства, как никогда раньше. Однако в конце службы недоумевал, что именно я посетил, так как среди многих «господи помилуй», поклонов и поминутного бисерного крещения прихожан не нашел ни центральной молитвы «Отче наш», ни пресуществления хлеба и вина, ни обряда евхаристии, ни собственно Литургии Слова. Я изучал восточное христанство в Сорбонне, но теперь воистину видел, что между двумя ветвями христианства нет ничего общего, и сомневался, на одном ли святом Петре мы стоим, и на одно ли Евангелие опираемся. Но прихожане были счастливы и довольны, священники духом крепки, и видимо, тут так исторически повелось.
После этого побрел я в католический храм, что стоял пуст и прозрачен напротив, и сев на лавку читал там розарий. Нунций наш рядом с патриархом смотрелся не только чужеродно, но и уродливо, к тому же служба шла по греческому образцу с православным Символом Веры, и брак востока с западом перекосился набок. Единая церковь от такого присовокупления сильно потеряла, ибо видимая Уния являла собой не двуглавого Орла, а ни рыбу, ни мясо, словно одному человеку пришили две разные руки. Хотя и не было никогда секретом, что союз этот только политический. Потом в храме появился кардинал Исидор и сетовал, что патриарх отказывается поминать в молитвах на службе епископа римского Николая, каковой и есть наш Папа Римский, и места под поминание не дает, и я резко высказался насчет Унии, на которую прежде уповал. И насчет пресуществления хлебов и вина высказался, умоляя вернуть кастрированную литургию на место хотя бы у католиков, ибо кардиналу это под силу. Речь моя была пламенной и полна слез. Если есть монахи кастраты – это не повод усекать суть и таинство церкви, говорил я. Потому что иначе религиозные чувства многих верующих – хотя бы и мои – будут безобразным образом оскорблены.
Кардинал – грек по рождению - имел характер робкий и верткий, однако же тут не мог не согласиться. Потому что церковь существует ради бога, а не только ради людей.
Эпизод 4
День мой был пуст, так как лектории занимали другие достойные мужи. Знакомых в городе не завелось. Ожидалась с визитом-ревизией императрица-мать на лекцию по теологии, дабы окончательно прикрыть храм науки (ее любопытство к лектору-копту казалось сомнительным).
На веранду вынесли скамьи и накрыли сафьяном. Скамьи были сколочены византийцами на косую скорую руку, как они обычно делают для чужих, не своих людей. Брат Киприан, долженствующий читать, произнес краткую речь о твердом основании и нехорошо посмеялся, представив, что будет, ежели императрица рухнет. Не докажет ли это шаткость местной власти?
Остальное время я посветил начертанию вывески «Университет св. Иоанна Златоуста» и прочим потребным чертежным нуждам.
…Императрица не пришла. Студентов было довольно много. В ходе лекции завязался диспут, и рухнула скамья с невинными девами. Я – как и полагал мне мой нынешний устав – сразу сел поодаль на землю. Теперь же сели на землю все от греха подальше, и продолжили диспут. В сандалиях и светлых одеждах на песке, под огненным солнцем, мы напоминали части другой, болеt древней культуры. Побеждал Иерусалим.
Эпизод 5
Еду до сих пор не привезли – однако с водой стало получше. Ближе к вечеру в мою келью забежал церковный служка и сказал, что нунций требует меня к себе. Полагая, что это имеет касательство к утренним решениям, я понесся в курию. Оказывается, дипломатичный кардинал таким образом нашел способ позвать меня к общинному патриаршему столу, не унижая мою интеллигентность. Я хотел бы убедиться в величии униатской церкви, но на деле в очередной раз сильно возлюбил католическую.
За столом, встав позади кардинала, я поначалу молчал.
За столом, встав позади кардинала, я поначалу молчал.
…Одинокие люди возделывают молчание, словно пшеничное поле: вспахивают, открывают его пространство, углубляют борозды, поливают, чтобы зерна взошли, чтобы колосья вытянулись как можно выше, ибо только молчанием можно достичь Бога, но не криком, хоть ты надорвись.Напротив того, общинники не направляют лелеемую ими тишину навстречу Богу, но воздвигают ее, точно плотину, перед той частью мира, которая им не принадлежит и которой они хотят завладеть; они ограждают себя тишиною, защищаются ею или же насылают тишину на свою добычу, как охотничью собаку.Каждый идиоритмик молчит сам по себе, а кенобиты хранят свою общую тишину.
Зная все это, я тем не менее вопросил, знает ли кто-либо здесь, сколько в городе голодных католиков из священства. Никто не знал. Я попросил составить список и предложил свои услуги. Услышавший мои бормотания патриарх Григорий сказал, что это вовсе не нужно, так все могут кормиться здесь. Поскольку сам он при этом жевал и вел важный разговор с сидящим одесную патриархом Антиохийским, я понял, что какие-то списки и тот факт, что братья мои ничего про столование не знают, тут факт незначащий, так как управлять городом-государством нелегко, и братьев моих неучтенных никто не предупредит и не позовет, и взирать на них станут каждый раз как на побирушек, а то и вовсе погонят вон, не признав по платью. Очень ясно тут представил я брата Киприана, что от голода попрозрачнел и молотка в руках не держит, просвещая паству о Софии-Мудрости господней и о значении смертного греха. Кусок мне в горло не полез, а полезла наружу из глаз соль, и взяв со стола что было ко мне ближе – не то сушку, не то луковое перо, понес в келью кормить товарища, голодный, злой и стремительный, как чужое проклятье.
Грохнув об стол скудной пищею, разразился я горестной тирадой о повапленных гробах, и дал слово себе отыскать ехиднины жала, которые отравили тут и воду, и землю, и огонь, и сердца.
Монах Михаил, оказавшийся поблизости, горечь мою разделил – но на свой афонский лад, приправив кошмарами и покаянием. Монах Михаил считал деньги, вырученные от продажи требников и прочей духовидческой служебной литературы по мирским домам. Из единой церковной кассы от отсыпал мне монет, поминая иудин грех и крестясь широко, однако монет было скудно, что вопрос человеческого братства во Христе не решало, а напротив переводило его в торговую плоскость. Брат Киприан же, взяв сушку, погрузился в изучение святого Писания, которое у него все было исчиркано пометками, и было ясно, что сей ученый муж ради живота своего не сдвинется с места, поскольку он такой же идиоритмик, что и я.
На счастье на улице встретилась мне супруга старшего сына императрицы, персона высокородная и жена многих добродетелей, которую я знал прежде, еще до ее выхода замуж за сына базилевса. Разговаривать посреди людной площади было неудобно и суетно, а по кабакам и частным домам таскаться представительнице императорской семьи не пристало. Поэтому она проследовала в моем сопровождении во дворец базилевса, великолепия невероятного. Там узрел я тронный зал со многими колоннами, как обычно описывают устройство дома Пилата, и застыл в размышлении. Высокородная дама послала служанку посмотреть на кухне котлы, чтобы испить мне тут чаю. И в этот момент, бредя меж колоннами, услышал я полный недовольства пронзительный голос: «Милочка моя, а кого-й то ты привела?»
Это была императрица-мать, склоненная в глубине над вышивкой.
- Это монах, святой человек! – не сморгнув ответила ее невестка.
- Да?! Разве такому сброду тут место?
…Я не стал дожидаться очевидного развития беседы, и знакомым путем просочился в боковые притворы, а там на кухню, и через черный ход вышел на улицу. В Константинополе стояла пустая как старая раковина весна.
_____________________________
*Использованы фрагменты Милорада Павича :-)
Загрузка... 
