Отчет с Константинополя - 6
Эпизод 12
Ночь прошла изумительно. Сначала в св. Софии короновали нового императора, который был юн, стремителен и благообразен, а также – как чуялось – опасен, что не портило дела. Царственная церемония во главе с патриархом Григорием прошла на фоне новых надежд. Священники вышли к правящей паре (молодые император и императрица), надели венец на голову правителя, после чего одна овечка осталась на коленях в одиночестве, брошенная, а овечка мужского полу была введена в алтарь, как и положено. Я очень жалел брошенную овечку, она не знала, куда деть руки и долго стояла там, пока в ней не возникла надобность. Чудны дела твои, господи.
И вот к ночи стало известно, что новый император, на которого все так радовались, ввел комендантский час и тайную канцелярию, куда набрал дуболомов, очевидно из-за моря. Против комендантского часа я, в общем, ничего особого не имел – хоть ворота были на запоре, турки отбиты, и страх теснился только в душах горожан. Однако имелась странность: жил я на руинах университета, а работал и дела личные имел в курии, что отстояла на один квартал южнее.
На площади перед св.Софией, которую следовало пересечь, в основном и стоял пост ночной стражи, что ловил всех праздношатающихся после определенного часа. Глупость это была несусветная, так как дела священника порой как раз и начинаются в час вечерний, после полуденной суеты.
Разумеется, как только дела мои обозначились, я вышел из дома и спокойно пошел по ночному городу, где и был остановлен с требованием явить пропуск или немедля следовать в тюрьму. Я сказал, что пропуска у меня нет – что правда – и я что в тюрьму я не пойду, ибо у меня долги перед иной инстанцией.
Стража не вняла, так как была полна дуболомов, которые почуяли власть и теперь желали ее применить. Со своей стороны я все еще сожалел, что никто не переписал тут священников и монахов, и не выдал им охранныйх листов на проход туда и в другое место – как принято у нас в просвященной Европе. Однако тут на улице еще показались люди – стража отвлеклась, и я юркнул в Собор, где, выйдя через алтарь, оказался на территории курии. Бежал я не потому, что боялся, а потому, что жалел стражу и их начальство. Если бы они меня определили в тюрьму – я съел бы мозг всем тюремщикам и главе караула, как порой и бывало.
Оказавшись в православных кущах, я тут же просил кардинала Исидора выписать мне бумагу на проход по улицам и заверить ее у патриарха, а то стыдно за людей. Кардинал справедливо заметил, что у меня есть полное право двигаться по улицам в любое время суток, так как церковь в Византии высока и исполнена власти, это теократическое государство (император имеет сам церковный чин и сам себе готовит причастные хлебы), и никакой ночной дозор никакой доли в том не имеет. Однако – поскольку бумагу он мне не выписал - дела это не меняло, и я, зная себя, точно знал, что гордыни не отрастил, брюхом на народ не пойду и права качать не стану – а следовательно, снова окажусь в лапах вооруженного простонародья.
Тут вопросом заинтересовался патриарх Григорий. Он сперва не очень поверил в происходящее, так как знал про теократию и права духовенства. Однако, не имею прямой возможности обвинять меня во лжи, решил отправиться гулять сам, чтоб на деле посмотреть на дивные дела господни.
В результате не надев золотых одежд с крестами, а только в подряснике (хоть и в шапке с посохом) патриарх Григорий, а также кардинал (тоже попросту, без горностая) вышли на улицу искать криминал.
Улица была полна праздношатающегося и в меру расслабленного люда, и никакая стража не наблюдалась, словно нет в помине ни ее, ни ее дел.
Мы прошлись до городских надвратных башен и обратно – и ничего не приметили. Мне стало нехорошо.
В сторону дворца и ипподрома, как я понял, духовенство обычно ходило с большой неохотой, хотя там располагалась ровно половина Константинополя. А все дело в том, что в начале этой весны на главном тракте - сразу после собора св.Софии – образовалось на земле углубление, заполненное водой. Оно не походило на банальную лужу потому, что была четко видна его искусственная природа. И формой, и глубиной отметина сия являла дьявольское раздвоенное копыто. В нем всегда стояла гнилая вода, и пешеходы, попав в него по темноте или в сутолоке, страшно бранились, теша нечистого. От палящего солнца и зноя копыто не высохло, а только более загнило. Разумеется, заходить за чертово копыто суеверная восточная церковь не желала.
...Возвращаюсь к той минуте, когда мне стало нехорошо. Патриарх пожал плечами и пошел через собор восвояси, а мы с кардиналом остались, и я недоумевал и печалился, что вышел паникером.
И вот, едва скрылся патриарх, как словно из-под земли набежала стража, и снова взялась за свое. Мы с нунцием заголосили, прося Григория скорее возвращаться. Григорий вернулся (что делает ему честь!) – и тут же попался в лапы охране. Зрелице было смешное до слез и величественное по своей дурости. Стража качала права перед истинным правителем города, ссылаясь на указ свежеиспеченного царя, а истинный правитель города, хихикая в бороду, выяснял нюансы своего грядущего заточения. В конце концов стража признала патриарха и было начала извиняться в известном жанре (все воры с городского дна так себя ведут): вам, стал-быть, мы позволяем всегда тут ходить, потому что вы отец и главный, простите-не-повторится.
Никого это не устроило, потому что блат – это одно, а божественный порядок – другое.
Тут уж пришлось батюшке зайти за копыто и направиться, хихикая в бороду, во дворец императора. Там, выбив дверь с ноги, обнаружил он святое семейство при свечах, которое писало указы и считало деньги, и занималось прочими государственными делами, для которых и дня мало, так что ночь обкусывается.
Троица наша была скромна, патриарх же суров но вежлив. Император, умный не по годам, хоть и не говорил с нами одним языком, вывод сделал молниеносный и верный: он обещал исключить из Указа о комендантском часе ВСЕХ людей церкви.
Тут я осмелел и припал к базилевсу с просьбой. Дело в том, что, как везде в Византии, тут регулировались последствия безобразий, корень же бед казался столь естественным и великим, что словно бы окружался слепым пятном. Тот факт, что колокольный звон Софии по утрам неизменно сопровождался ревом электропилы, никому не мешал чувствовать себя в своем веке и в своей культуре, хоть звон колоколов для верующего – это музыка, которую прерывают визгом только бесы. Славянская брань тоже никого особенно не волновала. Вопрос отхожих мест, смешной сам по себе, при турецком штурме мог породить абсурд ужасный: в вонь и без занавесок при очередях людей не загонишь, а вот заморские кабинки, прилепленные к крепостной стене (которую и будут брать) – дело другое. Вереница справляющих нужду и ждущих этого – под турецкими ядрами из трибушетов – меня загодя пугала. Однако вопрос мой касался удобств не материальных, а душевных. Кроме утренней пилы житья университету не давала турецкая музыка из кофейни, которая зудела там круглосуточно, так что засыпал я глухой ночью под нее, и под нее пробуждался. Поэтому молил я распространить комендантский час на неподобающие звуки, чтоб христианам хоть во втором часу ночи был покой, присталый для молитвы и размышления.
С обещаниями улучшить нашу жизнь мы разошлись по кельям. Лучше поздно, чем никонгда.
Следующий день был днем штурма.
Загрузка... 
