* * *
Мать Калиондо ткала. Это была хрупкая сероглазая женщина в платье винного цвета, похожая на траурную бабочку. Ее анемичные движения были столь мягки и тягучи, что, казалось, она двигается в воде. Но самое удивительное - рядом с ней, за прялкой, сидела точная копия Калиондо.
- Моя сестра Истар, - спас меня тот. - Моя матушка госпожа Марет. Мой друг Гвендокар, я говорил.
Женщины встали. Девочка не смотрела на меня, а ее мать, напротив, так и впилась в меня глазами.
- Какая красота, - сказала она уверенно. - Вот это настоящий род Беора. Именно такой сын должен был быть у твоего отца.
- Да, мам, расскажи Гвендокару, отчего я белобрысый.
- Ты у меня эльфеныш, - усмехнулась госпожа Марет тем же самым манером, который я наблюдал у Калиондо - не зло, но и не весело. - Тара, накрой на стол.
Девочка покорно вышла. Госпожа Марет сматывала нитки, пока Калиондо пихал меня локтем и делал страшное лицо. Потом хозяйка поплыла вглубь дома, а мы за ней. Волосы госпожа Марет носила распущенными, без всякой прически, и они колыхались перед моим лицом, как блестящая ткань.
* * *
Стол был накрыт наилучшим образом, и мы отдали ему должное, хотя я и сдерживался, как мог, чтоб не выглядеть дикарем. Госпожа Марет налила себе яблочного вина и пила его, чуть отодвинувшись от стола. Тара, глядя на мать, поступила так же, только в кубке у нее было молоко.
- Бережет фигуру, - откомментировал Калиондо с набитым ртом.
- Кушай, Кали, - язвительно произнесла Истар таким небесным голосом, что мои челюсти замерли от восхищения. - А то уработался, как рудничный.
- Работать надо головой, - невозмутимо жевал Калиондо, постучав себя по макушке. Сестра фыркнула.
- Госпожа Марет, - борясь со смущением, сказал я, - расскажите, отчего у ваших детей такая масть?
- А, - отправив кубок на стол, небрежно сказала та, - это у меня эльфы детей свели. - И неожиданно рассмеялась так же, как ее сын. Сестра под столом толкнула брата ногой - тот цапнул ее за руку. Ложка со звоном упала на пол. Калиондо наступил на нее - сестра налетела носом на его колено. Пока она выдергивала ложку из-под его стопы, Калиондо поверх ее спины дотянулся до кубка и допил сестрино молоко. Сев на место и обнаружив потерю, сестра демонстративно плюхнула кубок в тарелку Калиондо.
- Вот оно, - сказала госпожа Марет. - Никакого представления о приличиях. Человечьи дети так себя при гостях не ведут.
...Все лица за столом вмиг стали лукавыми. И выжидающими.
- Ладно, скажу чистую правду, - поправила волосы Марет. - Было мне двадцать лет. Отца вашего я еще не знала, - кивнула она детям, - а жили мы тогда за морем, где нынче колониальная крепость. Крепость и тогда была, правда хлипкая, и выходили мы наружу редко. И вот бабка моя захворала, а сестры были кто где. Одна при муже в дальней деревне. Другая у знахарки жила на обучении, а брат мой воевал. Одним словом, бабка моя захворала, да так крепко, что нужен был толковый лекарь. Делать нечего, пришлось мне идти к сестре до знахарки. А та жила в лесу, на дальней делянке. И вот пошла я к сестре, а было тогда новолуние, темень ночью - хоть глаз выколи. Вышла я в полдень, а как до лесу дошла, уже стемнело. Иду - и слышу - вой волчий. Сначала далеко, потом ближе. И вот вижу - светятся сквозь ельник две точки. Тут, надо сказать, припустилась я бежать, что есть духу, прямо сквозь подлесок, а вдали воет, и не видно ни зги. В общем, сбилась я с дороги. Когда вышла на поляну - никакой делянки там не оказалось, потому что поляна была не та. Делать нечего. Смотрю на звезды, чтобы понять, куда теперь путь держать - а там все сверкает, переливается, и такая тоска меня взяла, словами не скажешь. Звездам-то какое до нас дело? Поплакала я, да назад пошла. Думаю, выйду до тропки, там не собьюсь. А коли волки меня задерут - пускай это лучше на дороге случится, чтоб потом кто хоть кости мои нашел да похоронил. Иду через лес, никакой дороги нет, но и вой попритих. И вот вижу впереди просвет. И одну горящую точку. Обругала себя последними словами, потому что только в сказках у волков глаза горят, и при луне, а нынче с чего бы им светиться? Вышла на прогалину - и обомлела. Стоит на траве светильник голубой, такая чаша цветочная, - госпожа Марет показала руками, какая чаша, - темного металла. А рядом плащ брошен на траву. И такое все тонкое, расписное, что сердце сжимается. И аромат над поляной нездешний. И вот тут я чуть чувств не лишилась. Потому что вижу - выходят к светильнику двое - мужчина и женщина, и так он ее обнимает, что понятно - это суженые. Выходят - и идут прямо ко мне, а я застыла столбом, глаз оторвать не могу. Никогда не видела такой красоты. Я сразу поняла, что они не люди. У них были серебряные волосы, у мужчины по локоть, у женщины до колен. Лиц же не описать. Лица у них светились, хоть и было кругом темно. Я даже одежды их не запомнила, потому что, как глаза их увидала - ноги и подломились. Такой конфуз случился. Стою на коленях, из глаз слезы льют. Ничего с собой поделать не могла. Сразу понятно стало, отчего мне волчий вой был послан и блуждания, и все несчастья - это чтобы я их встретила. Мужчина спутницу свою оставил, подошел ко мне и одним движеньем над землей поднял - такая в нем сила оказалась. Улыбается и говорит по своему - словно музыка журчит. Глазищи у него на пол-лица - я когда в них смотрела, все понимала, что говорит. Но повторить потом никому не могла. И вам не скажу. Тут спутница его подошла и, видя такое дело, говорит по нашему:
- Что ты здесь забыла, дева, в час потерянной луны?
Я же что думала, то сказала:
- Вас, - говорю.
Тут оба они засмеялись, да так, что и я с ними.
- Коли так, - говорит женщина, - говори, что тебе надобно.
- Бабка по отцу захворала у меня, не знаю, что делать.
Тут они снова по своему перекинулись, и мужчина говорит:
- Глянь-ка на меня. - И глазищами своими прямо в душу мою посмотрел. Наверно, все он там про бабкину болезнь высмотрел. Сказал спутнице своей пару слов не наших. Та жемчужину с шеи сняла и ему протянула. Он флягу с пояса отстегнул - простая фляга кожаная - и все это мне дает. А спутница его говорит:
- Как луна покажется, а будет это завтра, выйди после полуночи из дому, и под ее светом жемчуг истолки. Насыпь его во флягу и дай матери твоего отца.
- Камнем толченым ее поить?? - засомневалась я. - Она ж помрет!
- Не помрет, пока ты замуж не вышла, - сказал мужчина.
- Спасибо, теперь мне понятно, что делать, чтобы бабка жила вечно.
Они опять засмеялись. Потом женщина снова говорит:
- А сама чего-нибудь хочешь?
- Вас почаще видеть, - осмелела я.
Переглянулись они, и мужчина говорит:
- Это проще простого.
Засмеялись они снова, да так странно, что мороз у меня по коже пошел. Вспомнила я, что они все ж не люди, мало ли. Посмеялись и говорят:
- Иди вон на ту звезду. Она тебя к дому выведет. - Махнул мужчина рукой наверх, спутницу свою обнял, и оба сошли с поляны, ни веточка не треснула. Осмотрелась я, да пошла, как они велели. Вышла из лесу сразу, до утра домой вернулась.
Бабка моя совсем плохая лежала. Даже не спросила, как там сестра моя, только вздыхала. Ну, я и не сказала ей. А на следующую ночь, как вы понимаете, истолкла я жемчуг под луной - нелегкое это было дело, я сперва в ступке, глупая, его толкла, пока он оттуда не выскочил целехонек и по темени чуть не затерялся, в общем перетерла как могла двумя камнями, ссыпала во флягу - и бабке дала. И, как вы понимаете, бабка моя пошла на поправку. Но это не конец истории.
Пять лет спустя приплыли отсюда, из Нуменора, корабли. И началась у нас совсем другая жизнь. Тогда я познакомилась с вашим отцом, - кивнула Марет детям, - он был черноволос, горяч, и всегда знал, чего хочет. Он быстро отбил меня у нашего охотника, что за мной увивался, и мы поженились. Я очень хотела увидеть легендарный Запад, его большие города и жизнь, где есть еще что-то, кроме войн и голода.
Ваш отец очень меня любил. Он говорил, что ради нашей встречи стоило проплыть сотню лиг, и что он с рожденья знал, что счастье его ждет на ином берегу. Я же и слов не находила, чтобы отблагодарить судьбу. Все наши жители мне завидовали, и у них было на то основание.
И вот настало мне время подарить ему сына. Накануне мы придумывали ему разные имена и загадывали общее будущее.
...Тут госпожа Марет помрачнела - словно траурная тень накрыла ее лицо. Помолчав, она продолжила:
- У меня родилась двойня - ты, Калиондо, и ты, Истар. Вашими именами вы обязаны отцу. Он взял их из какой-то старой книги, и сказал, что первое имя означает светлый камень, а второе - мудрость. Когда нянька принесла мне вас первый раз и отдала в руки - я сразу поняла, что произошло. И очень испугалась. Потому что и именами, и цветом, и общим обликом вы походили на тех. Не на нас. И толченая жемчужина мне вспомнилась, она звучала в имени мальчика... и мудрый совет женщины-чародейки... Они исполнили мое желание буквально - я родила себе двух эльфов, и буду видеть их постоянно. Я не знала, что я скажу своему мужу. Я очень боялась его неизбежных вопросов, но еще сильнее - сплетен остальных.
Конечно, были сплетни. Мужу я все рассказала, но не знаю, до конца ли он поверил мне. Он полагал, что никого кроме людей и вражьих тварей на свете не существует. Он приводил сильные аргументы - например, что в определенный час в лесах цветет ядовитая трава, отравляющая округу своим ароматом, и под ее воздействием можно забыть себя и увидеть что угодно. Он говорил, что я уснула в лесу и мне все привиделось, что я фантазерка, что не может такого быть, чтоб в двух шагах от крепости разгуливали нелюди, что все они давно исчезли с лица земли, а возможно, и никогда не жили на ней. Что их придумали люди в тоске по совершенству. Он читал нуменорские стихи, в которых сквозила эта тоска, и говорил, что такова вся человеческая культура. Он так много знал, что я не смела сопротивляться. Я приняла все, как есть. Единственное, что было не объяснимо - почему моих детей двое, и почему у них серебряные волосы. Но мой муж сказал - наверное, несколько поколений назад кто-нибудь из моего рода связал судьбу с людьми холмов, они желтоволосые, а дети вырастут - тоже пожелтеют.
Прошло два года, все успокоилось, потому что время примиряет нас с чем угодно. И тут ты, Калиондо, заговорил. Ты заговорил сразу, не как лепечут младенцы, а большими, долгими фразами... Но никто не мог понять ни слова, потому что это был не наш язык. Муж мой считал, что так и следует лепетать человеческим младенцам, которые пробуют звук на вкус одним им понятным образом. Но я-то понимала, что это за речь, хоть сама не владею ей. Ты, дружок, заговорил на их языке прежде, чем выучил наше слово «мама». Мне было страшно. Но к этому страху примешивалось странное чувство радости - словно ты за меня кому-то здорово отомстил. А сестра твоя прежде речи начала петь. Так что я обрела покой - я знала правду, этого довольно. А потом мы переехали сюда, - это госпожа Марет обратила уже ко мне. - Переезд был похож на бегство. Не знаю, как там мой... Вернется - подивится. - Она невесело улыбнулась, и плеснула себе яблочного вина. - Так что, дети, не ходите ночью в чащу. Хотя здесь, на острове, это и безопасно.
Лица за столом утратили лукавость и стали задумчивы. Истар ковырялась вилкой в блюде остывшего мяса.
Каким было то лето, я не помню. Я не помню, шел ли дождь, и как часто, каков был урожай, холодны ли были ночи. Я не помню, как пожелтели листья. Перед моими глазами стоит нескончаемый полдень и резная крона, шевелимая ветром. Иногда он предстает медовым закатом, по волнам которого я плыву среди долгих дорог перистых облаков - розовых, синих, прозрачных. Иногда все сливается в одну-единственную ночь - ночь, когда мы с Истар и Калиондо лежали на крыше их дома и смотрели вверх. Мой разум спал. Его свели властительные эльфы. Внутри меня открылся какой-то бездонный источник - и я никак не мог напиться.
* * *
Мне снился белый город в кольце скал - я шел по нему, и повторял свое имя. Назвав свое имя, я стал его гражданином и жителем. В утренних сумерках я постигал его геометрию и архитектонику, и мне больше не был страшен восход солнца. Он - этот бьющий из-за спины свет - ошеломлял, но не пугал. Граница тени ползла по стенам и белым камням мостовой - и в ушах звучал голос: «Оглянись!» Снежные пики башен не отбрасывали теней, камень мостовой искрился так, что трудно отвести глаза - но голос звучал, побеждая мою робость: «Это солнце светит, но не слепит. Оглянись.» Помню, как я оглянулся - и за миг до взгляда назад понял, что там. Над горизонтом вставала огромная, ясная, голубая звезда.
* * *
- Мы стоим на страже у устья Пути Избавления. - Медленно переводил Калдиондо, ведя пальцем по краю страницы, чтобы не упустить строку. Музыка чужого языка создавала иллюзию полного понимания - я готов был слушать его и так, без перевода, пока не обнаружил, что слушаю вовсе не чужой язык - а собственные предположения. Тогда Калиондо перестал читать и стал переводить. Мучительно медленно, потому что - по его словам - он никогда раньше не делал это вслух. Счастливчик Калиондо знал этот язык неведомым ему образом, и затруднялся только в словах нашей речи - они казались ему недостаточно полными. - Мы стоим на страже у устья Пути Избавления. Радуйтесь же, что нашли его, ибо вот перед вами Град Семи Имен, где обретают надежду все, кто борется с Мелько. Мелько - это имя Врага. Дальше тут говорится:
И сказал тогда Туор:
- Каковы же те имена?
И ответил старший из Стражников:
- Так говорится, так поется: "Гондобаром зовусь я и Гондотлимбаром, Градом Камня и Градом Живущих в Камне; Гондолином, Певучим Камнем, и Гварестрином именуюсь я, Башней Стражи, Гар Турионом, Тайным Убежищем, ибо сокрыт я от глаз Мелько; но те, кто больше всего любят меня, зовут меня Лот, ибо цветку я подобен, и Лотенгриолем, Цветком на равнине". Но, - добавил страж, - обычно мы зовем его Ондолиндалэ.
...Из-за окна доносится пение его сестры - она шьет в саду под вишнями, и не знает, что ее брат совершил страшное преступление - вынес на свет, под чужой взор тайную и главную семейную драгоценность - рукописную книгу в черном переплете без названия, книгу без начала и конца, обрывок огромного полотна, размеры которого ныне никто не узнает. Шелковые тисненые страницы переплетены вручную, часть их несет следы соли, смоляные чернила съела морская вода. Воистину Книга-из-за-Моря. Если б она была другой - она лишилась бы достоверности.
- И вот выбегает толпа из врат Гондолина, - звук еле срывается с уст, - и дивится тому, каков Туор - высокий и длинноногий, - и его тяжелому копью с наконечником из рыбьей кости, и его большой арфе. Был он худ и оборван, и кудри его неухожены, и одет он был в медвежьи шкуры.
Со временем повелел король лучшим своим оружейникам сковать доспехи в дар Туору, и сделаны были те доспехи из нолдорской стали, покрытой серебром; шлем же его украсили по бокам лебедиными крыльями из металла и самоцветов, и на щите его также начертали лебединое крыло. Написано далее, что в те дни праотцы людей были ниже ростом, чем теперешние люди, а дети народа эльфов выше. Говорится, что Туор все же был выше всех, кто стоял вокруг. Потому что эльфы Гондолина были невысокие, тонкие и очень гибкие. Они были быстроноги и удивительно красивы; губы их были нежны и печальны, а в глазах их сияла радость, готовая разразиться слезами; ибо в те времена были нолдор изгнанниками в душе, и томила их неизбывная тоска по прежнему дому. Но рок и непреодолимая тяга к познанию привели их в далекие края, и теперь жили они, окруженные слугами Мелько, и трудились они с любовью, дабы сделать свое жилище как можно прекраснее.
- Что есть нолдор?
- Самоназвание их народа. У них было несколько рас, но я ничего про это не знаю.
- А почему они названы изгнанниками?
- Потому что их дом на Западе, а дело происходит на Востоке, куда они пришли.
- Зачем?
- Ты же сам говорил - взять свои камни. Их много пришло. Все они друг другу были родичи, вот одни погибли, другие построили города.
- А остались?.. Города?
- Не знаю. Но все, что описывается здесь, сейчас на морском дне.
- Что, был потоп? - кривлю я рот, потому что знаю - был. Из потопа поднялся наш остров Нуменор.
- Был потоп, когда уничтожили Мелько.
- А книга эта допотопная?
- Не знаю, хотя думать так приятно, - Калиондо ухмыляется, опуская книгу, и я бесконечно благодарен ему за отсутствие лжи. - Книга эта пришла с моря. Наше семейное предание говорит, что она была на разбитом корабле, который вынесло к Азуладе, и досталась нарунбалику сторожевого судна - предку моего отца. Наверное, он ее и переплел. Может быть, он мог это читать, оттого и взял. Мама мне ее дала как «диковину» в детстве. Она думала - это не буквы, а орнаменты для вышивки. Только ты ей не говори, что я проболтался.
...Откровения юности. Дети могут быть старше своих родителей. Тем, кто это осознал, всегда бывает не по себе.
Калиондо теряется в тени - клены под окнами дома так густы, что в комнате полумрак. Дерево Нуменора - клен, его пятипалые листья повторяют форму нашего острова. Удивительно, что символ нашего государства в таком изобилии рос перед домом тех, кто считался его изменниками. Удивительно, что в Арминалете клены не росли.
- Тогда Тургон Нолофинвион, - читает Калиондо, - король Гондолина, в белом одеянии с золотым поясом и с гранатовым венцом на челе, вышел и встал пред дверьми своими, на вершине белых лестниц, что вели к ним, и сказал:
- Это град бдения и стражи, Гондолин на Амон Гварет, и здесь обретает свободу всякий, чье сердце чисто, но никто не может войти, не назвавшись. Здесь кончается страница и фрагмент.
...Не выдать себя. Зажмурившись, сижу, не дыша. Я, назвавшийся и видевший солнце Гондолина, его гражданин и житель. Я знаю, что там моя свобода. Только пока не знаю туда путей.
Шуршат тисненые страницы. В них скрыты битвы, о которых мы не имели представления, потому что на нашем острове никогда не было войн. Там скрыты ужасные истины, и подвиги, и слава, и юная смерть. Не открывая глаз молчу - жду, что будет с моим городом.
- Раздаются звон и крики, флаги плещутся над дымом. То явился Эктелион с народом Фонтана, и отряд тот приближался под звуки флейт, и ласкали глаз их серебряные одежды, расшитые хрусталем, в красном пламени пожарищ, среди черных руин.
Но малому отряду не выстоять против многих, и вот бич огненного демона, балрога, обжег Эктелиону левую руку, и тот выронил щит, а тут через обломки стены ползет на них чудовищный дракон. Тогда Эктелион опирается на Туора, и Туор не мог его бросить, хотя чудовище ползло прямо на них, и похоже было, что сейчас оно их растопчет. Но Туор собрал все силы, поднял Эктелиона и вместе с остатками своего отряда бросился прочь. Тварь же била хвостом и погубила много народа, и ряды нолдор сильно поредели.
Так последние защитники Гондолина собрались на Дворцовой площади. Немало среди них раненых и ослабевших, и Туор устал от трудов этой ночи и шатается под весом Эктелиона; Эктелион же в глубоком обмороке. И тут на восточной стороне улицы послышался шум, и на площадь ворвался Лаурэфиндэ с последними воинами Золотого Цветка.
Туор тем временем расстегнул шлем на Эктелионе, плеснул в его лицо водой из фонтана, чтобы привести в чувство, и напоил его. И вот предводители, Туор и Лаурэфиндэ, расчищают площадь, выводят всех, кого можно, из улиц, и заваливают все подходы.
Но вот люди Мелько собрали свои силы: по всем путям, с севера, востока и запада, к Королевской площади приползли семь огненных драконов, на них ехали балроги, а вокруг слуги Врага. На завалах началась резня; Эктелион же лежал у фонтана; ни одна песня и история не помнит более стойких защитников. Но в конце концов дракон прорывается через северный Завал - некогда там была Розовая аллея, но теперь темный провал, наполненный грохотом.
Туор стоял на дороге у чудища, но от Лаурэфиндэ его оттеснили, и ему пришлось отступить почти до самого фонтана. Там Туора, истомленного удушающим жаром, сбил с ног огромный демон, сам Готмог, главный балрог. Но вот Эктелион, чье лицо было бледно, как серая сталь, и левая рука, прежде обожженная балрогом, бессильно обвисла, встал и заслонил упавшего Туора; он ударил демона, но не убил его, а, напротив, сам был ранен в правую руку и выронил оружие. Тогда Эктелион, владыка Фонтана, прекраснейший из нолдор, бросился на Готмога, воздевшего свой бич - а на шлеме у Эктелиона было острие, и он вонзил его в грудь злодея, и обвил его ноги своими; балрог взвыл и рухнул ниц; и оба скатились в пруд королевского фонтана, а он был очень глубокий. Тут демон нашел свою погибель; но и Эктелион, отягченный стальными доспехами, погрузился в глубину - и так владыка Фонтана после огненной битвы погиб в ледяной воде.
С ним пришел конец и прекрасному водоему: его воды вскипели, и источник пересох, и струя его не взлетала более к небесам - на ее месте в небо встал столб пара, и это облако накрыло всю равнину.
Пока Эктелион сражался, Туор успел подняться на ноги, и узрев его подвиг, заплакал, ибо любил прекрасного стража Фонтана.
Площадь меж тем заволокло тучей обжигающего и слепящего пара; и воины королевского дома гибли и от жары, и от рук врагов, и от змей, и от рук своих же собратьев; но небольшой отряд спас короля и остатки защитников собрались под Древами.
И сказал тут король:
- Велико падение Гондолина! - и дрогнули люди, ибо то были слова Амнона, древнего пророка, но Лаурэфиндэ, от жалости и любви к королю сам не помня, что говорит, вскричал:
- Не пал еще Гондолин, и Владыка Вод не даст ему погибнуть!
Но Тургон Нолофинвион ответил:
- Не внял я Ему, и навлек горе на Цветок Долины, и ныне Он оставил его вянуть в пламени. Нет более в сердце моем надежды для моего любимого Города.
Тогда грянули нолдор мечами о щиты, ибо много их стояло поблизости, но Тургон Нолофинвион сказал:
- Не боритесь с судьбой, о дети мои! Ищите спасения в бегстве, быть может, еще не поздно; и пусть Туор ведет вас. Здесь кончается фрагмент.
* * *
...Я знаю, что именно сделало Калиондо моим другом. У меня было много товарищей - все они были похожи на меня и пороками, и привычками, и достоинствами. Дети первых семей, горожане до мозга костей, пересмешники, чья жизнь была рассчитана родителями по годам, а судьба - по родовым лекалам. Они были слепками со своих отцов и дедов, плывя по течению, как и я сам. Никто из них не смел и думать о своем окружении в иных тонах, кроме кичливого. А Калиондо словно упал с луны.
- Моя мать много пьет, - сказал он, обводя пальцем переплет. Сказал так, словно информировал штаб о положении дел в соседнем лагере. На миг мне показалось, что он хрупок, холоден и опытен, как те, о ком он только что читал. - Я не знаю, как ей сказать, чтоб не пила. Она не замечает. Живет воспоминаниями об отце, думает, он приедет. Пьет, чтобы верить в это. А Тара ей вместо подруги... Отец не приедет, его убили во сне семь лет назад. В море. Он приходил ко мне, и к Таре тоже. А к матери почему-то нет. А может, приходил - но она не хочет это помнить, и пьет. Что о нас будут говорить люди?
- Какие люди? - я был растерян, потому что не ожидал такого перехода от павших белых городов к дню насущному. - Это мои предки, что ли?
- От людей ничего не утаишь. Если они увидят, что я знаю о Старших - они подумают, что это байки пьяницы-матери. А я знаю правду, и мне необходимо ее как бы так выразиться... сказать. Правда о Старших не имеет к моей матери прямого отношения. Но скоро все будет выглядеть так, словно это вино, а не истина говорит ее устами.
- Ну я-то тебе верю, - успокоил я.
- Посмотрим, что ты скажешь лет через тридцать-пятьдесят.
- Через столько лет я буду адмиралом флота Андуниэ, - уверенно сказал я. - Поплыву на Восток и найду там Старших. Хотя бы этого твоего Золотого Князя, ты же говоришь - он там?.. Или мы поплывем вместе. Хочешь?
Калиондо улыбнулся, и мне снова стало не по себе. Мне в его присутствии постоянно было не по себе. Наверное, я уверился, что в нем течет Их кровь, и постоянно ждал доказательств.
- Поживем-увидим, - ответил он.
* * *
Думаю, здесь сказано достаточно о семействе госпожи Марет, чтобы понять, отчего жизнь моя сложилась так, а не иначе. Ее дети и просветлили, и отравили меня. Когда сын отсутствовал, я общался с дочерью. Истар была человеком совершенно иного склада, только некая лунная сосредоточенность и приступы внезапного смеха во всем их семействе были общими. Истар казалась мне ядовитой - и только позже я понял, что это было обычное девчоночье самолюбие.
- Что, Кали тебе уже всю правду про эльфов рассказал? - ехидно вопрошала она.
- Можешь добавить? - не терялся я.
- Смотря что тебе интересно. - Невыносимый тон, иголка шастает в пяльцах туда-сюда.
- Все, что мне интересно, я узнаю сам.
- А знаешь, сколько они прикованными могут провисеть на скале? Нет? - острые зубы перекусывают нить, серый крапчатый глаз упирается в мои зрачки.
- Ну сколько?
- Несколько лет.
- Интересно, отчего не целую вечность.
- Они от скуки умирают. - Глаза косят, глядя на игольное ушко - иглу она держит перед переносицей, так близко, что по моему мнению там вообще ничего не разглядишь. - Несколько лет им интересно - потом скука смертная, и все.
- Это я сейчас с тобой от скуки умру. У тебя нет истории повеселее?
- Напротив, это очень весело. А знаешь, отчего они такие легкие, что их орлы носят? - в этот момент она завязывает узел на нитках, и я созерцаю лишь белесый затылок.
- От голода, очевидно.
- У них трубчатые кости. Как у птиц. Не знал? Они птиц понимают лучше чем людей.
- А крыльев у них нет?
- Есть, еще бы. На голове. - С умильным видом разглаживает вышивание. Полностью довольна собой.
- Ну и уроды.
- Да уж, это оценить не каждому дано.
...В таком роде она городила мне чуши, пока не выводила из себя - и заливалась хохотом. Странным, безрадостным. Возможно, она осознавала себя соперницей своего брата. Возможно, она была полностью права.
* * *
...В конце того года мой отец поехал в Андуниэ и взял меня с собой. Он должен был официально передать лорду-наместнику морской столицы радостную весть - у него родился внучатый племянник. Лорд моего отца - принц Гимильхад - получил от жены сына. Мать принца Гимильхада, королева Инзильбет, приходилась лорду-наместнику Адуназиру двоюродной сестрой.
Я был определен на воспитание к старшему сыну лорда-наместника Нимразору. Младший сын лорда-наместника Афанузил был глубоко женат и слыл человеком легковесным. Ничто его не занимало, кроме его семьи.
Загрузка... 
