Назад в Арминалет К оглавлению второй части
АНДУНИЭ
III – 1
Здесь кончается история мальчика, и время идет быстрее. Мое время в Андуниэ летело, словно парусник, отмеченное редкими остановками. Там, где оно стоит на якоре, я обретаю почву под ногами.
Андуниэ - крупнейшая по протяженности гавань, западный порт и культурная столица государства - на треть состоит из приезжих. Они не приживаются в этом городе никогда, и даже не уживаются друг с другом. Ни в одном ином месте нельзя настолько почувствовать себя странником в мире, случайным постояльцем, затерянном в прибрежном тумане. Одинокий город, поднятый над морем и закованный в гранит, на него каждый вечер падают туманы - покровы милосердия со стороны небес. Туманы сообщают его жителям то равнодушие, которое создает иллюзию мира. Каждая тень, бредущая по Андуниэ в ночи - это одиночка, никто не знает, что творится в его голове. Никому не интересно это знать. Никому не страшно признаться в этом. Одиночество и равнодушие - главные ценности этого места. Они заставляют душу голодать и питают только ум. В Андуниэ быстро становишься взрослым.
Ворота внутреннего двора Морской Академии выходят на порт. Порт расположен внизу, в скалистой бухте - оттуда доносятся рабочие звуки разгрузки, лязг привозного металла, грохот древесины, вопли галерников, окрики и команды, и хлопки канатов о пирсы вязки и тяжелы. Чем ниже спускаешься в порт по тесно застроенным улицам - тем подвижней воздух, наполненный запахом пряностей, соли и дегтя.
Окна Морской Академии выходят на гранитную площадь, в ее центре цветным камнем выложена роза ветров. За сотни лет тысяча шагов отшлифовала камень до темного глянца, словно роза ветров всегда в испарине. Ее северный луч указывает на здание морского совета, где вершатся флотские и финансовые дела, принимаются знатные гости, а по праздникам бывают танцы. На фасадной башне солнечные часы. В резном навершье из кованого металла корабельный колокол отбивает время по ночам. Удары этого звякающего колокола долгое время казались мне самым мерзким звуком в мире - пустотным, жестяным, резким, с плоским шлейфом отзвучки, который стремительно и некрасиво гас, словно бы колокол накрыли одеялом. И только много позже я понял, как он хорош, прозрачен и ненавязчив, и всегда доносится из далекого далека. Словно бы колокол тонет в облаке.
Восточный луч розы ветров, обращенный вглубь берега, указывает на крытые рынки, за которыми раскинута сеть лавок и мастерских, небольшие пятачки зелени, широкие улицы и жилые кварталы. Где-то там, за ними, начинаются пологие холмы и тенистые долины, полные росы, неги и пасторальных стад.
И самый главный, самый длинный луч розы ветров - западный - указывает прямо на фасад Княжеской Резиденции. Из окон нашей Академии был виден ее край, окруженный садом. Одинокие деревья, ни одно из которых не плодоносит. Князья Андуниэ влюблены только в море и совершенно равнодушны к земле.
Чтобы понять весь размах этой влюбленности, надо было увидеть Княжескую Резиденцию с моря. Она, как и все постройки прибрежной полосы, стояла на скале, и чем сильней спускалась почва - тем выше и интересней становились стены. Ее белый внутренний двор был полностью одет в камень и окружен аркадой, по выходе из внутреннего двора следовало спуститься в хорошо утоптанный внутренний парк, основным достоинством которого являлась трава. Здесь князья встречались с капитанами и морскими послами без свидетелей. Парк окружали стены и башни, смотрящие на море. На башнях по ночам зажигали огонь - они служили маяками. И только тут находились внешние ворота, охраняемые стражей - ворота, открытые западному направлению, из них с высоты открывался вид на вогнутую каменную гавань и бескрайний океан. Из этих ворот к воде шла широкая долгая лестница, спускаться по которой было большим удовольствием, а подниматься - хорошей тренировкой. Княжеская резиденция охранялась именно с моря - единственной стороны, откуда следовало ждать новостей. И из гавани она выглядела фантастически.
* * *
...Когда я ехал в Андуниэ, я все представлял себе иначе. Я ожидал шума, толчеи и блеска, присущего столицам. Но даже блеск здесь был холодным и каким-то посторонним, шум не касался ушей. Все тонуло в неверной дымке и водяном паре, я чувствовал себя потерянным, как под действием вина.
Постепенно это чувство потерянности стало для меня естественным и даже привлекательным. В общей сложности я провел в Андуниэ достаточно времени, чтобы сродниться с ним. Мой отец пару раз навещал наследника князя, и с каждым годом я все больше отдалялся от него. Глупое соображение - его ли я вообще сын? - порой завладевало мной. Оно не огорчало меня - ведь каждый смертен, и чем меньше привязываешься к родству, тем легче переживать потерю. К своему непосредственному наставнику - лорду Нимразору - я испытывал слишком много почтения, чтобы посчитать его близким мне человеком.
Старший сын лорда-наместника еще не был женат, и страстно увлекался политикой. Как его брат и их отец, он входил в Совет Скипетра, и чаще прочих посещал столицу. Он ездил туда морем через Азуладу на тех судах с золотыми и пурпурными парусами, которыми командовал его брат, и именно тогда - накануне летнего солнцестояния - у парапетов возникала фигура их отца, полускрытая вечерним туманом. Лорд Адуназир без своих сыновей походил на капитана, потерявшего свой корабль. Такими ночами княжеская резиденция пустела, и я - давший слово наставнику вести себя тихо, достойно и скромно - проводил часы как затворник, в пустых мечтаниях, бессоннице и чтении. Лорд Нимразор отлучался в столицу и один, в сопровождении конного отряда. У него был круг советников и приближенных, с которыми он проводил все свое время - от обедов до поездок по провинции - готовясь принять от отца наместничество. В Андуниэ сохранился старый обычай отречения отца от власти в пользу старшего сына. Время это, видимо, было не за горами, и хотя вслух об этом никто не говорил, настроения царили выжидающие.
Единственное, что просачивалось наружу - слухи о том, что правящий лорд Адуназир не сойдет с трона, пока наследник не женится. Возможно, это были только сплетни, но пару раз я встречал у ворот княжеской резиденции гостевые конные эскорты «лорда такого-то с дочерью и племянницами». Столь блестящих женщин мне ранее видеть не приходилось. Выводы напрашивались сами собой.
Лорд Нимразор не испытывал ни малейшего желания заниматься моей судьбой или воспитанием. Я недоумевал, отчего отец отдал меня ему, а не его брату. Разумеется, позже все нашло свое объяснение, но лучше бы отец не делал скидки на мой возраст и не дозировал своей откровенности. Но он все просчитал и решил за меня. Слепая родительская забота. Итак, лорд Нимразор ограничивал мое воспитание тем, что служил мне далеким примером. Я редко заставал его - он поздно ложился и поднимался в зависимости от обстоятельств. Он никогда не был приветлив, но не показывал и своей враждебности: его стальные внимательные глаза впивались в меня, как глаза ястреба. Глядя на меня, он ни разу не менялся в лице, и я мог видеть, что занимало его мысли за минуту до того. У него было красивое, чеканное лицо мраморного цвета, словно выцветшее от туманов и сумерек, в которых я встречал его ранним утром или после захода солнца. На его лице жили только брови, черные змеи, между которыми желтел короткий шрам. «Кольцо Барахира будущий наместник носит на лице», - сказал о нем однажды его брат. Я не знал, как привлечь его внимание, и желал только одного - быть ему полезным. Мой юношеский порыв оставался безответным. Его свита рекомендовала не отчитываться перед Нимразором в моих перемещениях - у лорда очень много дел, у него никогда не было детей, и верх неблагодарности - сковывать его своим присутствием. Если есть просьбы или пожелания - обращайся к коменданту.
...Комендант научил меня курить. Больше просьб к нему у меня не было.
Моя комната в крыле будущего наместника запиралась на ключ. Это было просторное помещение на нижнем этаже, когда-то служившее детской княжеским сыновьям, впоследствии превращенное в подобие гостевого покоя. На стенах до сих пор висели макеты оружия, мерцавшего в ночной темноте, словно настоящее, а на столе располагался игрушечный парусный флот. Пол был покрыт мягким ковром в виде карты острова - маленькие князья много лет топтали родную географию ногами, и западное направление, примыкавшее к столу, несколько износилось. Проемы окон выходили во внутренний двор, что было весьма и весьма мудро. Ничто снаружи не грозило наследникам, за их окнами сутками велось наблюдение. Теперь же ничто не мешало мне по вечерам, сидя в оконной нише, курить. Наблюдение не велось. Я мог видеть каждого, кто приходит в резиденцию князей тайной калиткой, и каждого, кто подобным же образом покидает ее. Ничего не смысля в княжеских делах, я не предавал этому никакого значения.
Однажды ранним вечером я сидел в оконной нише по своей привычке и готовил себя к мучительному чтению трактата по корабельному праву. В середине внутреннего двора находился каменный бассейн, в центре которого из груды белых камней росло засохшее дерево, копия знаменитой реликвии Нуменорских Владык. Бассейн был сух, и ничто не указывало на то, что он когда-либо заполнится. Дерево же и вовсе казалось мертвее мертвого, выбеленное дождями и временем, без единой почки, без коры. Борт бассейна украшали прозрачные камни.
И вот к этому месту неожиданно подошел мальчик - он зашел снаружи, и остановился прямо перед древней реликвией. Я узнал сына Афанузила, внука правящего лорда-наместника. Ему было 8 лет, и как все несовершеннолетние он носил белое. Я не сразу заметил его - белого на белом фоне камня. Он стоял неподвижно, и я мог хорошо видеть его лицо. Оно было очень похоже на лицо дяди, только гораздо смуглее. И, разумеется, его волосы были коротко острижены, как положено детям. И тут за его спиной обозначилась черная фигура его отца.
Я слетел с оконной ниши, и спешно вытряс трубку об пол. Не знаю почему, но курить в лицо князей Андуниэ мне показалось неуместным. А вот посмотреть на них в вольной обстановке я был не прочь. Когда я поднял голову над проемом окна - я обомлел. Мальчик - наследник Нимрузир - топтался внутри бассейна, хватая дерево за нижние ветки, а его отец лорд Афанузил, припав к изукрашенному борту, пожирал его глазами. Творилось что-то непонятное и, насколько я мог судить, святотатственное. Все знали, что это за дерево, и хотя не придавали ему значения, никто не лазил в бассейн, чтобы подергать сухостой. Наконец мальчик припал лбом к стволу и застыл, совершенно неразличимый в оттенках белизны. Его отец, обессилев, опустился на камни. Лицо Афанузила несло те же фамильные черты, что и весь род князей Андуниэ, но, как и у его сына, отличалось золотым загаром. Его черные волосы, волнистые у висков, были собраны в низкий хвост, как это принято у моряков. Волосы у князя Афанузила были богатые, очевидно со своего совершеннолетия он их не стриг, пользуясь привилегией правителей, хотя командующему королевским флотом эта копна в море была явной помехой. Как бы то ни было, сейчас он сидел на каменном борту, строгий, словно выточенный из черного дерева. Его длинная мантия клубилась на плитах, отчего выходило, что у лорда нет ног, только руки и голова. Он показался мне очень молодым, хотя я и знал, что из двух братьев он младший. Когда он повернул голову на раскрывшуюся под моим окном дверь, меня поразил цвет его глаз. Они не были стальными, как у Нимразора, или зелеными, как у их отца, они были темно-синими.
По походке, одежде и сотне мелких признаков я узнал в вышедшем своего наставника. Афанузил встал навстречу брату.
Они сблизились и обнялись. «Назначено свидание», - понял я. Тут меня постигло определенное разочарование, потому что из беседы князей Андуниэ я не мог разобрать ни слова. Они говорили тихо, даже когда принимались жестикулировать, мальчик стоял в двух шагах от них и не подавал признаков жизни, очевидно, ничем их не стесняя. Я слышал журчание их речи, короткие вскрики и ноты протеста, даже смех - но не мог понять ни слова. Меня распирало от любопытства. Наконец я разобрал нечто знакомое:
- Катуфазган... ля-ля-ля-ля-ля... Инзиладун, ха-ха-ха, Армэнелос, о-ля-ля, Тху, Тху!
- Анадунэ аранел ... ля-ля-ля?... о-ля-ля, Амбатур.
- Арагвердор Амбатур?
- Утулиен аурэ, торонья.
* * *
...Я не был уверен, что понял правильно. В любом случае, это было еще хуже, чем ничего не расслышать. Мало того, что они говорили о моем отце. Который, как выяснилось, является предметом княжеских дум (одно дело знать, что отец политик, другое дело наблюдать его деятельность своими глазами. Я почувствовал себя заложником, сданным с рук на руки в качестве гаранта добрых намерений столицы). Сидя на полу и весь превратясь в одно большое ухо, я обливался потом. Словно читал сам себе смертный приговор. Не в том дело, что я подслушивал несомненную государственную тайну. На каком языке говорят князья Андуниэ? Я убедил себя, что ошибся.
- Ля-ля-ля... - неслось издалека, непонятное, разрываемое воздухом на части. - Объединение родов?
...Это прозвучало четко. Так четко, что я дернулся, и стукнулся затылком о притолоку. Сердце разжалось - они говорили на нормальном языке, просто было плохо слышно, а со мной, видимо, что-то не в порядке.
- Объединение империи, - ответил голос лорда Нимразора. - Единственный, дарованный свыше случай.
- Ты не переломишь королевский дом, - возразил Афанузил.
- Помоги мне, брат, вместо того, чтобы сомневаться! - чем дальше, тем громче они говорили.
- На флоте - да, в супружеской постели - нет!
- Ха-ха-ха... - зажурчало снова. - Нимрузир арнардубар... Амбатур хо-хо... Аранел, аранел...
...Я не знал, что и думать. Подняв голову над притолокой, я разглядел, что наследник Нимрузир, заложив руки за спину, прогуливался по двору вдалеке от родичей с видом крайнего равнодушия. Бедный мальчик арнардубар Нимрузир, - подумал я, - он либо привык, либо почитается родителями за идиота.
Потом родственники разошлись. Сидя под окном, я забил свою трубку и сделал пару жадных затяжек. Вместе с дымом внутрь меня входил покой, голова прояснилась. Князья встретились на внутреннем дворе и обсуждали предстоящую женитьбу лорда Нимразора с некой принцессой, аранел. Очевидно, в деле есть затруднения, братья договаривались о взаимопомощи. Результатом этой женитьбы должно стать некое объединение Нуменора. Что это за волшебная принцесса, я не представлял, да и не очень интересовался. Все обстояло нормально, кроме некоторых слов, которые я, возможно, неправильно расслышал.
* * *
Однако во мне поселилась смута. Имя ей - недоверие. Мне было не с кем поговорить о своих подозрениях, о роли моего отца в предстоящих событиях, о своем страхе: вдруг Старшие находятся где-то здесь, и о них знают все, кроме меня. Мой главный страх - страх чужой речи. Страх того, что я ослышался, и чудес на свете не существует. Страх того, что я не ослышался, но отчего-то останусь за бортом. Страх того, что я ИХ недостоин.
Мне было не с кем поговорить, потому что князья в собеседники не годились, а при взгляде на остальных слова умирали в моем горле. В Академии меня считали на особом положении от того, что я жил в княжеской резиденции, мои товарищи были не прочь посплетничать о венценосной семье, и полагали, что я должен предоставить им для этого материалы.
- Говорят, жена лорда Афанузила снова в тяжести. Да?... А вообще, это возможно?... Говорят, он сутками катается на своей галере...
- Говорят, лорд Нимразор присмотрел невесту, ты не знаешь, кто такая? Ты что, ничего вокруг не видишь?...
- Говорят, там внутри мертвое дерево зацвело...
- Говорят, там каждый вечер танцуют девы на княжестких застольях. Правда? И каковы?...
- Говорят, юный Нимрузир просватан за принцессу Севера... Говорят, Андуниэ станет королевской столицей?
- Говорят, князь усилит парусный флот. Говорят, король объявляет Востоку войну?
- Ничего из этого мне неизвестно.
- Да ладно. Ты же там почти что родич!
- Ничего не знаю, ничего знать не хочу!
...Мое положение не приносило мне никаких преимуществ, кроме лояльности со стороны учителей.
* * *
Обучение давалось мне неровно. Я хорошо понимал практические дисциплины, и был слаб в теории. Все, чего я не понимал - две трети изучаемого материала - я заучивал, как арифметические таблицы. Прослыть неуспевающим и подвести отца, возложившего на меня свои надежды, было немыслимо. Я напоминал себе галеру, что разогналась под натиском гребцов, и несется мимо всех портов, потеряв направление. Ничто не останавливало моего внимания, кроме астрономии и медицины. Тайны пространства и тайны человеческого тела.
Историю мы изучали наиболее подробно, и она мучила меня. Мы углублялись в прошлое нашей страны, и ничего не ведали об истории мира. Донуменорская история отсутствовала, вненуменорская история отсутствовала, история начиналась с поднятия из воды Острова, чему непосредственно предшествовало возникновение Солнца и Луны.
- Дунэдайн, или «западные люди», - вещал учитель, в выправке которого безошибочно угадывалось офицерское прошлое, - первая и высшая из людских рас. Предки людей в древности жили на Востоке, в срединных землях, и там сформировались так называемые Три Рода Эдайн, покинувшие срединные земли и полностью перекочевавшие на Запад, вслед за путем солнца. Верования древних людей до нас не дошли, кроме обожествления солнца и луны. Итак, высшие люди перекочевали на Запад, где в последствии заняли этот благодатный остров, который разумнее называть частью материка. Есть мнение, что эдайн переправились сюда по суше, которая позже была уничтожена, и заполнена водой. Природная катастрофа отрезала дунэдайн от их соплеменников. За века своего существования нуменорцы возвысились, так как были мирным народом, не вели междоусобных войн, и создали величайшую цивилизацию из всех, которые существуют на сегодняшний день. Которые существуют на сегодняшний день, запишите... Далее. Экспансия Нуменора началась со строительством и освоением флота... Превосходя все прочие культуры, Нуменор основал на восточных берегах срединных земель провинции, неся диким народностям свет знания и помощь в кровопролитных войнах... Таким образом, высшие люди Запада вернулись на земли своих предков по морю не как переселенцы, а как послы. Тогда же на востоке возник культ «западного человека», носителя мощи, благородства и власти. Варвары представляли «западного человека» в образе короля в крылатом шлеме. Предки наших королей, принося диким народам помощь, понятие о медицине, культуре выращивания хлеба и мечту о долголетии... мечту о долголетии, ибо срок жизни высших людей и прочих народностей несопоставим... воспринимались местным населением как боги. Слова «Свет идет с Запада, из-за моря» стали основой средиземной мифологии. Основой мифологии, запишите.
Мифология срединных земель имеет для нас определенное значение, ибо вместе с находящимися в Нуменоре представителями низших народностей, военнопленными, рабами и переселенцами, создает определенный культурный пласт. Имея вид «древней», эта мифология несомненно сложилась после возвышения Нуменора, и не является для дунэдайн, исповедующих истинно древний культ Солнца и Луны, естественной или исконной. Эта мифология базируется на представлении о некой Западной Земле - блаженном острове, или земле Бессмертных Владык - куда после смерти попадают души праведных и смелых, однако при жизни достичь ее невозможно, ибо на пути наложен запрет. Под этой землей несомненно подразумевается Нуменор, чьи жители имеют срок жизни, по меркам срединных земель приближающийся к бесконечному, и недостижимый низшими народами уровень культуры. Основой любой низшей человеческой мифологии является мечта о недостижимом блаженстве. Итак, оправданием недостижимости служит некий запрет. Возможно, здесь отразились мотивы пленения и страх перед неизвестным, поскольку варвары, попадая в Нуменор, не становятся полноценной частью его населения... Под Бессмертными Владыками несомненно подразумевается род Нуменорских Королей, правящих всеми народами людей из-за моря. Кроме того, мотив недостижимости и запрета может быть навеян реальной невозможностью достичь Острова из срединных земель, поскольку для кораблей варваров в наши гавани закрыт доступ, кроме того, у них нет флота, хотя бы отдаленно приспособленного к преодолению больших расстояний. Поэтому мотив запрета соприкасается с мотивом смерти. Любой, кто нарушит запрет, должен умереть от гнева Западных Владык. Отчасти это исторично. Есть свидетельства историков о попытках народов срединных земель переплыть море, каждая из которых закончилась трагически.
Как и во всякой мифологии, в рассматриваемой нами содержится пласт легенд о героях, что преодолели запрет. Исходя из логики мифа, они достигают бессмертных земель и покидают ряды живых навсегда, не оставаясь и среди бессмертных. Это довольно важно - нарушив запрет, они покидают границы мира, не получив награды - их наградой является память оставшихся в живых. Запрет абсолютен и нерушим. Пораженческие настроения и преклонение перед запрещающим Законом - характерные черты низших мифологий. Человеку не дано изменить свою судьбу и судьбу мира. Он слаб.
Итак, мифология низших народов опирается на их знание и представление о Нуменоре, и именно в этой форме их верования были приняты дунэдайн в качестве всеобщей мифологии людей. Для дунадана Запад также стал являться запретным направлением и местом некого обитания Высших Владык, бессмертных, породив понятие «Западного Предела». Однако с развитием морского дела и расцветом географических исследований мифы так называемого «плоского мира» не выдерживают критики. Арда, или земля, на которой мы живем, имеет форму шара, и на западе от Нуменора нет никакой иной земли, кроме срединной, однако на запад до нее тысячи тысяч лиг по воде. Поэтому срединных земель нуменорцы достигают восточным путем, в то время как западный путь занял бы у них несколько лет плавания по великому океану. Ни оно людское судно никогда не приплывало в Нуменор с запада, откуда следует неизбежный вывод об отсутствии цивилизации в этом направлении. Мифология «Западного Предела» - это мифология плоского мира, отражающая идею «края света» и слабость людей перед законами мироздания. Запишите.
* * *
...Так развеивались тайны. Разумеется, ни одна из них не выдержит проверки человеческим разумом. Белые острова Старших остались в сказке. Вместе с горечью я ощущал некую гордость. Гордость опыта.
* * *
Пять месяцев в году мы ходили вдоль берега на учебных судах, и это было прекрасное время. Думать о чем-либо, кроме оснастки, качки и узах товарищества, было некогда.
Кстати, об узах товарищества. Как ни странно это звучит, у меня было мало приятелей, хотя в первый год я готов был каждого назвать таковым. Их количество сокращалось по мере возрастания моих требований. Требования же росли, опираясь на княжеское окружение - оно казалось мне безупречным. Большинство моих ровесников, милые и улыбчивые молодые люди, на поверку оказывались либо тщеславными, либо скучными. Это были дети наместников провинций, с большим вкусом рассуждающие о правомерности рабства и величии нашей расы, предпочитающие не иметь своего мнения обо всем, что шло дальше пищевых предпочтений. Среди них были и потомственные аристократы со звенящими именами, так называемые «ану-барим», которых понятия «так должно» и «так не должно» превращали в зануд, они не поддерживали разговора даже о величии нашей расы - их волновало лишь величие собственного рода. Они делали большие успехи в атлетике и литературе, и держались каждый сам по себе. На меня, уроженца Арандора, они смотрели как на врага, уже успевшего завоевать доверие правящего князя, в то время как им это только предстояло. Иметь с ними дело было опасно из-за количества сочащегося яда. Еще среди моих ровесников были люди со странной репутацией. Они не проявляли интереса ни к учебе, ни к навигации, отставали по всем дисциплинам, и почитались за саботажников. Исключить из Академии их формально было не за что, к тому же каждый из них был представителем знатной или громкой фамилии, так или иначе связанной с Королевским Флотом. Чаще всего это были дети капитанов. Правда, это имело значение разве что для учителей - среди своих саботажники носили клички, на родовые имена откликались сквозь зубы, и не всегда можно было утверждать с уверенностью, какого именно рода потомок щурится на тебя. Я не знал - стыдятся они своих корней, или не хотят, чтобы родичи стыдились их. Их клички были вызывающи: Кровавый, Страдалец, Черный Ястреб, Погибельный, Вдовец. Словно названия пиратских кораблей, которых, говорят, много в восточных водах. Они переводили свои прозвища на язык подворотен и щеголяли им. Они были способны на неприятные выходки. Например, во время экзамена кто-либо из них мог зайти в двери, не дождавшись своей очереди, и заявить:
- Прошу Мастера назначить мне отдельный день и час, когда здесь не будет такого столпотворения. Поскольку мое время вышло.
- Ваше время выйдет, когда зайдет солнце. Идите и ждите своей очереди.
- Это невозможно, потому что у меня свидание с женщиной.
- Частная жизнь не должна касаться Академии и препятствовать регламенту. Вам это известно?
- В вашем возрасте простительно не обращать внимания на частную жизнь, Мастер. Что же до Академии, то она не пострадает, поскольку мое свидание назначено на стороне.
- Ваше поведение глупо. Чего вы хотите таким образом добиться?
- Только одного - возможности отчитаться по вашему предмету завтра. А теперь прошу меня простить - дела сердечные не терпят отлагательств.
...Двадцать человек созерцают ослепительную улыбку наглеца не без зависти. Удивительно, как его удаляющаяся спина не хрустит под тяжестью презрения и тайных обещаний когда-нибудь поступить также.
Когда кончался учебный день, они испарялись из жилых и академических корпусов. Они могли по нескольку недель отсутствовать, но каким-то образом находили отговорки и наверстывали упущенное.
- Вас не было десять дней. Будьте добры назвать причину своего отсутствия.
- Это личная причина, заверяю - результатам учебы она не повредит.
- И тем не менее вы знаете, что обязаны присутствовать здесь каждый день.
- Вы хотите сказать, что это принудительное пребывание в стенах Академии?
- Отчасти. Вы знаете Устав.
- В Уставе сказано о беспричинных отлучках. У меня же есть причина.
- Назовите ее, если не хотите неприятностей.
- Правильно ли я понимаю вас - если я назову эту причину, она вас вполне удовлетворит?
- Если это достойная причина.
- Хорошо, Мастер. Я был на танцах.
- Не смешите меня. Десять дней?
- Нет, два вечера. Но мне надо было еще научиться танцевать, чтобы не посрамить славы нашей Академии.
- Полагаю, это обычная дерзость, не так ли? Теперь прошу вас назвать действительно серьезную причину.
- Это крайне серьезная причина для юноши моих лет, - здесь следует наглая и ослепительная улыбка. - Позвольте же узнать, Мастер, в чем дерзость? Полагаю, сами вы прекрасно танцуете...
- Я прекрасно вас понял, молодой человек. В ближайший месяц вы теряете право покидать территорию Академии.
- Кто будет за мной следить?
- Ваша клятва над Уставом.
- Склоняю голову перед Неизбежным.
...Тем же вечером кружок саботажников можно было застать в полном сборе прямо в центре двора, где проходили утренние построения и торжественные сборы. Они сидели на плитах плаца, прикладываясь к флягам, и громко смеялись. Их спины белели в темноте, словно колотый мрамор. Против кого они бунтовали и кому адресовали свой вызов, было неясно.
* * *
Что скрывать - многое в саботажниках меня привлекало, и прежде всего их умение всегда выходить сухими из воды. Но они держались своим кружком, и хорошо блюли его границы. Ни стать с кем-либо из них накоротке, ни войти в их компанию было невозможно. Наглые улыбки и резкая ирония были их оружием против любого вторжения. Они вызывали любопытство - и пресекали его.
Помню, нам читали литературный курс, куда большинство учеников после атлетики и обеденного перерыва ходили дремать. Они клевали носом с выпрямленными спинами и полуоткрытыми глазами, и неизменно вздрагивали, если Мастер обращался к ним. Знатные зануды строчили вслед за чтецом, изредка поднимая шею и похрустывая суставами - атлетика и обильные обеды были предметами их гордости, никак не сказываясь на самочувствии. Один из саботажников, севший рядом со мной, тоже прилежно заполнял лист, подперев голову рукой. Его имя было Адрохил, но подобно всем саботажникам он был известен по прозвищу - Серегонд, Кровавый (он утверждал, что это средиземское название травы, и на деле его прозвище звучит как Кровохлебка, что, разумеется, куда страшней). Итак, Серегонд трудился над листом, по его губам блуждала кривая улыбка. Ни минуты не веря в его учебный пыл, я скосил глаза - на листе красовалась женская головка, остальное скрывалось за рукой. Руку Серегонда обвивала алая нитка.
- ...великий памятник культуры, важный как историческая веха, - бубнил лектор, меряя шагами залу, - и ключевой для понимания дальнейших литературных тенденций. Это эпическая поэма, созданная в царствование Ар-Бэлухора, «Песнь о Людях Короля».
...Тут Серегонд поднял голову и забарабанил пальцами по столешнице. Его глаза вперились в чернявый затылок однокашника, сидевшего на два яруса ниже нас. Тот, тоже положив голову на руки, теребил волосы и не реагировал.
- К вопросу авторства «Песни» мы перейдем чуть позже. Сейчас важно понять ее подлинное содержание, поскольку текст изобилует архаизмами и трудными поэтическими оборотами. Позже вы будете самостоятельно читать ее и учить два отрывка наизусть. Итак, содержание. Поэма описывает раскол, охвативший королевский двор и близкие ему круги знати. Причиной раскола называется некая «алчба чужбины», в результате которой брат пошел на брата, и в сердцах поселилась измена. Окружение короля разбивается на два лагеря - Верных «Людей короля» и Изменников-Князей. Историю распри вы прочитаете сами. Сейчас нам важны два момента...
...В этот момент Серегонд оторвал от своего листа угол, пожевал его и прицельно плюнул вниз прямо в темя своего товарища. Тот резко оглянулся, его острое, точеное лицо источало презрение. Однако, встретясь взглядом с Серегондом, приняло вопросительное выражение. Я наблюдал за диалогом их глаз, пока не отчаялся в нем разобраться. Листок Серегонда теперь был полностью открыт моему вниманию. На нем красовалась женское тело, увенчанное миловидной головой со сложной прической, ниже которой просвечивали кости и органы, перевитые системой веревок. Целой была только левая рука, в которой был зажат пучок соломы.
- Первый момент, на который надо обратить внимание, это термин «алчба чужбины». Что скрывается за ним? Смысл этого выражения можно понять как некий голод, некое вожделение, связанное с инородностью. Зародилась ли алчба на чужбине? Является чужбина источником или предметом алчбы? Из всех исследований данного вопроса наиболее веским представляется не дословное, а переносное толкование выражения. «Алчба чужбины» может пониматься, конечно, и как страстное желание новых земель, либо как некая страсть, зародившаяся вне Острова, на чужих землях. Она может толковаться и метафизически, как свойственное всем людям «стремление к иному». Однако самые тонкие умы сходятся на том, что речь тут идет о бессмертии. «Чужбина» понимается как чуждый удел, не свойственный человеку, а именно удел вечной жизни во плоти. Как вы знаете, колониальная мифология бессмертия, занесенная на Остров во времена восточных завоеваний, имела здесь широкое хождение. Именно этой традиции свойственно объединять судьбу и место, и переносить бессмертие на некие «земли», находящиеся вне досягаемости человека.
...Товарищ Серегонда, что сидел на два яруса ниже нас, оглянулся и сделал пальцами над плечом какой-то жест. Серегонд кивнул. Его товарищ провел ребром ладони себе по горлу. От этой пантомимы оба они заухмылялись, и я приготовился стать свидетелем выходки.
- Следующий момент - это личности мятежный Князей, - прохаживался взад-вперед лектор. - Как вы сможете увидеть сами, автор избегает имен. Название «Князья» в «Песне» использовано как собирательное, и отнюдь не всегда обозначает родственников короля. Чаще оно является заменителем слова «знатный человек», или же «человек, управляющий землей». Говоря иными словами, князья из «Песни» - это некая островная знать, имена которой не интересовали автора, и это надо запомнить, чтобы верно понять масштаб описанных событий.
- Прошу прощения, Мастер, - встал товарищ Серегонда. Его прозвище было Морфион, Черный Ястреб. - Повторите пожалуйста, при каком из королей была написана эта поэма. Я не успел записать.
- При короле Ар-Бэлухоре.
- А это доподлинно известно?
- Видите ли, это один из тех вопросов, на которые могут ответить только исследователи литературы. На этот счет в свое время существовали разные мнения. Поскольку поэма - не хроника и избегает дат, возможно предположить, что она была создана позже. Тем не менее принято считать, что она написана современником событий. На это указывает язык, характерные для того времени обороты речи и имя короля Ар-Бэлухора, много раз использованное в тексте.
- Это тот самый Ар-Бэлухор, что известен также как Тар-Анкалимон?
- Простите.
- Король Тар-Анкалимон, что ввел культ мертвых?
- Я понимаю, что вы хотите сказать, хотя должен бы просить вас покинуть залу за жаргонное словоупотребление. Язык непристойности не пристал будущим офицерам морского флота. Садитесь, молодой человек.
Морфион пожал плечами и сел, а Серегонд поднял руку. На лицо лектора наползла тень.
- Прошу вопрос, - заложил он руки за спину.
- Я хочу спросить, - встал Серегонд, - не может ли быть понято непосвященными читателями... то есть, не будет ли для них, не знающих тонкостей толкования, слово «Князья» значить конкретных князей Острова? Допустим, князей Андуниэ?
- Видите ли, текст поэмы ныне существует лишь как литературный памятник и не имеет широкого хождения в рядах непосвященных читателей. Иначе каждый из вас знал бы его наизусть и не задавал скользких вопросов, - лектор примирительно улыбнулся. - Что же до правящих Князей Андуниэ, то каждый из вас знает, что они носят титул «Верных» - Авалтири. Таким образом, в этом вопросе разногласий между поэмой и традицией нет. Садитесь.
- Значит ли это, что князья Андуниэ также носили титул Арузани - «Люди короля»?
- Мы говорим о литературе, молодой человек. Особенность примитивного мышления - искать факты под иносказанием. Здесь и сейчас вы изучаете поэзию, самую личную форму творчества, где правят иные законы, чем в истории или правоведении. Смысл изучаемой вами поэмы в рассмотрении темы предательства, основанного на искусе, и в прославлении Верности. В нашем случае это верность не только королю, но и всему уделу людей. Поэма написана о человеке и его выборе, а не о фактах некого царствования с приведением черных списков изменников.
- Вот я и спрашиваю, мастер, как же так выходит, что в истории данного периода Верные - одно из имен мятежников и предателей, а в поэме Верные - преданные королю люди.
Аудитория зашикала. Пара знатных зубрил захрустела суставами, а Морфион, оглянувшись, повертел пальцем у виска.
- Приводимые вами исторические факты мне не известны, - сказал лектор. - Читайте текст. Каждый период времени и каждый свод идей дает своих поэтов. Каждый поэт поет о том, во что он верит. Мы изучаем силу слова, а не идеологию. На лекциях по своему предмету я запрещаю впредь тратить мое время на поиск противоречий.
...Тут случилось невероятное. Морфион зааплодировал. Через несколько мгновений тишины остальные подхватили его овацию.
* * *
В перерыве зала опустела. Саботажники за дверьми сбились кругом, по своему обыкновению. Кто-то подошел к ним пожать руку. Один из наших родовитых умников тоже вразвалку приблизился к ним.
- Эглерофэл Майтосадор! - возгласил он, раскачиваясь на каблуках. Круг разомкнулся. Однако, судя по всему, отвечать никто не спешил.
- Я к тебе обращаюсь! - сказал подошедший, выпятив подбородок в направлении собеседника. Собеседником оказался Морфион.
- Ко мне здесь обращаются иначе, - невозмутимо ответил тот.
- Я привык обращаться к человеку по его имени, - парировал подошедший, все также раскачиваясь на каблуках. - Мое имя Азрутан Батанубэлор Измарадунион. И я хочу сказать тебе, что ваши выходки нам надоели.
- Я услышал тебя, сын лорда Измарадуна, - ответил Морфион.
Повисла пауза - тема исчерпалась.
- Скажи, Эглерофэл, чего ты добиваешься?
- Скажи, сын Измарадуна, чем продиктован твой вопрос.
- Нам стыдно смотреть, как вы унижаете честь Адунаим.
- Хочешь, чтобы я счел себя оскорбленным и смыл это оскорбление кровью?
- Возможно.
- Ты пришел вызвать меня на бой - и не имеешь смелости сказать о том прямо.
- Ты обвинил меня в трусости. Теперь я с полным основанием вызываю тебя.
- Я не стану биться с тобой, сын Измарадуна.
- Отчего же, Эглерофэл? Боишься смерти? Или позора?
- Я не чувствую себя обиженным и вправе отклонить вызов. Таковы мои принципы.
- Мне говорили, что все вы горазды только красоваться. А на деле хуже переселенцев.
- Тебе не удастся вызвать мою ярость. Ступай, сын Измарадуна, я тебя прощаю.
- Не знаю, что более унижает тебя - твой отказ или твои речи. Если уважаешь себя - выйди из-за спин своих друзей. Выйди - и ответь на мой вызов.
- Ты сам захотел, - усмехнулся Морфион, жестом прося товарищей расступиться. Те неспешно разошлись с видом показного равнодушия. Видно, подобные стычки были им не в новинку. Морфион расстегнул пояс и поворотом плеч сбросил верхнюю одежду. В глазах его противника сверкнула радость, он закатал рукава. Морфион сделал несколько шагов вперед и остановился, уставясь сопернику в переносицу. Азрутан положил руку на рукоять кинжала. Морфион приблизился еще, медленно согнул руки и взялся за шнурки рубашки. Не было сомнений, что под одеждой спрятано оружие, и сейчас оно явится на свет, однако Морфион не спешил.
- Ты убивал когда-нибудь, сын Измарадуна? - сказал он. - Знаешь, что у людей под кожей?
- Сомневаешься? - Азрутан вынул кинжал и выставил локоть, пустив лезвие вдоль рукава.
- Не знаю, что и думать, - Морфион приблизился вплотную к противнику, разведя руками створки рубахи. Локоть с лезвием уперся в его грудь. - Разве что проверить на себе... Давай, сын Измарадуна, покажи на что ты способен.
- Защищайся.
- Нападай.
- Возьми нож, - отступил на пол-шага Азрутан.
- У меня нет ножа. Я не боюсь смерти.
- Так не принято. Это бесчестно.
- Бесчестно красоваться, как переселенец, пока не дошло до дела. Чего ты боишься? Мести моих друзей или позора?
- Дерись со мной по правилам или вернись к своим.
- Драться по правилам? До какого предела? До первой крови? До второй? Получи ее даром, сын Измарадуна - и забудь о правилах. Их нет там, где раздор.
- Чего ты хочешь, Эглерофэл?
- Ответь за свои слова! - и Морфион мгновенно схватил Азрутана за кисть, одной рукой развернув ее лезвием наружу, другой - направив себе в грудь. Он сделал это так быстро, что никто не успел и охнуть. Однако в последний миг Азрутан успал разжать пальцы. Кинжал, царапнув ребра, звякнул об пол. В следующий миг Морфиона настиг защитный блок, пришедшийся в живот. Он согнулся в три погибели и осел.
- Падаль! - не владея собой ткнул его Азрутан. Морфион упал на спину и расхохотался - на груди его обнаружился длинный набухающий порез. Он провел по нему рукой, размазав кровь - и выставил красную ладонь в знаменитом жесте приветствия. Это было слишком. Азрутан схватил его за ворот - и в миг сам оказался на полу. Морфион цепко держал его, обвив ногами и прижимая лицом к своей груди.
- Тебе нравится запах крови? - шипел он. - Нравится, сын лордов Запада? Пусть он сопровождает тебя каждый твой день и час, на этих берегах и других, в море и на суше...
- Придурок! - отплевывался Азрутан, вырываясь. - Вы все сумасшедшие... Пусти, или я разобью тебе нос!
- Да, да, разбей, хлебни еще! - хохотал Морфион. - Я знал, что тебе мало! Вам всегда мало крови...
...Наконец, он разжал хватку и застыл. Азрутан вскочил, вытирая лицо рукавом. Потом поднял свой кинжал и сплюнул под ноги.
- Падаль, - снова повторил он.
Кто-то из саботажников, наконец, хмыкнул и зааплодировал. Через миг бурная овация была наградой победителю. Так я окончательно понял, что рукоплескания означали у них высшую меру презрения и горечи.
* * *
Все годы моего обучения - вплоть до совершеннолетия, когда мужчины получают право носить черную одежду, а каждый из будущих офицеров - черно-серебряный плащ - мне не хватало чего-то важного. Я ждал от моря откровений, а от учителей - разрешения всех загадок, однако годы шли, предлагая лишь кодекс чести и каботажное плавание на гребных судах. Гребцы не были гражданами империи, еле понимали наш язык, и в обращении с ними тоже полагался особый статут - «Кодекс загурзана». Парусные ладьи первых лет учебы куда сильнее грели мне сердце, но они были бесперспективны из-за низкого водоизмещения и неспособности к перевозке больших партий грузов. Под парусами ходили лишь связные и рыбаки. Настоящим моряком мог считаться только офицер торгового флота. Разумеется, существовал еще один род судов - личный флот князя Афанузила, называемый «королевским», где сам Афанузил исполнял роль главнокомандующего, пока его сиятельный отец властвовал над Андуниэ. Это были великолепные трехрядные гребные галеры, оснащенные косыми парусами - золотыми и пурпурными - на которых красовался знак солнца. Капитаны этих судов почитались как небожители и вызывали зависть. Попасть офицером на такой корабль было пределом мечтаний. Однако времена стояли мирные, люди жили долго, и вакансий не было.
Итак, все годы обучения мне не хватало чего-то важного. Каким бы словом это ни называть, я знаю - мне не хватало друга.
* * *
В год моего совершеннолетия судьба на мне отыгралась. Мне было 25 лет. Мой отец Арагвендор Амбатур, второй советник князя Гимильхада, находился в столице, и я не ведал, что он творил. Я знал, что он отдал меня сюда, потому что так поступали все наши предки. Их связывало с Княжеским Домом Андуниэ дальнее родство. Но никто из них, насколько я знаю, не был здесь счастлив.
Я отлично помню тот день накануне солнцестояния, когда Академия выдала нам форменную одежду и отпустила гулять на все четыре стороны до начала летней навигации. Господа саботажники испарились первыми. В связи со слухами о женитьбе князя и приближающимися торжествами Венца Лета в городе было много приезжих, и как следствие много развлечений. Прочие разделились на посетителей портовых таверн, послушных сыновей, приглашенных на домашние торжества, и гостей послушных сыновей. Остальные отправились на поиски приключений.
* * *
Я спустился в порт вместе с компанией пропойц. Наши новые, кое-как завязанные черные плащи, отделанные серебряным галуном, превращали нас в стаю крикливых воронов.
- Ну все, парни, - говорил по дороге один, по имени Азаргел, - больше никакой мути! Я собираюсь пожечь конспекты. Вы со мной?
- Запросто, запросто, кроме Замиркана. Он свои вчера утопил.
- Отец прислал золота, - звякнул мешочком Замиркан. - Всякий бы утопил! Гуляем.
Вечерняя гавань была полна народом, мимо тащились галерники с тюками на плечах. Мы тут же попали в давку, и работали локтями, посылая всех встречных к морским полипам.
- Что за мразь! - отряхивал новенький плащ Азаргел.
Галерники угрюмо ползли мимо, словно не понимали человеческого языка.
- Шевелитесь! - цедил загурзан, подгонявший их.
- Развелось грязномордых, ступить некуда, - сетовал Замиркан.
- Прощайте, парни! - крикнул я, отрезанный людским водоворотом. Мне расхотелось пропивать в кабаке золото чужого папаши и слушать про грязномордых. Я исполнил сыновний долг, подтверждением чему был офицерский чин. И теперь собирался исполнить свой собственный.
У причала под Княжеской Лестницей красовался торговый корабль. Какое-то время я смотрел на него издали сквозь лес мачт, которым дробилось закатное направление - это был один из тех кораблей, на которых мы ходили последний год вдоль западного побережья. Два ряда весел, нижняя палуба, потные галерники, «Кодекс загурзана». Тот корабль, на котором я должен был провести ближайшие несколько лет своей жизни.
Капитан стоял на парапете и наблюдал за укладкой канатных бухт. Тень пурпурного паруса скрывала половину его лица, отчего мне был виден только его светлый глаз и край губ. Бронзовая маска никогда не сомневавшегося человека. Я отсалютовал.
- Поздравляю с окончанием учебы, - едва глядя на меня, сказал он. - Не терпится в море?
- Я хочу с вами поговорить.
- Только не долго.
- Я пришел сказать, что не пойду на этом корабле. Я хотел бы какое-то время провести на берегу. Насколько я знаю, у нас есть возможность...
- У вас есть возможность не распределяться на суда, - холодно ответил капитан, отвлекаясь от наблюдения и глядя мне в глаза. - Однако в будущем это может сказаться крайне болезненно. Незакрепленные навыки утрачиваются.
- Да, я к этому готов. Когда подать прошение?
- После солнцестояния. Надеюсь, у вас есть причина.
Причина у меня была. Но указывать я собирался не ее. Крики погрузки неслись над знаменитым мрамором Андуниэ, отшлифованном приливом и ветрами - безупречно ровном, бескомпромиссном, как лицо напротив, как этот город, как этот день, как вся моя жизнь до этой минуты. Мой ясный мир. Ты больше мне не нужен. Зачем ты мне, если ИХ не существует? Без Них ты стал таким же прямоугольным, как эта каменная гавань. Море без Них пусто, и я понимаю, что ненавижу его. Оно обмануло меня. Во все стороны света оно одинаково, безжизненно и тошнотворно. Я поклонился.
- Ты уверен в своих словах? - переспросил капитан, и в голосе его мне послышалось нечто отеческое. Поздно.
- Да, это мое решение.
- Жаль. Твой отец мог бы тобой гордиться.
- Думаю, у него еще будет эта возможность, капитан.
.... Строй мачт, как решето забрала, сомкнулся перед моими глазами. Я ухожу из флота, потому что в нем теперь нет смысла. Капитан еще не понимает этого, а я понимаю. Я знаю, что ровно на одну иллюзию старше его.
* * *
Я отправился домой, поскольку не знал, как еще проводить этот вечер. В моей комнате на столе, посреди игрушечной флотилии, стояла черная бутыль прекрасного вина из княжеских погребов. Перед бутылью красовался тонкий кинжал с резьбой по лезвию, намеренно вытащенный из ножен на два пальца. Ножны были отделаны черненым серебром. Я растерялся - это были княжеские подарки. Сомнения рассеивала записка, прижатая днищем бутылки: «Сыну моего друга, Гвендокару Арагвендориону, в день обретения Плаща».
Меня охватило смутное чувство горечи - то самое чувство, которое я приписывал опыту. Этот опыт говорил, что лорд Нимразор, заботливый и хороший человек, ничего и никогда не забывавший, откупился от меня поистине царскими дарами и предоставил мне в обращении с ними полную свободу, что было ценно само по себе. Однако он не дождался меня и не осветил мой день своим присутствием. Опыт говорил, что во взрослой жизни люди так поступают друг с другом постоянно.
Я откупорил бутылку, сел на оконный проем, забил трубку и выпил за здоровье князя. Потом выкурил трубку и выпил снова, за собственное совершеннолетие. Потом выпил за свое освобождение. Потом подумал, и выпил за то, за что хотел - «Силы земные и небесные, сделайте так, чтобы этот человек, лорд Нимразор, обходился бы со мной по-человечески.»
В этот момент в дверь постучали. Спрыгнув с окна, я открыл дверь, полагая, что это комендант. Но это был виновник моей горечи. Лорд Нимразор.
Я остолбенел.
- Поздравляю тебя, Гвендокар, с началом взрослой жизни, - сказал он через порог.
- Зайдите, прошу вас, - робко предложил я, махая бутылкой. Он прошел и остановился у оконного проема. Его лицо золотилось в лучах заходящего солнца.
- Твой отец будет здесь на будущей неделе, - сказал князь, глядя на чахлое дерево. - Он хочет взять тебя в Арминалет на пару седмиц.
- Зачем? - насторожился я.
- Он будет моим послом у короля на торжествах Венца Лета... И сопровождающим моего гонца к наследнику государя. Этим гонцом будешь ты.
- Шутите.
- Ни в коей мере. Так принято - чтобы князья посылали гонцов из собственных земель, а не пользовались услугами дипломатов. Ты мой воспитанник и подданный, приличия соблюдены. Я дам тебе письмо. Арагвендор расскажет тебе остальное.
- Это по поводу Принцессы? - догадался я. Вино ударило мне в голову и развязало язык.
- Именно, - засмеялся князь. Его смех был холодным. - Полагаю, самое время юноше твоего возраста стать гонцом любви.
- Но ведь принцесса еще ребенок!
- Ребенок вырастет, Гвендокар, - князь отстранился от окна, и закатный свет теперь облизывал только его левую руку, отчего она казалось одетой в золотую перчатку. - Годы ныне бегут скорее, чем прежде.
- Благодарю за доверие, лорд Нимразор, вы не раскаетесь! - воскликнул я, взмахнув бутылью. Перед моими глазами плыли радужные пятна.
- Отдыхай, - вздохнул князь, прикрыв глаза, и отвернулся. На прощание он коснулся моего плеча, и его странный запах - запах луговой травы и желтых лесных цветов, казалось, запечатлелся на моей одежде.
Я запер дверь и привалился к ней спиной. Меня бил озноб.
* * *
Закат догорел, на город опустилась сумеречная дымка. Из окна тянуло морем, влажным камнем и сотней запахов грядущей ночи. Я собрал волосы, как теперь обязывал мой статус, и вышел наружу.
Позади меня в окнах лорда Нимразора горел свет. Крыло лорда Афанузила утопало во тьме. В воротах комендант беседовал с охраной - их тихие, сухие голоса поглощались выпавшим туманом.
- Кто идет? - по-отечески спросил комендант.
- Свои, - отозвался я.
- А! - смерил комендант мой форменный плащ. - Стало быть, оперился. Приветствуем. - Тут охрана отсалютовала вытянутыми руками, я ответил. Мой новый статус казался фантастическим.
- Хотите занять пост, офицер? - спросил комендант, кивнув на ворота. Я растерялся.
- Сейчас? - тупо переспросил я, борясь с винными парами, миг назад окрасившими все вокруг в восхитительные пепельные краски.
- Служебная шутка! - рассмеялся комендант, охрана подхватила. Пепельные краски сменились на лиловые. Я тоже засмеялся.
- Куда на ночь глядя? - открыл кованую решетку комендант.
- Прогуляться.
- Разрешение лорда Нимразора имеется?
- Какое разрешение?
- Офицеры могут покидать княжескую резиденцию только с разрешения князя, - невозмутимо загородил ворота комендант.
- С каких пор...- начал было я, но увидев лицо коменданта, закончил: - ...Служебная шутка?
- Ладно, ступай. Если вернешься на третьей страже, тут будет другой пост, - хмыкнул комендант. - Не знаю, не знаю, как ты будешь доказывать им, отчего офицер флота Андуниэ болтался невесть где до рассвета... без разрешительных грамот... без приказа князя...
- Но вы же предупредите их?
- И не подумаю. Некогда. Пришли корабли из Азулады, сейчас пойдет опись, пятое-десятое... - комендант потер шею и доверительно посмотрел мне в глаза. - Одним словом, вряд ли получится.
- И что?
- Я бы на твоем месте взял у князя пропуск.
- Советуете вернуться?
- Мое дело предупредить. Иначе трое суток задержания... без содержания... если пустят внутрь.
- Пропади пропадом эти порядки! - взвился я, отстраняя коменданта.
- Служебная шутка! - донеслось в мою спину.
* * *
Над морем висела плотная пелена, скрывая границу горизонта. В порту сквозь туман высился лес мачт со спущенными парусами, среди которых могли быть, а могли и не быть небеленые холсты Азулады. Набережная, как всегда в этот час, полнилась гуляющими. Среди них наверняка находились мои однокашники, из тех, кто отправился болтаться по городу.
На белой лестнице, ведущей в гавань от княжеской резиденции, мне попались несколько портовых рабочих. Изножье лестницы тонуло в дымке. Чем дальше я спускался, тем точнее видел в этой дымке два силуэта. Но лишь с десяти ступеней я понял, что не ошибся - это был князь Афанузил, одетый в обычный форменный плащ, вроде моего, и незнакомый мне мужчина в одежде капитана королевского флота. «Никто не собирается спать», - подумал я, и здесь ноги меня остановили. Собеседники молчали. В длинном смоляном хвосте князя Афанузила - на расстоянии вытянутой руки - блестели капли воды.
- Приветствую род князей Андуниэ и лорда Афанузила! - поклонился я.
- Доброй ночи, - оглянулся лорд Афанузил. - А!... Это ты...
- Позвольте обратиться к вам с просьбой.
- Я слушаю.
- Говорят, офицеры морского флота, чью форму я ношу, не могут возвращаться утром в резиденцию без пропуска. Прошу лорда Афанузила выдать мне то, что мне его заменит, - я снова поклонился.
- Вот это дисциплина! - усмехнулся капитан, ударив по колену сложенными перчатками. Он был на пол-головы ниже князя и тонок в кости, так что его движение, призванное быть простецки-разухабистым, оказалось аристократически-изящным. Капитаны королевского флота, каких бы привычек не набрались, остаются избранниками князей и отличаются от прочих, как сокол от индюшки.
- Ветер не изменился, - сказал лорд Афанузил. - Это пароль. Скажешь его на воротах. Спросят, кто тебе об этом сказал, ответишь - друг благой земли. Не спросят - не говори.
- Благодарю, - ошеломленно пробормотал я.
- Морская Академия? - спросил капитан князя, кивнув в мою сторону.
- Да, воспитанник брата, - тут князь Афанузил заложил свои перчатки за пояс и второй раз ошеломил меня. Вытянув руки, он развязал узел моего форменного плаща и завязал его заново, тем самым способом, каким я пользуюсь до сих пор. Один конец остается длинным, другой обвивает его вензелем, достаточно одного движения, чтобы ослабить или затянуть узел.
- Новобранцев водят за нос, - переложил перчатки в левую руку капитан. - Флотские сегодня как ополоумели, городят чушь... Пострела моего не пустили на корабль.
- Каждый год одно и то же, - повернулся к собеседнику лорд Афанузил, покончив с моим плащом. - Традиция.
- Прошу прощения, - приложил я руку к груди, - пароль тоже шуточный?
- Утром разберешься, - расхохотался князь Афанузил.
* * *
Не уверенный ни в чем, я спустился в гавань. Хмель испарился. У выхода на пирс обнаружилась группа моряков, окружившая одного из наших зубрил, и, видимо, водившая его за нос. Зубрила был с девушкой. «Покатались на лодке», - усмехнулся я.
Я брел мимо таверн, фонарей, окруженных кольцами водяного пара, доков, мимо мраморного мола, пока не дошел до складов. Дальше гранит набережной кончался, и начинался голый берег. Никто из знакомых мне по дороге не попался. Гуляющие остались позади.
На побережье опустилась ночь. В моей голове теснились мысли, притупляя чувство времени. Я брел вперед и думал о будущем. Оно сулило дары. Море по левую руку от меня было угольно черным, слившимся с небесами, так что если заткнуть уши, можно принять его за равнину. Только полоска пены выдавала его. Я шел и смотрел на эту белую горизонталь в черноте. Путь человеческий подобен полосе прибоя, вдоль которого он идет: светлый, прочерченный во мраке, неровный, но ясно указывающий направление. Нельзя идти поперек - там гибель, нельзя удаляться в сторону - там блуждание в ночи. Чем кончается размеченная дорога - неизвестно.
...Береговая трава источала запах нездешних цветов, которые здесь никогда не росли: запах забродившего меда, лунной росы и бессонницы. В детстве, оказавшись на берегу моря, я ни мгновенья бы не сомневался, что это ИХ запах, потому что Море связано с Ними. Возможно, я даже уверился бы, что встречу Их - на холме за прибрежными скалами, на гальке между валунами. Кто-то из Них, повинуясь неведомому зову, пристал к этому берегу с другого края плоского мира. Он спит на земле с открытыми глазами, созерцая круги светил, и рядом горит его голубой светильник, цветочная чаша темного металла.
Для кого они зажигают огонь? - подумал я, оглядывая берег. Сердце мое замерло и содрогнулось. Потому что между валунами справа, возле скалы, сверкнул огонь.
Загрузка... 
